ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

как же без мамы, без Людочки? Стало ясно, окончательно ясно: ее счастью срок недолгий — до сентября, а там будь что будет. На роду, знать, написано ей мучиться и терпеть.
С отъездом Светы в доме словно покойник поселился, стало еще тягостнее и томительнее, нежели до ее приезда. Левенков ходил будто в воду опущенный, замкнулся в себе, избегал каких бы то ни было разговоров, а при необходимости отделывался односложными ответами; лицо его темнело, становилось землистым, глаза провалились, потускнели, утратили свою обычную мягкость и доброту. Наталья все видела, все понимала и, глядя на него, сама исходила от жалости и смутной, еще не осознанной вины. Ревность, которую она испытывала к Надежде Петровне ранее, теперь покинула ее, желание во что бы то ни стало удержать Сергея Николаевича подле себя притупилось, оставалась только жалость да находящее временами равнодушие. Все чаще к ней приходила мысль освободить Левенкова, сказать прямо и решительно: «Уезжай!» — но духу на это не хватало, не поворачивался язык, к тому же она знала, что он не согласится, не сможет бросить ее. А как быть дальше — неизвестно. Надо освободить... Эта мысль постепенно вкоренилась в ней, начала неотступно преследовать, тяготить до боли в груди. Сама ведь не живет и другим препятствует. Надо освободить. Но как?
Сея дожди, посвистывая сырыми ветрами, медленно, тягуче проползла осень и ничего нового в ее жизнь не внесла. Подкатили морозы, запуржило, забелело кругом— все осталось по-прежнему. Наталья жила как в тумане: что-то делала, с кем-то разговаривала, встречалась, но все это — машинально, по привычке, как нечто необязательное, никому не нужное. Внешне все выглядело по-людски, по-семейному, как у жены с мужем, и мало кто замечал потерянность Натальи, отчужденность Левенкова, хотя с ним у нее окончательно разладилось и спали они давно порознь. Но последнее она скрывала даже от Ксюши, стыдясь и опасаясь, что та может истолковать неправильно — будто в этом, единственно в этом заключалась для нее жизнь с Левенковым. Нет, не в этом. Совсем не в этом, а сейчас и подавно. Наталья далеко не молодуха, ей нужен не мужик в постели, а близкий че-
ловек рядом, хозяин в доме, его внимание и забота. Все это она в Левенкове потеряла, и жизнь для нее стала бессмысленной, ненужной, более того — тягостной. Она мешает чужому счастью, и если не освободит Левенкова, то поступит не по-людски. Жестоко поступит. Но как сделать по-другому? Сергей Николаевич так просто не уйдет, надо поругаться, возненавидеть друг друга. Однако такое немыслимо. Как же она его возненавидит?! Бредни, выдумки. Он и сейчас не упрекает ее ни в чем, не грубит, изо всех сил старается (она это видит) не показывать, что все ему здесь опостылело. Вот у Ксюши с Демидом совсем по-другому: и пьет он, и матом кроет, а любит. Этот может и сам возненавидеть, и пробудить ненависть к себе. Левенков же ни того, ни другого не умеет. Разные люди. А Наталье лучше бы уж с шумом, да по-свойски, нежели с этой отчужденной вежливостью.
Такая жизнь не могла тянуться бесконечно, должен был отыскаться какой-то выход. Она это чувствовала и была готова к любой развязке, но какой именно — не знала. И он, Левенков, тоже не знал.
Проходили дни, недели — одинаковые, монотонные, как докучливое тюрканье сверчка за печкой. Но они все же проходили, надо было прибирать в доме, топить печь, готовить еду.
Однажды Наталья обнаружила, что у нее кончается растопка, и собралась в лес за хворостом, как делали это все заводчане. Левенков с утра отправился то ли в контору, то ли в мастерские, где пропадал целыми днями, похоже, без надобности — лишь бы с глаз долой.
Стояла мартовская оттепель. Снег размяк, потемнел, стал ноздреватым; еще недавно горделивые сугробы осунулись, уронив причудливые гребешки, и превратились в неприглядные грязно-белые бугры. Утоптанная, за зиму лесная тропинка сохраняла твердость, но стоило шагнуть в сторону, как под ногами начинало неприятно хлюпать. Не снег, не вода — какая-то кашица.
Наталья не стала забираться в глубь леса — свернула неподалеку от поселка в просторный сосновый бор, изрытый многочисленными окопами, где в сорок третьем проходила линия фронта. Хворост здесь попадался редко, но ей много и не требовалось — охапку-другую на растопку. Она была в фуфайке, в стеганых бурках с резинами и шагала напрямик, подбирая на санки всякую мелочь — остатки после хлопят сосновских, которым ничего не
тоило взобраться на дерево, обломить усохшие ветки и тобрать себе что получше.
У одного из окопов, над самым бруствером, Наталья заметила хорошо усохшую ветку и подивилась, как ее до сих пор не обломили. Янтарно-желтенькая, почерневшая лишь на самом кончике, она торчала метрах в двух над землей и сама напрашивалась под топор. Наталья оставила санки, поднялась на бруствер и, примерясь к высоте, тюкнула несколько раз у самого ее основания. Рубить над головой было несподручно, да и сухое дерево известно как поддается... «Ладно, осилю»,— решила она, откинув топор к санкам; но, попробовав на излом, поняла, что надрубила слабовато, надо бы еще маленько. Она машинально взглянула на торчащее из-под снега топорище, прикинула, достаточно ли широк бруствер, чтобы не свалиться в окоп, и решительно ухватилась за ветку, повисая на ней. Но ветка опять не поддалась.
— Эка уперлась! — проговорила Наталья, начиная входить в азарт. — А мы счас глянем, кто кого.
Она снова повисла на ветке, но теперь уже подальше от ствола, над самым краем бруствера. Качнулась раз, качнулась два — раздался одиночный, резкий, как выстрел, треск, и не успела Наталья опомниться, как очутилась в окопе, по грудь в снегу.
— Взбрыкнула, баба-дура! — обругала она себя и растерянно огляделась, отыскивая выход.
Окоп был просторным и глубоким, с прорытым сбоку пологим спуском, похоже, для машин, танков или еще для чего — Наталья мало что в этом понимала, — но он, спуск, находился на противоположной стороне, метрах в семи-восьми от нее. По двухметровой толще снега добраться мудрено. Округлый вал бруствера проходил вровень с ее головой. Казалось, взобраться на него не составляет никакого труда, однако она хорошо знала, что стенки окопов в этом лесу отвесно-крутые — еще летом заприметила, когда ходила по ягоды. И все же вылезать надо здесь, до спуска не доберешься. Она пошевелила ногами, поворочалась всем телом, образовав нечто похожее на колодец в сугробе, и стала карабкаться на бруствер, подминая грудью, животом, коленками сползающий под нее снег.
Но окоп не отпускал. Наталья снова и снова соскальзывала вниз, в образовавшуюся под ногами лужицу, громко хлюпая своими резинами. Вскоре выбилась из сил,
запыхалась и, соскользнув в очередной раз с бруствера, расслабилась, осунулась в рыхлый податливый снег передохнуть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148