— И в мыслях не держи! — вспылил он.— Где я возьму бухгалтера, где? В самый разгар уборки? Не пущу!
— Они ждать не могут,— ответила Ксюша спокойно, совершенно не реагируя на горячность Якова,— возьмут другого человека.
— Возьмут — вот и добре. Удумала... От родного корня... к чужим людям... Нет, вы поглядите на нее! Тут каждая пара рук — как воздух, жила скоро лопнет от натуги. Да ты чего это, Ксения Антиповна?
Маленький ростом, быстрый, Яков носился по комнате из угла в угол, разводил руками и твердил о нехватке людей в колхозе, о том, что она горячку порет, потому как родилась тут, выросла, прикипела к родной земле и не сможет жить на новом месте. Потом резко остановился, приумолк на минуту и произнес вдруг тихо и растерянно:
— Может, оно и лучше так, а, Ксюш?
Ксюша не знала, как лучше, просто она не могла больше оставаться в Метелице. После гибели Савелия, еще в первые месяцы своего вдовства, ей стало невмоготу в деревне— слишком многое ей здесь напоминало о муже: каждая мелочь в хате, во дворе; люди, с которыми он работал и дружил; сама Метелица, где они прожили восемь счастливых лет; полевые дороги и тропинки, истоптанные его ногами,— неутомимыми ногами колхозного агронома. Но пока жив был дед Антип и не приключилось беды с братом Тимофеем, ей и в голову не приходило куда-то уезжать. Теперь же совсем иное дело. Теперь, кроме болезненных воспоминаний, с Метелицей ее ничто не связывало. Могилки отца и матери? Так уезжает она не за тридевять земель — всего за двенадцать верст, в любой выходной сможет проведать. Родная хата? Но она только потому и считается родной, что в ней живут родные люди. А если никого не осталось?..
Дед Антип умер два месяца назад неожиданно. Приехал из Гомеля, прилег на лежанку и больше не встал.
В тот день Ксюша в конторе не задерживалась — торопилась домой, чтобы поскорее узнать, какие новости привез дед Антип из города. После того как осудили кле-
ветника Захара, открывшего наконец свое бандитское нутро, должны были пересмотреть дело Тимофея и отпустить безвинного человека. За этим и ездил Антип в Гомель, к следователю. Прибежала она домой и сразу — к деду.
— Ну как, батя?
— Што — как? — переспросил он будто спросонья. — Съездил как, что следователь?
— Да вот... разберутся. Все добре. Это все временно, дочка, все пройдет. Неча убиваться...
Весть была обнадеживающей, но впервые с того времени, как забрали Тимофея, дед Антип говорил равнодушно и безучастно, не повернув головы, не оторвав взгляда от потолка, будто все это его не касалось, будто не он еще вчера метал громы и молнии по поводу несправедливого осуждения сына, грозился до Москвы дойти.
Ксюша обеспокоилась. — Что случилось, батя? Ты что-то умалчиваешь.
— Правда, дочка, разберутся,—отозвался он глухо.
— Может, захворал?
— Да не то штобы... Притомился. Делай снос, я полежу.
Ксюша не стала больше допытываться. Было ясно, что с дедом Антипом творится неладное и с Тимофеем совсем не «добре». Она хлопотала по дому и украдкой наблюдала за отцом. Тот лежал, не меняя позы и упорно шаря взглядом по потолку, словно отыскивал там что-то и не мог найти; костлявые длинные руки его вяло вытянулись вдоль тела, лицо — отрешенное от всего. Жили только
глаза.
К вечеру вернулась с работы Прося. Ксюша перехватила ее во дворе и предупредила насчет деда.
— Боюсь я за него,— сказала она.— Чего-то с ним творится непонятное.
— А с Тимофеем как? — Просю, конечно, в первую голову интересовал муж.— Есть что новое?
— Батя говорит, что все хорошо, дело Тимофея пересмотрят. Только не верю я ему — успокаивает. Странный он непохожий на себя. Видать, обидели его.
Прося только вздохнула и направилась в хату.
От ужина дед отказался. Когда Ксюша позвала всех к столу, он шевельнулся на лежанке, то ли пытаясь встать, то ли повернуться на бок, и сказал вяло:
- Без аппетиту я.— Теперь его глаза уже не искали
на потолке что-то несуществующее, а неподвижно глядели в одну точку.
Ксюша заметила его застывший взгляд, вытянувшееся вдруг лицо с заостренным носом, и у нее тоскливо заныло в груди. Что же происходит с дедом? Таким отрешенно застывшим он не бывал даже во сне. Лежит как мертвый. Она испугалась этой неожиданной мысли и торопливо прогнала ее прочь. «Вот дура! Вот дура!» — ругнула она себя. Но эта мысль весь вечер настойчиво возвращалась к ней. Только поздним вечером, когда все в доме улеглись спать, Ксюша не выдержала — присела к деду Антипу и пустила слезу.
— Ну что с тобой? Ответь хоть что-нибудь!
Дед Антип поглядел на нее и спокойно, даже как-то равнодушно сказал:
— Вот чего, дочка, видать, пора... помирать я буду. Ксюша вздрогнула от этих слов, но всерьез не приняла.
Не может ведь человек ни с того ни с сего умереть. Еще утром он был здоровым и бодрым, верил в скорое освобождение Тимофея, хлопотливо собирался в город, ворчал на внуков. Нет, что-то тут другое. Не может он сейчас умереть. Не должен.
— Чего тебе помирать, батя? По весне из такой болезни выкарабкался! Теперь жить да жить. Ты скажи, может, с Тимофеем что. Я чую неладное.
— Чего помирать? Время, знать, пришло, да и...— Он не договорил и умолк на минуту.— С Тимофеем ничего, с Тимофеем — своим чередом. Это все временно... суета. Правда превозможет. Болячки, они загоятся, подалей от болячек, подалей — жизнь длинней.
— Не пойму, ты о чем? Какие болячки?
Дед Антип то ли не расслышал, то ли не захотел ответить на вопрос, только продолжал монотонно и глухо, не глядя на Ксюшу:
— Не хотелось бы мне, не хотелось, штоб ты от корня своего... Да, видать, куда денешься. Гляди сама.
— С чего ты взял, батя? О чем ты говоришь? — Она не знала, что делать: разбудить Просю и ехать за доктором— так не похож дед Антип на больного, подождать до утра — но было боязно оставаться одной на ночь глядя; так и сидела, растерянно глотая слезы.
— Гляди сама, дочка,— повторил он.— Подалей от болячек— жизнь длинней. Да-а... Нет мира в костях моих... суета...
Ксюша подумала, что дед Антип бредит, и решила разбудить Просю.
— Тебе плохо, батя? За лекаркой надо. Я сейчас, только Просю подниму.
— Погодь, Ксюша. Чего та лекарка... я разум ишо не сгубил.-—Он посмотрел на нее спокойным, вполне осознанным взглядом и едва заметно усмехнулся.— Ты вот што, иди спать. Притомился я.
— Я посижу,— заторопилась Ксюша.— Ты отдыхай.
— Чего сидеть, не спектакля...— Лицо его на мгновение нахмурилось и опять приобрело спокойствие и отрешенность, взгляд уперся в огонек коптилки.— Иди, дочка, не бойся.
Ксюша не верила в скорую кончину деда Антипа, но лечь спать все же не решилась — прошла в темную горни-цу и умостилась на диване так, чтобы видеть лежанку. Лампу предусмотрительно оставила гореть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148