Офицер отскочил и выхватил из кобуры револьвер. Сжав челюсти, он стал медленно наводить револьвер на голову Улина.Стало тихо-тихо. Слышно было, как из рукомойника тяжело капала в таз вода.
Усатый казак схватил офицера за руку. Грохнул выстрел, пуля где-то около меня шлепнулась в стену.Улин стоял белый как бумага.
— Ваше благородь... Убить мы его еще успеем, дайте лучше я ему кровь пущу, а там, может, что и выпытаете у него...
И он горячо, наотмашь хлестнул Улина плетью по лицу. Два других казака подскочили к Алексею Ивановичу. Улин наклонился к столу, закрывая лицо руками. Казаки били с каждым ударом сильней и ожесточенней.
Анастасия Терентьевна упала на кровать. Заплакали дети.Улин свалился на пол. Он потерял сознание. Потные и усталые, казаки отошли от него.Я прижался к стене и, вздрагивая, точно после побоев, ждал конца этой расправы.
Усатый казак приподнял фуражку, провел рукой по потному лбу и тяжело опустился на табурет.
— Ломакин,— обратился к казаку офицер.— Быстро закончить обыск!..— и утомленно сел около окна.
Казаки выбрасывали из сундуков детское белье, одежду, рылись в печке, в постели, обыскали перепуганных, плачущих детей. Потом усатый подошел ко мне:
— Выверни карманы,— приказал он. Я вывернул...
— Рубаху подыми. Я поднял.
Когда квартира стала похожа на развороченное гнездо, офицер приказал вынести Улина. Казаки приподняли его и поволокли к выходу.
Офицер встал из-за стола и, кивнув головой на открытые двери, прохрипел:
— Выходи!
Я медленно побрел к двери.На улице, у грузовика, куда бросили Улина, в отчаянии металась Анастасия Терентьевна. Она упала на колени возле усатого казака, трясущимися пальцами хватала его ноги, руки, клинок и причитала: — Что вы с ним сделали... Не пущу я его. Не пущу, варвары!..
Казак оттолкнул ее ногой, и она упала, широко раскинув руки. Грузовик тронулся...Двадцать дней я сижу в полутемной, вонючей камере.Каждый день к нам прибывают люди — избитые, полуголые, с синими подтеками под глазами и ссадинами на теле.Арестованные лежат на грязных нарах, под нарами, на полу. Когда нужно пройти через камеру, приходится долго отыскивать глазами, куда бы ступить, чтобы не задеть кого-нибудь.
К ночи в камере становится свободнее: каждый вечер семеновцы уводят человек по двадцать. Говорят, их расстреливают за городом... Алексей Иванович Улин каждую ночь до утра бродит взад и вперед по камере между людьми, закинув назад руки и опустив голову.
В камере тишина, нарушаемая лишь мягкими шагами Алексея Ивановича. Все молчат. Каждый погрузился в свои думы. И, быть может, перед каждым встают его жизнь, семья или неизведанные маячные огни жизни, к которым он так стремился.
Темь. Изредка лишь вспыхнет где-нибудь на нарах цигарка и озарит мрачное, заросшее щетиной лицо...Сегодня ночью, как и вчера, как и третьего дня, вдруг звякнули у дверей ключи коридорного, и каждый из нас замер...
В камеру вошел капитан Массальский.Ссутуленный, в английском френче, он остановился у дверей, широко расставив ноги в блестящих сапогах, и пристально, прищуренными глазами, оглядел всех.
Арестованные стояли, сгрудившись у нар, мрачные, настороженные.Массальский стал медленно разворачивать список... Говорят, днем он носит шпоры, а вечером снимает их, чтобы не было слышно, как он ходит по коридорам тюрьмы...
Капитан выкликает фамилии, но никто не отзывается... Когда он произносит имя Улина, от толпы арестованных отделяется мой сосед по нарам, Беспрозванных, низенький, сгорбленный, больной туберкулезом, и громко, смело говорит:
— Я Улин!..
А Улин стоит около меня, содрогается, порывается вперед, но его руку крепко сжимает Косулин — бывший офицер, заподозренный в симпатиях к большевикам, и попавший из-за этого в тюрьму.
Список прочтен. Освещенный тусклым светом фонаря, Массальский с минуту раздумывает, потом хриплым голосом произносит:
— Выходи!
Но никто, кроме Беспрозванных, с места не двигается.
Массальский угрожающе размахивает маузером:
— Выходи!.. Ну!..
И показывает на дверь, где стоят казаки с винтовками наготове.Это тоже не действует.
— Взвод!..— командует тогда Массальский.
Звякают затворы.Несколько человек понуро выходят вперед и идут к дверям.
— Отставить! — кричит казакам Массальский.
Он считает выходящих в коридор. Потом снова гремит его голос:
— Еще три человека...
Три человека: Селезнев, Иван Соколов и Беспалых прощаются с нами. Они торопливо, невпопад, целуют каждого.Восемнадцатилетний курчавый Селезнев рыдает, голова его покачивается, как у пьяного.
Он выходит последним, в дверях он оборачивается, лицо у него беспомощное, жалкое.
— Прощайте, товарищи! — кричит он.
Высокий казак с большим чубом, торчащим из-под фуражки, хватает его за ворот; Селезнев вырывается, он держится за ручку двери, упирается ногами в косяк:
— Не пойду, сволочи! Кровососы!.. Уйди! Уйди, зверюга!..
Тогда подбегает Массальский. Он согнулся, лицо его потемнело, трясущейся рукой он наводит маузер на Селезнева. Я отворачиваюсь, закрываю глаза. Жду выстрела... Но выстрела нет. Только слышу, как глухо что-то хрустит...
Оглушенный ударом, Селезнев страшно вскрикивает и валится на пол.
— Убрать!.. Закрыть двери! — приказывает казаку Массальский и, всунув маузер в кобуру, уходит в коридор.
Казак оттаскивает тело Селезнева и закрывает дверь. Щелкает замок. С минуту слышны удаляющиеся шаги, звяканье ключей, тяжелый кашель Беспрозванных, и все затихает.
Мы стоим, точно окаменевшие. Никто не говорит, никто не может сдвинуться с места...Глубокий вздох вырывается из груди Улина, и он начинает ходить по камере.
Я лезу на нары.В решетчатое окошечко заглядывает тусклая луна. Свет ее протягивается узкой полосой через всю камеру: на освещенной стене — тень решетчатого окна.
«Неужели завтра уведут и меня? Неужели я умру?..»
Улин садится у моих ног.
— Эх, Пашка, Пашка! Он, наверно, и под пули первый встал... Теперь, значит, я — Беспрозванных... так...— угрюмо говорит Улин.— Чужой кровью купил, значит, себе жизнь...
Ему никто не отвечает. И он опять начинает ходить по камере...
Беспрозванных последние дни чувствовал себя особенно плохо. Щеки его горели нездоровым румянцем, запавшие, чахоточные глаза блестели, словно покрытые слезами. Он тяжело кашлял и уныло говорил:
— Умру... скоро умру...
Улин хлопал Пашку по плечу, улыбался и успокаивал его:
— Ничего, Паша, крепись! Вытянешь, поправишься, а потом как еще заживем-то мы с тобой!..
Беспрозванных болезненно ухмылялся и, закрыв глаза, качал головой:
— Нет, брат, жить мне считанные месяцы осталось. А вчера, под вечер, Беспрозванных подошел к Улицу и сказал ему тихо:
— Алексей Иванович, тебя, наверно, не сегодня-завтра на расстрел поведут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77