Ну, возьмут там что, а так, чтобы под корень срезать,—этого у них нету.
Борис отложил ложку, вытер ладонью губы и произнес, глядя на меня из-под опущенных ресниц своими насмешливыми глазами:
— Вот ишак!
— Это про што это ты, паря?—спросил хозяин.
— Это я по-французски говорю: народ исправный, работающий, вот и хозяйство доброе.
Хозяин заулыбался:
— А рази такое хозяйство было? Одних коров десять—двенадцать держали. Слава богу, при старой власти плохо не жилось. А пришли товарищи — все на ветер полетело.
— Да! — подтвердил Борис.
А хозяин, почесывая потную рыжеволосую грудь, продолжал:
— Вот она, белая власть, теперича и кровушку льет, чтобы старые порядки вернуть. А только трудно это, когда народ приученный к чужому добру.
Борис, подлаживаясь под грустный голос хозяина, успокаивал его:
— Но ничего, дорогой друг, скоро все по-старому пойдет.
Наступили сумерки. Хозяйка ушла стелить нам постель в небольшой пристройке к дому, а хозяин все допытывался, как мы шли и не боязно ли без оружия ходить по тайге.
Наконец стало уже совсем темно, и мы отправились спать. Закрыв на задвижку дверь, утомленные, мы быстро уснули.Ночью я просыпаюсь от какого-то подозрительного шума на дворе. Приподымаю голову, прислушиваюсь. Кто-то осторожно дергает нашу дверь... Отыскиваю в темноте брюки, сапоги, наган и тихо бужу Бориса. Но он непробудно спит. Руки его разметались по полу, голова скатилась с подстилки. Он что-то шепчет во сне.
Я быстро натягиваю сапоги и снова начинаю будить Бориса:
— Боря, Борис! Борька, пень сосновый! Белецкий чешет голову и, зевнув, снова засыпает. С улицы все настойчивей дергают дверь.
Я слышу голос хозяина.
— Ваш благородь,— шепчет он.—Понапрасну не тратьте силы. Мы их через окно возьмем, и не пикнут. Дверь они палкой заложили.
Я снова бужу Бориса. А к окну уже приближаются мягкие, осторожные шаги.Ноги мои начинают дрожать... Вспоминаю, что в углу, около порога, стоят мешки, наполненные мукой. В темноте на ощупь, как слепой, добираюсь к мешкам и устраиваюсь за ними. Здесь удобно, как в засаде. Взвожу курок нагана, направляю дуло на окно и прислушиваюсь к тишине. Все замерло. Не слышно ни шороха, ни движений, и мне кажется, что ничего больше не существует в мире, кроме моего сердца и тихого храпа Бориса.
За окном на ветру колышутся темные очертания ветвей.Вспоминаю слишком любезный прием рыжебородого кулака, его улыбки, затаенную злобу в мутных голубоватых глазах. Он расспрашивал, прикидывался наивным дурачком для того, чтобы ночью устроить нам ловушку. И нужно же было заходить к этой рыжей обезьяне.
Мысли мои прерывает какой-то шорох. По спине пробегают мурашки.К окну осторожно подкрадывается хозяин. Я узнаю его по белой рубахе. С секунду он сидит под окном, а потом осторожно, ломиком, начинает открывать окно. Рама тихо дребезжит, соскакивает с ломика и глухо садится на место. Тогда хозяин вытаскивает из кармана алмаз и режет им стекло; оно хрустит, как песок под ногами, и сердце мое сжимается еще сильней.
Хоть бы Борис проснулся! Утомленный изнурительным таежным переходом, он спит непробудным сном, не подозревая опасности.
Хозяин ладонью нажимает на стекло, и оно почти неслышно падает на подоконник, на котором лежат какие-то тряпки.
За окном мелькнул силуэт солдатах винтовкой... Хозяин поднимается с земли и машет кому-то рукой; ему подают табурет; взобравшись на табурет, хозяин просовывает через раму руку и отбрасывает верхний крючок...
В это время к окну кто-то подходит. В освещенном квадрате окна на гимнастерке человека тускло блестят офицерские погоны. На фуражке — офицерская кокарда.
— Ваше благородие, я открою, а вы лезьте,— шепчет рыжий.
— А ты что, испугался?
— Нет, я непужливый, а только берите вы их сами. Мной овладевает холодное спокойствие. Навожу мушку нагана на голову офицера и плавно нажимаю курок,
Два выстрела подряд оглушают меня. Взмахнув руками, падает на землю офицер. Хозяин хватает за ставню, и, качаясь, точно пьяный, тяжело шагает к кустам.
— Ну, подождите, гады, жилы с вас повытаскиваем,— кричат со двора.
Борис вскаивает, хватается за наган, кричит;
— Кто?.. Где стреляют?..
— Ложись ты, сонная тетеря, а то ухлопают. Белые, понял? Этот рыжий пес устроил нам ловушку. Пока мы спали, он из соседней станицы привел семеновцев.
Борис ложится на пол, быстро надевает брюки, сапоги, гимнастерку, потом хватает огромный стол и заставляет им окно.
