ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Зачем так говоришь!—разгорячился кавказец.— Уф, нехорошо говоришь! Скажи, отец, скажи ему!
Антип Никанорович улыбнулся кавказцу. Что сказать? Добрый ты хлопец, чистый, думка в тебе добрая, да что поделаешь, когда не все такие. Этот рыжий, видать, штучка занозистая, а сказать ему нечего. Война, конечно, многому виной, да не всему. Сволочей и без войны вдоволь. А ведь правду сказал этот рыжий: «Разведутся новые». Сами люди и виноваты. А в чем? Никто не учит черным делам — сами постигают. А ежели так, значит, есть у кого учиться. То-то и оно.
Вместо ответа Антип Никанорович спросил:
— Ты из каких же народов будешь?
— Я хевсур, отец. Хевсур.
Антип Никанорович прищурился, подумал, повел плечами и вздохнул;
— Не слыхал...
— Из Грузии он,— пояснил рыжий.— Грузин.
— Да, грузин. Но я — хевсур!
— Хевсур, грузин — какая разница... — протянул рыжий равнодушно.
— Зачем так говоришь! — Кавказец опять вскочил.— Нехорошо говоришь. Мой мать хевсур, отец хевсур, отец отца хевсур! Мой имя Важия, таких в долине нету — в горах только! Зачем обижаешь?
— Тю ты! Кто тебя обижает? Из Грузии, так чего там разбираться — грузин.
Кавказец шумно засопел, зашевелил носом, и старшина решил вмешаться:
— Рыбин, сходи-ка машину догляди. Оставил небось открытой.
— Да чего с ней станет...
— Ну! — повысил голос старшина, и рыжий нехотя поплелся из горницы,—Уймись, Важия, он пошутил. Дразнит — плюнь.
— Уф, дурной человек!
— Шутит он, шутит,— повторил старшина, похлопывая Важию по плечу.
Горячность кавказца передалась Антипу Никанорови-чу, он оживился, отодвинул от себя пустую миску и, вцепившись пальцами в край стола, заговорил:
— Этим не шуткуют! Негоже отрываться от корня своего— сгинет человек. Это как же ж?.. Человек ить не собака приблудная, должои знать родство свое. Я вот белорусом был, белорусом и останусь. Где хошь останусь — в Грузии там али же еще дальше. Ты вот,— повернулся он к старшине,— русским будешь?
— Помор я, северяк.
— Бачь, не просто русский, а — помор, северяк, знаешь корень свой. А без корня все чахнут. Пересади-ка старую яблоню — ни в жизнь не. примется на другой земле. Энто ж одному чертополоху везде мило. Так на то он и чертополох — приживала!
Пришел рыжий, с ним еще пятеро солдат, мокрые, озябшие. Получили согласие Антипа Никаноровича на ночевку и потянулись к печке.
Начали готовиться ко сну. Сдвинули столы в угол, улеглись вповалку на полу. Антип Никанорович вкрутил фитиль восьмилинейки, задул огонь и подался на свою лежанку. Тимофей умостился на печке. Пришедшие пятеро притулились кто где в трехстене. Поворочались, повздыхали и притихли.
Не успел Антип Никанорович сомкнуть веки, в дверь постучали, скрипнули дверные петли. В углу, у порога, кто-то заворочался, проворчал хрипло:
— Черт!.. Занято!
— Трое нас, пустите, братцы,—послышался продрогший голос.
— Не знаю, не я тут хозяин...
Засветил фонарик, и вошедшие начали отыскивать себе уголок. После недолгой возни наступила тишина. Но вскоре в сенцах опять зашаркали, заскрипели дверные петли, в хату потянуло холодком, и послышались чьи-то тяжелые шаги.
— Проваливай! — послышался тот же хриплый голос из угла.— Да некуда ж!
— Ничего, где-нибудь приютимся,— раздался уверенный басок.
— Я вот те приючусь!
— Но-но, паря! Обогрелся, так помалкивай. Хозяин выискался.
