— Какой смысл идти по льду, можно держаться и берега. Все равно стрелять нельзя, сейчас такой туман, что...
Антон и Лаас не отзываются, безмолвно идут дальше, начальник кордона все больше отстает. Затем он вдруг останавливается и кричит:
— Я топиться не пойду! Возвращайтесь, черт бы вас драл! Это уже никакая не храбрость. А еще бывалый человек...
И они приостанавливаются. У Лааса вдруг тоже возникает ощущение большой беды. Но когда Саулин кричит начальнику кордона, мол, чего он ждет, пусть бежит скорее прочь, неужто не видит, что уже проваливается, Лаас застывает на месте. Успел отойти всего ничего, пока Антон говорил свои слова. В тумане по-прежнему странный, соленый привкус крови, и он, этот проклятый Саулин, совсем рядом.
Они идут дальше, не говоря ни слова, вокруг туман, и где-то поблизости тихий шум открытой воды и трущихся льдин.
Вдруг раздается резкий треск, будто грохнула рядом пушка. Они застывают, их взгляды на мгновение встречаются, затем Лаас и Антон оглядываются и поворачивают назад. Хотя впору уже бежать, но они стыдятся друг друга.
Дойдя до разлома, видят: трещина столь широкая, что ее уже не одолеть. Они ходят по краю льдины, снега тут нет, и Лаас снял лыжи. Разводина все ширится, и скоро на темной воде появляется редкая зыбь, напоминая издевательскую усмешку Саулина. И снова громкий треск — лед разламывается прямо возле ног, оставляя их обоих все же на одной льдине, которую течение медленно относит в открытое море. Они не видят, куда их несет, потому что вокруг густой туман.
Лааса охватывает страх. Наверное, надо звать на помощь, кричать во все горло, но он не в состоянии. Может, и Саулин чувствует то же самое. Невозможно думать о чем-то другом — только шорох трущихся льдин и кровавый привкус обволакивающего тумана и страха. Невысокие волны плещутся о край льдины и постепенно размывают ее.
Лаас держится середины. Саулин подходит к нему, некоторое время смотрит, прищурившись, мимо, потом с издевкой спрашивает:
— Чего не орешь на помощь?
— Моя жизнь не ценней твоей,— отвечает Лаас и тоже смотрит мимо.
Антон стоит напротив и кусает губы, руки его дрожат. Затем подступает шага на два поближе и спрашивает глухим спокойным голосом:
— Блудил с моей женой?
— А ты разве с ней блудишь?— в ответ спрашивает Лаас, все еще не смотря на него.
— Значит, ты, чертов мерзавец, совращал! — говорит Саулин, и тяжелое, поднятое для выстрела ружье дрожит в его руках.
Лаас отшатывается. Он готов ухватиться за ствол, чтобы отвести выстрел. Но выстрела не последовало. Лаас смотрит в глаза Саулину и заносчиво говорит:
— Когда я был с ней, тогда она твоей женой не была.
— Мать твою так! У нее от меня ребенок — и она не моя жена.
— И у меня мог быть с ней ребенок.
— Лжец! Прохвост! Забрался в мой дом, как вор, соблазнил мою жену. Я убью тебя, свинья!
Он готов был накинуться на Лааса, но так как тот стоял спокойно, не сделав никакой попытки защититься, то удар задержался на полпути.
Саулин трезвеет от собственного бешенства и озирается вокруг.
— Лед! Лед!— повторяет он. По-прежнему густо наплывает туман, большими клубами, и не стихает шуршание трущихся льдин.
Кажется, что откуда-то доносятся голоса — возможно, что вскрики чаек, и в душе Лааса и Саулина мощно пробуждается инстинкт самосохранения, и почти одновременно разносится крик двоих охваченных страхом людей:
— На помощь! Помогите!
Потом они прислушиваются. Не донесется ли что-нибудь оттуда, сверху, где, по их мнению, находится, Кийгариский выступ? Или не раздается ли там, пониже, у берега, плеск спускаемой в воду лодки?
И они кричат снова, во все горло, кричат до изнеможения. Их крик должен был разнестись на многие километры, и все же у них такое ощущение, что голоса тонут тут же, в этом влажном, волнисто-ватном тумане. Все чаще
и пронзительнее трутся друг о друга льдины, и все громче треск разламывающихся льдин.
Вдруг раздается какой-то жуткий, придушенный голос, будто вздох умирающего человека. Лааса охватывает страх, резкая дрожь пробегает по спине, сверху вниз, однако Антон успокаивает — это сирена Кообассяяреского маяка. Он прислушивается к ее повторяющемуся реву, затем определяет, в каком направлении им надо двигаться,— если течение останется прежним, то оно должно вынести их льдину к Кообассяярескому выступу.
В Антоне пробудился закаленный опасностями человек. Желание выжить отметает все другое в сторону, и он уже прикидывает, нельзя ли из лыж Лааса, своих финских санок и льдин скомбинировать какую-то несущую опору, которая бы не зависела целиком от воли течения. Несколькими ударами топора он отбивает у санок длинные железные полозья, которыми собирается соединить льдины, и отправляется искать глыбины потолще.
— Сходи посмотри с той стороны!— приказывает он Лаасу с жесткостью в голосе, словно между ними ничего и не было.— Надень лыжи, будет надежнее!
И Лаас идет, пытаясь углядеть край льдины и простукать палкой ее толщину.
Раздается новый треск. Лаас мгновенно оборачивается и в тот же миг видит проваливающегося в воду Антона. Волоча лыжи, бежит ему на помощь, но льдина под ним раскололась на несколько частей. Он перескакивает через первую трещину, но другая разошлась уже слишком широко — не перескочишь.
Антон барахтается между льдинами: как только он ухватывается за какую-нибудь, она тут же ломается.
— Гнилая, черт! Что, не можешь перейти? Кинь лыжу!— кричит Антон.
Лаас бросает, но столь неловко, что она оказывается в воде и, прежде чем Антон хватает ее, отплывает в сторону.
— Мимо бросаешь! Черт побери, неужто глаз нету! Давай с наветренной стороны, тогда я ее выловлю.
Лаас пытается бросить другую лыжу как можно лучше, примеривается, размахивается, но в момент броска его собственная нога проваливается сквозь лед. Замах был слишком сильный, он валится на бок между льдинами, и холодная вода с головой окатывает его. Инстинктивно старается ухватиться за что-нибудь, и вот уже пальцы левой руки уцепились за острый край ледяной глыбы. Но
происходит то же, что и с Антоном: каждая льдина, за которую он хватается, ускользает, и наконец вокруг лишь одно ледяное крошево. Он не может глянуть в сторону Антона, только слышит, как тот начинает звать на помощь, и сам принимается кричать.
Опять раздаются в тумане крики двух мужчин. Смертельный страх сковывает, они кричат, уже не слыша друг друга. Устают, кровь стынет в их жилах, и жуткий рев сирены Кообассяяреского маяка, казалось, доносится теперь из глубины, которая притягивает их к себе. Бьется одна лишь мысль: удержаться, удержаться хотя бы еще мгновенье, одно всего мгновенье.
Вдруг Лаас видит что-то узкое и желтое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65