Лаас Раун руководит доставкой наверх кирпича. Когда он оглядывается на въезжающую машину, слышится крик:
— Отходи!
Рабочие у лебедки поднимают голову, и в тот же миг с пятого этажа падает кирпич, едва не задев молодого десятника.
— Дьявол,— буркает один из мужиков после первого испуга.— Тут смерть прямо под носом, а может, и ближе!
Снова и снова стальной канат взметает вверх тяжелую ношу. Соленый, перемешанный с кирпичной пылью пот стекает по красно-бурым мужицким спинам — фирма «Нийлер» платит, но и работу за это требует.
Раун поднимается лебедкой наверх — нужно замерить у каменщиков карнизы. Приходится спешить с этажа на этаж, записывать, подсчитывать. Он требователен и неуступчив как к себе, так и к другим.
Сегодня суббота, они заканчивают работу раньше и, выплатив зарплату, оказываются с инженером Нийле- ром вдвоем в конторе.
Старый Нийлер с чуть заметной улыбкой смотрит на молодого человека. Был помощником десятника, теперь — десятник. Нийлер в людях разбирается и чувствует, что Лаас Раун — птица, которая копит в себе силы для полета.
Еще раз проходят по опустевшим лесам, по строительной площадке, прикидывают, на сколько хватит привезенного материала.
— Послушайте, Раун, какие у вас на завтра планы?
— Никаких — воскресенье.
— Вот и хорошо. Не отвезли бы вы меня в Меремызу, а то в эту неделю столько ездил, руки задубели.
По ровному пылящему шоссе одна за другой несутся модные приземистые машины — мимо редких крестьянских телег или высоких автобусов, набитых едущими в конце недели пассажирами. Раун ведет машину осторожно, но временами чувствует странное желание мчаться все быстрее и быстрее и жмет на газ. Низко опустившееся солнце бьет на повороте дороги прямо в лицо, веки у едущих сужаются до узеньких щелочек, появляется ощущение, будто машина устремляется прямо в огромное пламя вечернего светила.
Где-то в деревне дорогу переходит коровье стадо. Машина притормаживает, и снова телеграфные столбы ритмично проносятся мимо. Луг с редкими лиственными деревцами, деревенский проселок, поле, церковь и село, какой-то мост.
— Направо!
Машина сворачивает на узкое гравийное шоссе. На мгновение показывается залив, затем дорога идет по низкому буйному лугу и исчезает среди орешника.
Они берут еще правее, выезжают на почти неезженую грунтовую дорогу, с редкими тележными и автомобильными следами. Тут приходится ехать медленно. За далеким простором едва синеют высокие макушки одиночных сосен. Лаасу вспоминается давняя картина: ясный летний день, тихое колыхание ржи, дедушка и саночки. Но сейчас вечер и сидящий рядом человек — никакой не дедушка.
Машина останавливается. Две створки ворот, столбы соединены уже слегка замшелой перекладиной со старинной отделкой. Налево залив, полуострова, далекий маяк и отсвет исчезнувшего в море солнца. За кленами двухэтажный, с большими окнами дом.
Стол накрыт в полутемной комнате. Лаас пребывает в странном смущении, потому что перед ним сидят две женщины. Не будь здесь старого Нийлера, он, и без того малословный, вообще бы молчал.
Его узкая высокая комната располагалась на втором этаже.
Что я там говорил, пытается вспомнить Лаас. Выглядел ужасно неловким. Неправильно пользовался, наверное, вилкой, капнул из молочного стакана на скатерть.
Он открывает окно. Хотя отсюда открывается еще больший простор — за подпирающими устье залива горбами островов виднеется темная вздымающаяся грудь открытого моря,— это уже не возвращает его в счастливое забвение. Все яснее он начинает различать гладко причесанную темную голову и кажущиеся чуточку узкими глаза.
— Хилья, подай молоко!— Тихо, бесшумно протягивается загорелая детская рука.
— Как же ты, Хилья, жила тут всю эту неделю?
— Хорошо. Мы завтра поедем на Вийрелайу?
Удивительно: кажется, что все словно бы опущено
в какой-то проявитель и выступает отчетливо и контрастно на фотопластинке.
Поездка, вечер и ночь. Как-то несуразно смешиваются все мысли. Вспоминаются Золотые Ворота, его далекая детская мечта, но и их сегодня он не очень воспринимает.
Ночь наполнена какими-то призрачными снами с бесконечными падениями и крутыми взлетами. Спасаясь от кого-то, он будто устремляется ему прямо в лапы. Высокие, мерцающие башни, бакен, который все увеличивается в размерах, и птицы вокруг его огня.
Он в испуге просыпается. Полусумеречная ночь, и до него доходит, где он сейчас.
Лаас поднимается и стоит неподвижно посреди комнаты. Это был лишь сон, успокаивает он себя. Не был сном запрет Юулы: «...никому об этом не говори...» Но с тех пор прошло столько времени, и тогда он был еще совсем ребенком.
Мать и отец... Чуть было не наделил... Не было ли это воспринято с излишне преувеличенным детским трагизмом?..
Зачем Нийлер позвал меня сюда? Только чтобы я вел его машину? Десятник — может, думает, превзойти его? Верно, на строительную площадку Нийлера он утром приходил первым, а вечером уходил с нее последним, экономил деньги Нийлера, словно это были его личные сбережения. Но, наверное, так поступают и другие десятники, на двух других стройках Нийлера. Или они этого не делают?
На военной службе он был во взводе единственным, кого ни разу не наказывали. Особой честью это не считалось. Его высмеивали, называли шкурой, и его оставили бы на сверхсрочной, если бы он этого сам пожелал. Хочет ли он всю жизнь ходить у Нийлера в десятниках? Яков из-за Лии служил семь лет у Лаба, потом еще семь из-за Рахили... Но Нийлер не Лаб, а он, Лаас, не столь глуп, чтобы позволить водить себя за нос из-за какой-то напрасной надежды. Собака растет, зубы растут тоже — и растет у собаки горб, остались в его памяти слова ванатоаского Яана. Или рост горба остановился? Его привлекают дороги и мосты — только бы найти какое-нибудь место дорожного мастера.
И тут, словно наяву, перед ним возникает узкая загорелая рука, темные волосы и кажущиеся чуть узковатыми глаза. Он снова ложится и засыпает.
Просыпается от коровьего мычания. Кажется странным, что в таком месте оказываются коровы.
День ясный, за завтраком Лаас выглядит смелее. Старый Нийлер пребывает в хорошем настроении, упитанный десятилетний Олев усердно ест, и темные волосы Хильи пышут свежестью.
— Мы поедем на Вийрелайу?— спрашивает у отца Олев.
— Ты не дашь мне отдохнуть? И ветер встречный.
— Тогда будем грести.
— Тоже мне гребец! Вы, господин Раун, умеете управлять парусом?
— Вроде бы...
— Ясно, прибрежный житель. Не хотели бы поехать с ними? А я лучше полежу дома.
— У нас большая лодка и большой парус... Может, арендатор поедет с нами, если сам не хочешь?— неуверенно вставляет хозяйка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65