— Не дадут спать,— ворчал хриплый голос.— Закрыть дверь надо, а то до утра шастать будут.
Через минуту щелкнул засов. Новые солдаты долго отыскивали себе место. Кто-то ругался спросонья, кто-то ворчал, сопел недовольно. Наконец и эти угомонились. Антип Никанорович не вмешивался — разберутся сами. В захмелевшем мозгу помалу ворочались приятные, неопределенные думки, по телу растекалась вялость. Его одолевал сон.
Раздался новый стук, и дверь дернули. Никто не отозвался. Стук повторился, настойчивый, требовательный. И опять все промолчали. Через минуту постучали в окно, и хриплый голос взорвался:
— Ну, паразит, я ему сейчас настукаю!
Сон отступил от Антипа Никаноровича, и он поднялся с лежанки, почуяв в этом стуке в окно что-то знакомое.
— Погодь, погодь,— остановил он солдата с хриплым голосом, готового выйти во двор, и придвинулся к окну.
В темной фигуре, сутулившейся под дождем, он узнал Савелия.
Солдаты еще затемно попили чаю, перекусили остатками со вчерашнего стола и укатили в направлении Гомеля.
К городу стягивались войска. Немцы укрепились на правом берегу Сожа, на высоком холме, и выбить их оттуда было нелегко. Антип Никанорович знал это и, провожая солдат с тоскливым чувством, почему-то боялся заглянуть им в глаза. Только прощаясь с кавказцем, глянул на него и охнул от неожиданности: что-то болезненное и щемящее толкнуло изнутри. Лицо кавказца было бледным и сосредоточенным, глаза отчужденные, как неживые, а на губах — улыбка.
«Господи! Неужто чует смерть свою?» — подумал Ан-тип Никанорович и не выдержал — обнял так быстро полюбившегося ему хевсура.
Проводив солдат за ворота, вернулся в хату. Ксюша уже возилась у печки, Прося чистила бульбу, срезая кожуру тонкими вьющимися стружками. Проснулся Тимофей, слез с печки и, постукивая своей деревяшкой, подался прямехонько к ведру с водой промочить горло. Потом он ополоснул лицо, вытерся полотняным рушником и только тогда огляделся и спросил:
— Ушли?
— Подались, голуби,— отозвалась Прося и заговорщицки подмигнула Ксюше.
Тимофей взглянул на батьку, на Просю, потом долго вглядывался в Ксюшу, румяную от тепла печки, веселую, с загадочной улыбкой на губах, и наконец спросил:
— Что-то не узнать тебя, Ксюш. Ни дать ни взять — на выданье.
— А чего ж, и на выданье! — рассмеялась Ксюша и проворно заработала ухватом в печи.
Прося хохотнула вслед за Ксюшей, а Антип Никанорович крякнул и вытянул из-за печи продолговатый ящик с инструментом.
— Что это с вами сегодня?—Тимофей пожал плечами и еще раз оглядел всех по очереди.
— Да Савелий пришел! — не выдержала Прося.
— Когда?!—Тимофей вскочил с табуретки и заковылял в горницу.
— Поднимай, пора уже! — крикнула вдогонку Ксюша. Вчера Антип Никанорович не стал будить Тимофея, да и с Савелием не поговорил толком. Узнав зятя, он открыл ему и, ступая между спящими солдатами, провел к своей лежанке. Зашептали было на радостях, но чей-то сонный голос взмолился: «Поимейте совесть! Дайте спать!» Посмеялись своему странному положению в собственной хате, и Савелий подался в спальню.
...За садом выглянуло неяркое осеннее солнце и осветило трехстен. Но и этот бледный свет казался сегодня праздничным. Откровенной радостью блестели глаза Ксюши, улыбались Тимофей и Прося, Артемка вертелся возле батьки, мешая ему бриться, только Максимка с завистью поглядывал на своего счастливого друга и сиротливо жался к теплой печке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148