Потом они долгое время не видят друг друга. Два раза в неделю Ирену навещает ее обычный посетитель. Наконец в одну из пятниц явился Лаас Раун.
Было уже поздно. Ирену явно мучает совесть, она больше не хочет его. Лаас унижается, умоляет, упрашивает, пытается взять силой, но Ирена остается непреклонной. И он сердито уходит.
Несмотря на обиду, он даже счастлив, что женщина из соседней квартиры отказала. В конце концов, он не ставит себе целью заиметь постоянную любовницу, тогда уж лучше девица из «Бразилии», перед которой не нужно нести никакой ответственности. Было бы неосторожностью наделить ребенком женщину, с которой ты не хочешь связать жизнь, и все же обладание ею дает как бы право желать других. И Хилья снова оказывается в центре его мечтаний.
Конец зимы и начало весны проходят в какой-то постоянной тупиковой опасности. Порой у него появляется желание напиться и послать эту жизнь ко всем чертям. Однако у него сохранилось какое-то идущее изнутри его натуры отвращение к алкоголю, и он достаточно осведомлен о смехотворности этого одурманивающего средства.
Теплый ветер задувает по городу.
Все сильнее тоска по Хилье. Темное пальто, по-девичьи хрупкие, узкие бедра. Его шаг сам собой убыстряется. Лаас останавливается перед витриной. Хилья! Нет, опять кто-то другой — и он грустно улыбается.
Зимой Лаас дважды бывал у инженера Нийлера, но дальше кабинета не попадал.
Говорили о делах. Мало предложений, цены падают. За границей кризис, может, и сюда еще навалится.
Когда он был в кабинете, туда наведывалась госпожа Нийлер, которая приветствовала его с холодным почтением, брала какую-нибудь книгу и снова уходила. И Лаас тоже поднимался.
Написать Хилье письмо? Она ведь в Тарту. Философский факультет, Хилье Нийлер — наверное, дошло бы. Или поехать самому, может, увидел бы ее на улице?.. Или взять адрес?..
Но день проходит за днем, и Лаас не делает ни того, ни другого. Бродит по пристани. Лед тает, разрушается. Пароходы уже без помощи подходят к причалу.
Золотые Ворота — его мечта, ставшая для других, возможно для мужа Нийды в Америке, явью.
Затем, захваченный какой-то печалью утраты, Лаас устремлено работает, тратит крайне мало, следит, чтобы скопленные в хорошие времена деньги не слишком убывали.
Нет, это уже не обман — Хилья с каждым шагом все приближается.
Изумленные, оторопевшие, они протягивают друг другу руки.
Лаас невольно поворачивает и идет с девушкой. Он ни о чем не думает, видит, что улицы, люди, дома пребывают в каком-то возбуждении и радости, в опьяняющей радости.
— Вы куда-то шли?— спрашивает девушка.
— Нет, нет, что вы... А... вы?
Само собой, они сворачивают на боковые улочки и идут к порту. Шелест трущихся льдин, гигантские корпуса темных мощных торговых пароходов, высокие и стылые пакгаузы. Где-то трещит лебедка — наверное, судно скоро отчалит и на борт взяли остатки провианта.
Затем почти разом зажигаются огни.
— Как у вас дела?— спрашивает Лаас.
— Бывает, совсем плохо,— тихо отвечает Хилья.
— Почему?
— Иногда страшно — все идет медленно, трудно. Сдала только латинский язык. У других уже сдано по три-четыре экзамена. Ничто не интересует, все ужасно скучно.
— А философия?
— Должна бы интересовать, но мысли давно умерших людей, сложные мировоззрения — все это становится как- то чуждо, мало что можно взять оттуда для себя.
От девушки исходит что-то такое невинное, искреннее, детское. И если бы он смел, он погладил бы эти узкие, в дорогих перчатках руки, отдал бы все, чтобы ей было хорошо.
— И вы молоды, но ведь и вас интересует все?
— Все,— печально возражает он,— в этом и состоит трагизм. Я только читаю и читаю, с детства помешан на чтении, и все равно не могу прийти к ясности в понимании и других и себя.
Они гуляют по краю причала, находясь в опасной близости от шуршащего льдом моря. Откуда-то издалека доносится слабый гудок парохода, который прокладывает себе путь к причалу. Небо над морем темнеет, будто там скапливается все напряжение пробуждающейся весны.
— Вы смотрели «Далекие берега» Паньоля? — спрашивает Хилья.
— Да, ходил.
— Я смотрела в кино и в театре, и, по-моему, нет ничего прекраснее. Только концовка должна быть другая.
— Почему? Так наиболее верно, реалистично.
— Возможно, но молодой человек должен был остаться на каком-нибудь острове Южного моря, и Фанни потом могла бы вместе с ребенком поехать к нему.
— Но ведь их «далекие берега» были для них самыми близкими, находились в них самих.
— Как?— удивляется в свою очередь девушка.
— Да это я так, я же ничего не знаю,— увиливает он, не осмеливаясь обосновать сказанное.
— Будь я мужчиной, я бы тоже пошла в море,— мечтательно говорит Хилья.
Лаас молчит, да и что ему сказать. Все то, о чем он думал и мечтал, словно бы унеслось в высокую темноту над городом или рассеялось в вечернем облаке над далеким морем.
Они снова оказались на одной из главных улиц города, прошли немного вперед и очутились у нового модного дома инженера Нийлера.
— Вы так и не сходили, куда шли...
— Это ничего. В порту было чудесно.
— Да,— говорит Лаас. И больше ему ничего на ум не приходит. