Принимаюсь за Потемкина. Потемкин дрожит, в глазах животный страх.
Последней обыскиваю девочку. Коротенькое платьице, передничек, волосы заплетены в две коротенькие косички, на лбу челочка, как у подростка. Но у нее высокие груди и у глаз мелкая сетка морщин. Ей лет девятнадцать.
— Точно на маскарад нарядилась,— говорю я. Она молчит.
— И пальто вот, двустороннее. То старушка, то девочка. Забавно...
Она не отвечает. Но когда начинаю обыскивать ее, она отскакивает.
— Я не позволю себя обыскивать.
— Это почему же? — спрашиваю я.
— Не позволю, и все, мужлан!
— Напрасно вы устраиваете истерику,— спокойно говорит Дубровин.— Яхно, тщательно обыщите ее.
«Девочка» вытаскивает из-за пазухи пачку бумаг и бросает ее на пол.
— Подавитесь...
— Авось как-нибудь не подавимся,— собирая бумаги, говорю я.
— Ну, все? — спрашивает Дубровин.
— Все.
Перевертываем всю квартиру и в подполье обнаруживаем тюки казачьего обмундирования, винтовки, ящики с патронами, пулемет.
Дмитрий Иванович записывает в протокол отобранные при обыске вещи и оружие, еще раз окидывает взглядом комнату и, поднимаясь из-за стола, командует:
— Выходите по одному человеку.
Я иду вперед, держа наготове револьвер. За мной один за другим спускаются тринадцать человек. Во дворе арестованные выстраиваются по три человека, и, открыв ворота, мы выходим на улицу.
Над городом висит глухая морозная ночь. Среди косматых облаков плывет светлая И необыкновенно медленная луна. Под ногами скрипит накатанная санями дорога. Местами следы от полозьев блестят, как стекло. Ночь и тишина.
Дубровин тяжело кашляет.Приближаюсь к Дмитрию Ивановичу и смотрю на строгое, задумчивое его лицо. Мне хочется беспрерывно говорить о том, как мы выследили Потемкина. Легко передвигаются ноги. На сердце радостно, как у ребенка. Шутка ли, выследить и накрыть белогвардейское собрание!
Белецкого перебросили работать в Баргузин. В бар-гузинской тайге бродили белогвардейские шайки.Я остался один на квартире у старенькой моей хозяйки Берштейн. В затхлых, никогда не проветривающихся комнатах пахло плесенью и куриным пометом.
Ревекка Иосифовна жила одна. Единственная дочь ее вышла замуж пять лет тому назад и уехала в Монголию, и с тех пор старушка одна коротала свою старость. Последней старческой страстью ее были куры. Они жили на кухне, по соседству с моей комнатой, и галдели
круглые сутки.Мне надоедали затхлый воздух квартиры, куриный гвалт, ворчание старухи, и я уходил в гарнизонный клуб.Как-то вечером я особенно долго толкался в фойе среди народоармейцев, заглядывал в веселые их лица и с грустью вспоминал о Борисе. Потом вышел на улицу и долго бесцельно бродил по тускло освещенным тротуарам.
Где сейчас Борис, приобрел ли он новых друзей? Месяц тому назад он писал из Усть-Баргузина о том, что исходил много таежных троп, преследуя двуногих зверей. Как завидовал я его приключениям, жизни таежного охотника. Я представлял его в дубленом полушубке, в шапке-треухе, смеющегося, на длинных полозьях лыж среди отяжелевших от снега елей и сосен. Борис бежит и бежит по следам затаившегося в чаще врага. Он всегда шагает твердо и уверенно, и кажется, что и умереть он сможет так же, как и жил.
На Удинском мосту облокачиваюсь на перила и смотрю на бледную, в морозном круге, луну.Белые как снег облака плывут по темному ночному небу. Тени их, серые и лохматые, как дым, катятся по льду реки. Звезд мало.
Где-то равномерно поскрипывают полозья саней.У меня сегодня свободный вечер, я никуда не тороплюсь.Одиноко скрипят чьи-то шаги. Из проулка появляется женщина, закутанная в белый шерстяной платок, и торопливо идет к мосту.
Женщина приближается, и я начинаю испытывать какое-то необъяснимое волнение.Женщина замедляет шаги, и я узнаю Дольскую.
— Нина! Вот не ожидал! — Я торопливо протягиваю ей руку.— Здравствуйте!
— Ах, это ты, Саша! Я тоже не ожидала встретить тебя,— говорит Нина.
Освещенная луной, она кажется сегодня особенно привлекательной.
— Что ты тут делаешь?..
— Отдыхаю, сегодня у меня свободный вечер.
— Ну, вот и хорошо. А я все это время старалась тебя встретить... Хотела зайти к вам в отдел, да неудобно как-то.
Она улыбнулась, взяла меня под руку и увлекла в соседнюю улицу. По дороге остановилась и, посмотрев в мои глаза, легко оттолкнула:
— Фу, нехороший какой.
— Почему?
— Забыл о своей сестренке. А-я-яй! Как нехорошо...