— Боря, Борь, что ты делаешь, убьют они тебя!— шепчу я.
Тогда Борис тащит один за другим два мешка с мукой и устраивается за ними. За окном раздаются голоса:
— Эй вы, большевистские твари, сдавайтесь, все равно живьем не уйдете.
— Сами вы твари,— кричу я,— а уйдем мы отсюда, когда всех вас, собак, перебьем.
Вспыхивает нестройный залп, затем второй, третий. Пули цокают о стены, о пол, глухо врезаются в мешки с мукой. Они, кажется, ищут нас по всей комнате. , — У них стреляют всего только три винтовки. Слышишь? С таким-то отрядом мы еще повоюем. А я думал, много их...— шепчет Борис.
Я не отвечаю ему. Стрельба на дворе прекращается. Прислушиваюсь к подозрительному затишью. Там, за окном, невнятно о чем-то переговариваются. Я уже перестал волноваться, и только рука еще почему-то тихонько вздрагивает на мешке с мукой.
Сквозь покачивающиеся ветви деревьев медленно зеленеет небо. Это таежный рассвет. Но в комнате еще темно.
— Надо посмотреть, что там делается,—шепотом говорит Борис.
Он крадется у стены и, прижимаясь к косяку, через щель между окном и столом зорко всматривается во двор.
— Жердь тащат, наверно, окно выбить хотят,— шепчет он, и руки его нервно отвязывают от пояса гранату.— Сейчас я их, сволочей, гранатой. Как только брошу, выскакивай за мной...
Быстро, на животе, я переползаю комнату. В ладонь вонзилась заноза. Но разве до нее сейчас?..
Приближаюсь к Белецкому и через скважину различаю смутные фигуры двух казаков, волокущих бревно.
Борис прав, они решили выбить окно и свалить стол. Вот они уже крадутся к окну... Борис вытаскивает из гранаты кольцо.
— Сейчас... сейчас... Приготовсь...
И опять зубы выстукивают мелкую дробь. Сердце резко шевельнулось в груди.Вдруг с треском отлетает в сторону стол... Борис подбегает прямо к окну и мечет гранату... Стремительным веером рванулась кверху развороченная земля. Оглушительный взрыв потрясает воздух.
Мгновение стоит звенящая тишина, и только сердце еще настойчивей и сильней бьется в груди.
— Ну, живо!—приказывает Борис, и я уже вижу, как он во дворе стреляет из нагана.
Я выскакиваю из окна, стреляю куда попало и бегу за Борисом — за дом, на тропинку, которая ведет в горы.
Мы бежим пять, десять минут... Никто не преследует нас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
Борис отложил ложку, вытер ладонью губы и произнес, глядя на меня из-под опущенных ресниц своими насмешливыми глазами:
— Вот ишак!
— Это про што это ты, паря?—спросил хозяин.
— Это я по-французски говорю: народ исправный, работающий, вот и хозяйство доброе.
Хозяин заулыбался:
— А рази такое хозяйство было? Одних коров десять—двенадцать держали. Слава богу, при старой власти плохо не жилось. А пришли товарищи — все на ветер полетело.
— Да! — подтвердил Борис.
А хозяин, почесывая потную рыжеволосую грудь, продолжал:
— Вот она, белая власть, теперича и кровушку льет, чтобы старые порядки вернуть. А только трудно это, когда народ приученный к чужому добру.
Борис, подлаживаясь под грустный голос хозяина, успокаивал его:
— Но ничего, дорогой друг, скоро все по-старому пойдет.
Наступили сумерки. Хозяйка ушла стелить нам постель в небольшой пристройке к дому, а хозяин все допытывался, как мы шли и не боязно ли без оружия ходить по тайге.
Наконец стало уже совсем темно, и мы отправились спать. Закрыв на задвижку дверь, утомленные, мы быстро уснули.Ночью я просыпаюсь от какого-то подозрительного шума на дворе. Приподымаю голову, прислушиваюсь. Кто-то осторожно дергает нашу дверь... Отыскиваю в темноте брюки, сапоги, наган и тихо бужу Бориса. Но он непробудно спит. Руки его разметались по полу, голова скатилась с подстилки. Он что-то шепчет во сне.
Я быстро натягиваю сапоги и снова начинаю будить Бориса:
— Боря, Борис! Борька, пень сосновый! Белецкий чешет голову и, зевнув, снова засыпает. С улицы все настойчивей дергают дверь.
Я слышу голос хозяина.
— Ваш благородь,— шепчет он.—Понапрасну не тратьте силы. Мы их через окно возьмем, и не пикнут. Дверь они палкой заложили.
Я снова бужу Бориса. А к окну уже приближаются мягкие, осторожные шаги.Ноги мои начинают дрожать... Вспоминаю, что в углу, около порога, стоят мешки, наполненные мукой. В темноте на ощупь, как слепой, добираюсь к мешкам и устраиваюсь за ними. Здесь удобно, как в засаде. Взвожу курок нагана, направляю дуло на окно и прислушиваюсь к тишине. Все замерло. Не слышно ни шороха, ни движений, и мне кажется, что ничего больше не существует в мире, кроме моего сердца и тихого храпа Бориса.
