В империалистическую войну он дослужился до чина поручика. В старей армии он приобрел привычку хорошо одеваться и держался с достоинством. В нем было много офицерского, но он привлекал бойцов своей прямотой, искренностью и преданностью Советской власти. Они любили его и за строгость, и за шутки. Нередко в гневе он наказывал провинившегося, но и за это никто на него не сердился,— знали, что через несколько часов он будет снова добрым и шутливым.
Я схватил винтовку и подошел к Прокофьеву. Около него стоял Борис. Глаза его горели досадой.
— Я украду у кого-нибудь полушубок и все равно приеду на фронт, если вы меня не возьмете,— говорил он.
— Не думайте, Белецкий, что война будет только па фронте. Нe болтайте глупостей. Идите, — сказал Прокофьев и повернулся к выходу.
Во дворе уже выстроилась колонна, на улице стояли подводы, нагруженные пулеметами и ящиками. В казарме оставалось несколько человек, еще не готовых к
выходу. Пинчук стоял на прежнем месте и со стариковской бережливостью укладывал в ранец кружку, нитки и прочие мелочи.Мне стало ясно, что на фронт я поеду без Бориса. У него не было полушубка. Осенью после обхода границы мы вернулись измокшие под дождем; Борис повесил около железной печки свой полушубок, сжег его и с тех пор и в караул и на операции ходил в чужих полушубках.
Я подошел и обнял Белецкого.
— До свидания, Боря, не горюй.
Со двора доносилась команда командира:
— Равняйсь!
Борис рванулся и побежал к Пинчуку.
— Слушай, куда тебя несет, ты же больной. Давай свой полушубок, только скорей, а то опоздаю.
— Это зачем же?—с удивлением спросил Пинчук.
— Как зачем? Разве ты не знаешь, что командир запретил тебе ехать?
— Не слыхал я этого.
— Чего ты дурака валяешь, давай полушубок, быстро! Не поеду же я в одной гимнастерке. А тебе полушубок без пользы, раз ты остаешься.
— А правда, что командир приказал?—недоверчиво спросил Пинчук.
— Вот спроси у него,— сказал Борис, показав на меня,— если мне не веришь.
Я утвердительно качнул головой и вышел во двор, чтобы стать в строй.Когда закончилась перекличка, во двор выбежал Белецкий, потный, раскрасневшийся, в полушубке Пинчука, с винтовкой и двумя гранатами на поясе...
— Разрешите, товарищ командир, стать в строй? — спросил он, подойдя к командиру.
Прокофьев взглянул на Бориса и улыбнулся.
— Где вы взяли полушубок, товарищ Белецкий?..
— У Пинчука, товарищ командир.
— Почему у Пинчука?— чувствуя какую-то хитрость Белецкого, спросил Прокофьев.
— Что хотите делайте со мной, товарищ командир, но я должен ехать с вами,— бледнея, умоляюще произнес Борис.
— Я спрашиваю, почему вы взяли у Пипчука полушубок?
— Я обманул его, товарищ командир...
И тут Борис рассказал командиру, как он обманул Пинчука и отобрал у него гранаты.
— Все равно, товарищ командир, толку с него немного, а здесь он пригодится для чего-нибудь.
Прокофьев расхохотался. Рассмеялись и бойцы. Делать было нечего —Прокофьев разрешил Борису запять место в строю, а в канцелярию послал записку, что вместо Белецкого оставляет Пинчука.
Мы сдвоили ряды и вышли на улицу. Было морозно. Город еще спал. Только кое-где сквозь щели ставен проглядывали огоньки. Из темных проулков возвращались в казармы запоздавшие патрули.
За крышами домов медленно светлел серый купол неба. Звезд уже не было, но выглядывавшая из-за церкви луна еще бросала на город мягкий желтоватый свет. Свежий, выпавший накануне, снег хрустел под ногами, прихваченный морозом.
Борис всю дорогу подталкивал меня под бок и весело щурил глаза.
— Видал миндал, япошка, комаринский мужик...— приговаривал он и необыкновенно бодро ставил ногу.
Через полчаса мы прибыли на станцию и погрузились в вагоны. Где-то запели песню...
Мелькали сосны. Бежали оголенные кусты, занесенные снегом. Из глубоких расщелин, из-за каменистых гор выскакивали телеграфные столбы, и бесконечная проволока тянулась и тянулась, рассекая . деревья. В запотевшие окна беззвучно стучались огромные мохнатые клубы дыма.
Сквозь серую пелену неба пробивалось зимнее солнце.Все уже привыкли к вагону.Борис нарисовал на нарах шахматную доску, слепил из хлеба шашки и играет с Прокофьевым.
Я лежу у окна и думаю. Многое приходит на ум, когда лежишь у окна вагона, уносимый куда-то в неизвестную даль.Уже четыре месяца как мы уехали из Верхпсудинска и живем в Благовещенске.За осень мы исходили зейскую тайгу, не раз сталкивались с хунхузами и шайками белогвардейцев,
грабивших золотые прииски, и теперь опять все вместе едем на фронт.Завтра Ин, прославленный шестой полк и новая — тревожная, напряженная фронтовая жизнь.Глядя в окно, я вспоминал о Дубровине, о Дольской, о далеких днях моего детства...На следующий день, утром, поезд наш подходил к фронтовой полосе.До вечера мы простояли на полустанке, и никто не выходил из вагонов. Все свыклись с мыслью, что нас вольют в шестой полк, и мы пойдем скоро на Волочаевку.
Уже несколько месяцев как генерал Молчанов, поддерживаемый японцами, прошел нейтральную зону за Иманом, занял Хабаровск и теперь укрепился под Волочаевкой.Много боев прошло под Волочаевкой, и многие сложили там свои головы.
Но Волочаевка оставалась в руках врагов. Освирепевшие остатки каппелевских банд, колчаковские офицеры, семеновские и красильниковские казаки объединились здесь под «японским солнцем».
Мы знали, что белое командование не гнушается никакими способами воодушевления своих головорезов. Перед каждым наступлением молчановских солдат напаивали спиртом, и они, пьяные, остервеневшие, шли на любое препятствие.
Нам рассказывали, как зверски дерется враг, как он разделывается с пленными, но нас это не пугало. Отряд, составленный из чекистов, горел нетерпением встретиться с врагом.
К вечеру к нам явился здоровенный, рябой, толстоносый Володя Бекреев — помощник Прокофьева, и выбрал из отряда пятьдесят человек. Он выстроил нас за вагонами, сделал перекличку и лично проверил у каждого винтовку, патроны и гранаты.
Потом, натянув поглубже шапку-треух, скомандовал:
— Отряд, за мной шагом а-арш!
Растянувшись цепью, всю ночь шли мы за Бекреевым по узенькой тропинке, среди молчаливых деревьев, окутанных снегом. Разговаривать и курить было запрещено.Над бойцами в морозной темноте клубился пар; многие сняли шапки, расстегнули воротники. С веток деревьев осыпался снег, таял на руках и лицах, попадал за воротники.
Иногда кто-нибудь задерживался впереди, чтобы поднять с земли немного снега и утолить жажду. Тотчас за ним, точно по команде, останавливались и все остальные, брали горстями снег, глотали его и снова продолжали путь.
Часа через четыре за просекой показалась китайская фанза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77