— Да я занят все время был. Мне самому очень хотелось...
— Все, наверно, аресты... Белогвардейцев ищете?..
— Конечно, у нас работа такая.
Она помолчала, прижалась ко мне и взглянула какими-то необыкновенно ласковыми глазами.
— Говорят, что недавно вы раскрыли целую организацию в доме Потемкина?
— Л вы откуда знаете об этом?
Она опять улыбнулась и, как напроказившая девочка, стала перебирать пальцами бахрому платка.
— Женщина одна сказала, у которой я снимала комнату; она рядом с потемкинским домом живет... Правда это?
— Да. Я участвовал в этой операции.
— Что ты говоришь?— удивленно воскликнула Нина.—Расскажи, наверно, это очень интересно?
— Да что в этом интересного. Окружили дом, сделали обыск, и все тут.
— Хотя, конечно,— согласилась она и стала говорить о том, что рука ее уже почти совсем зажила и что скоро она сможет поехать к сестре, в Троицкосавск, если удастся получить пропуск в госполитохране.
— Поедем со мной, там граница, всего много, весело.
— Нет, как же я могу, у меня работа...
— А ты отпросись на несколько дней, поживем у моей сестры и вернемся.
— Не знаю.
Слегка наклонившись ко мне, она прикасается щекой к моим губам... Мной овладевает идиотская робость. Я даже не осмеливаюсь поцеловать ее, когда она вторично прижимается к моим губам.
— Ты любишь свою сестренку? — спрашивает она. К лицу моему приливает кровь. Хриплым, каким-то отчужденным голосом с волнением произношу:
— Оч-чень...
Она улыбается, слегка шлепает меня по щеке и вдруг неожиданно спрашивает:
— А у этого... у Потемкина нашли что-нибудь?
— Оружие и еще что-то, а впрочем, я не знаю, обыск другие делали.
Она отвернулась и шла некоторое время молча, а потом вдруг приблизилась ко мне и необыкновенно тихо произнесла:
— Послезавтра, в десять, на мосту... Хорошо?.. Она сжала мою руку и мелкими шажками побежала по тротуару к соседней улице.
На углу она обернулась и, помахав рукой, крикнула голосом, от которого еще сильнее заныло сердце:
— До свидания, хорошенький мой мальчик!..
Мы стали встречаться на улице, чаще всего на Удин-ском мосту. Я приходил на полчаса раньше назначенного срока.На короткие ее приветствия я с трудом отзечал:
— Нина...
Язык мой становился неуклюжим, губы дрожали, и я молча смотрел на нее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
Последней обыскиваю девочку. Коротенькое платьице, передничек, волосы заплетены в две коротенькие косички, на лбу челочка, как у подростка. Но у нее высокие груди и у глаз мелкая сетка морщин. Ей лет девятнадцать.
— Точно на маскарад нарядилась,— говорю я. Она молчит.
— И пальто вот, двустороннее. То старушка, то девочка. Забавно...
Она не отвечает. Но когда начинаю обыскивать ее, она отскакивает.
— Я не позволю себя обыскивать.
— Это почему же? — спрашиваю я.
— Не позволю, и все, мужлан!
— Напрасно вы устраиваете истерику,— спокойно говорит Дубровин.— Яхно, тщательно обыщите ее.
«Девочка» вытаскивает из-за пазухи пачку бумаг и бросает ее на пол.
— Подавитесь...
— Авось как-нибудь не подавимся,— собирая бумаги, говорю я.
— Ну, все? — спрашивает Дубровин.
— Все.
Перевертываем всю квартиру и в подполье обнаруживаем тюки казачьего обмундирования, винтовки, ящики с патронами, пулемет.
Дмитрий Иванович записывает в протокол отобранные при обыске вещи и оружие, еще раз окидывает взглядом комнату и, поднимаясь из-за стола, командует:
— Выходите по одному человеку.
Я иду вперед, держа наготове револьвер. За мной один за другим спускаются тринадцать человек. Во дворе арестованные выстраиваются по три человека, и, открыв ворота, мы выходим на улицу.
Над городом висит глухая морозная ночь. Среди косматых облаков плывет светлая И необыкновенно медленная луна. Под ногами скрипит накатанная санями дорога. Местами следы от полозьев блестят, как стекло. Ночь и тишина.
Дубровин тяжело кашляет.Приближаюсь к Дмитрию Ивановичу и смотрю на строгое, задумчивое его лицо. Мне хочется беспрерывно говорить о том, как мы выследили Потемкина. Легко передвигаются ноги. На сердце радостно, как у ребенка. Шутка ли, выследить и накрыть белогвардейское собрание!
Белецкого перебросили работать в Баргузин. В бар-гузинской тайге бродили белогвардейские шайки.Я остался один на квартире у старенькой моей хозяйки Берштейн. В затхлых, никогда не проветривающихся комнатах пахло плесенью и куриным пометом.