За окном на ветру колышутся темные очертания ветвей.Вспоминаю слишком любезный прием рыжебородого кулака, его улыбки, затаенную злобу в мутных голубоватых глазах. Он расспрашивал, прикидывался наивным дурачком для того, чтобы ночью устроить нам ловушку. И нужно же было заходить к этой рыжей обезьяне.
Мысли мои прерывает какой-то шорох. По спине пробегают мурашки.К окну осторожно подкрадывается хозяин. Я узнаю его по белой рубахе. С секунду он сидит под окном, а потом осторожно, ломиком, начинает открывать окно. Рама тихо дребезжит, соскакивает с ломика и глухо садится на место. Тогда хозяин вытаскивает из кармана алмаз и режет им стекло; оно хрустит, как песок под ногами, и сердце мое сжимается еще сильней.
Хоть бы Борис проснулся! Утомленный изнурительным таежным переходом, он спит непробудным сном, не подозревая опасности.
Хозяин ладонью нажимает на стекло, и оно почти неслышно падает на подоконник, на котором лежат какие-то тряпки.
За окном мелькнул силуэт солдатах винтовкой... Хозяин поднимается с земли и машет кому-то рукой; ему подают табурет; взобравшись на табурет, хозяин просовывает через раму руку и отбрасывает верхний крючок...
В это время к окну кто-то подходит. В освещенном квадрате окна на гимнастерке человека тускло блестят офицерские погоны. На фуражке — офицерская кокарда.
— Ваше благородие, я открою, а вы лезьте,— шепчет рыжий.
— А ты что, испугался?
— Нет, я непужливый, а только берите вы их сами. Мной овладевает холодное спокойствие. Навожу мушку нагана на голову офицера и плавно нажимаю курок,
Два выстрела подряд оглушают меня. Взмахнув руками, падает на землю офицер. Хозяин хватает за ставню, и, качаясь, точно пьяный, тяжело шагает к кустам.
— Ну, подождите, гады, жилы с вас повытаскиваем,— кричат со двора.
Борис вскаивает, хватается за наган, кричит;
— Кто?.. Где стреляют?..
— Ложись ты, сонная тетеря, а то ухлопают. Белые, понял? Этот рыжий пес устроил нам ловушку. Пока мы спали, он из соседней станицы привел семеновцев.
Борис ложится на пол, быстро надевает брюки, сапоги, гимнастерку, потом хватает огромный стол и заставляет им окно.
— Боря, Борь, что ты делаешь, убьют они тебя!— шепчу я.
Тогда Борис тащит один за другим два мешка с мукой и устраивается за ними. За окном раздаются голоса:
— Эй вы, большевистские твари, сдавайтесь, все равно живьем не уйдете.
— Сами вы твари,— кричу я,— а уйдем мы отсюда, когда всех вас, собак, перебьем.
Вспыхивает нестройный залп, затем второй, третий. Пули цокают о стены, о пол, глухо врезаются в мешки с мукой. Они, кажется, ищут нас по всей комнате. , — У них стреляют всего только три винтовки. Слышишь? С таким-то отрядом мы еще повоюем. А я думал, много их...— шепчет Борис.
Я не отвечаю ему. Стрельба на дворе прекращается. Прислушиваюсь к подозрительному затишью. Там, за окном, невнятно о чем-то переговариваются. Я уже перестал волноваться, и только рука еще почему-то тихонько вздрагивает на мешке с мукой.
Сквозь покачивающиеся ветви деревьев медленно зеленеет небо. Это таежный рассвет. Но в комнате еще темно.
— Надо посмотреть, что там делается,—шепотом говорит Борис.
Он крадется у стены и, прижимаясь к косяку, через щель между окном и столом зорко всматривается во двор.
— Жердь тащат, наверно, окно выбить хотят,— шепчет он, и руки его нервно отвязывают от пояса гранату.— Сейчас я их, сволочей, гранатой. Как только брошу, выскакивай за мной...
Быстро, на животе, я переползаю комнату. В ладонь вонзилась заноза. Но разве до нее сейчас?..
Приближаюсь к Белецкому и через скважину различаю смутные фигуры двух казаков, волокущих бревно.
Борис прав, они решили выбить окно и свалить стол. Вот они уже крадутся к окну... Борис вытаскивает из гранаты кольцо.
— Сейчас... сейчас... Приготовсь...
И опять зубы выстукивают мелкую дробь. Сердце резко шевельнулось в груди.Вдруг с треском отлетает в сторону стол... Борис подбегает прямо к окну и мечет гранату... Стремительным веером рванулась кверху развороченная земля. Оглушительный взрыв потрясает воздух.
Мгновение стоит звенящая тишина, и только сердце еще настойчивей и сильней бьется в груди.
— Ну, живо!—приказывает Борис, и я уже вижу, как он во дворе стреляет из нагана.
Я выскакиваю из окна, стреляю куда попало и бегу за Борисом — за дом, на тропинку, которая ведет в горы.
Мы бежим пять, десять минут... Никто не преследует нас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77