Ревекка Иосифовна жила одна. Единственная дочь ее вышла замуж пять лет тому назад и уехала в Монголию, и с тех пор старушка одна коротала свою старость. Последней старческой страстью ее были куры. Они жили на кухне, по соседству с моей комнатой, и галдели
круглые сутки.Мне надоедали затхлый воздух квартиры, куриный гвалт, ворчание старухи, и я уходил в гарнизонный клуб.Как-то вечером я особенно долго толкался в фойе среди народоармейцев, заглядывал в веселые их лица и с грустью вспоминал о Борисе. Потом вышел на улицу и долго бесцельно бродил по тускло освещенным тротуарам.
Где сейчас Борис, приобрел ли он новых друзей? Месяц тому назад он писал из Усть-Баргузина о том, что исходил много таежных троп, преследуя двуногих зверей. Как завидовал я его приключениям, жизни таежного охотника. Я представлял его в дубленом полушубке, в шапке-треухе, смеющегося, на длинных полозьях лыж среди отяжелевших от снега елей и сосен. Борис бежит и бежит по следам затаившегося в чаще врага. Он всегда шагает твердо и уверенно, и кажется, что и умереть он сможет так же, как и жил.
На Удинском мосту облокачиваюсь на перила и смотрю на бледную, в морозном круге, луну.Белые как снег облака плывут по темному ночному небу. Тени их, серые и лохматые, как дым, катятся по льду реки. Звезд мало.
Где-то равномерно поскрипывают полозья саней.У меня сегодня свободный вечер, я никуда не тороплюсь.Одиноко скрипят чьи-то шаги. Из проулка появляется женщина, закутанная в белый шерстяной платок, и торопливо идет к мосту.
Женщина приближается, и я начинаю испытывать какое-то необъяснимое волнение.Женщина замедляет шаги, и я узнаю Дольскую.
— Нина! Вот не ожидал! — Я торопливо протягиваю ей руку.— Здравствуйте!
— Ах, это ты, Саша! Я тоже не ожидала встретить тебя,— говорит Нина.
Освещенная луной, она кажется сегодня особенно привлекательной.
— Что ты тут делаешь?..
— Отдыхаю, сегодня у меня свободный вечер.
— Ну, вот и хорошо. А я все это время старалась тебя встретить... Хотела зайти к вам в отдел, да неудобно как-то.
Она улыбнулась, взяла меня под руку и увлекла в соседнюю улицу. По дороге остановилась и, посмотрев в мои глаза, легко оттолкнула:
— Фу, нехороший какой.
— Почему?
— Забыл о своей сестренке. А-я-яй! Как нехорошо...
— Да я занят все время был. Мне самому очень хотелось...
— Все, наверно, аресты... Белогвардейцев ищете?..
— Конечно, у нас работа такая.
Она помолчала, прижалась ко мне и взглянула какими-то необыкновенно ласковыми глазами.
— Говорят, что недавно вы раскрыли целую организацию в доме Потемкина?
— Л вы откуда знаете об этом?
Она опять улыбнулась и, как напроказившая девочка, стала перебирать пальцами бахрому платка.
— Женщина одна сказала, у которой я снимала комнату; она рядом с потемкинским домом живет... Правда это?
— Да. Я участвовал в этой операции.
— Что ты говоришь?— удивленно воскликнула Нина.—Расскажи, наверно, это очень интересно?
— Да что в этом интересного. Окружили дом, сделали обыск, и все тут.
— Хотя, конечно,— согласилась она и стала говорить о том, что рука ее уже почти совсем зажила и что скоро она сможет поехать к сестре, в Троицкосавск, если удастся получить пропуск в госполитохране.
— Поедем со мной, там граница, всего много, весело.
— Нет, как же я могу, у меня работа...
— А ты отпросись на несколько дней, поживем у моей сестры и вернемся.
— Не знаю.
Слегка наклонившись ко мне, она прикасается щекой к моим губам... Мной овладевает идиотская робость. Я даже не осмеливаюсь поцеловать ее, когда она вторично прижимается к моим губам.
— Ты любишь свою сестренку? — спрашивает она. К лицу моему приливает кровь. Хриплым, каким-то отчужденным голосом с волнением произношу:
— Оч-чень...
Она улыбается, слегка шлепает меня по щеке и вдруг неожиданно спрашивает:
— А у этого... у Потемкина нашли что-нибудь?
— Оружие и еще что-то, а впрочем, я не знаю, обыск другие делали.
Она отвернулась и шла некоторое время молча, а потом вдруг приблизилась ко мне и необыкновенно тихо произнесла:
— Послезавтра, в десять, на мосту... Хорошо?.. Она сжала мою руку и мелкими шажками побежала по тротуару к соседней улице.
На углу она обернулась и, помахав рукой, крикнула голосом, от которого еще сильнее заныло сердце:
— До свидания, хорошенький мой мальчик!..
Мы стали встречаться на улице, чаще всего на Удин-ском мосту. Я приходил на полчаса раньше назначенного срока.На короткие ее приветствия я с трудом отзечал:
— Нина...
Язык мой становился неуклюжим, губы дрожали, и я молча смотрел на нее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77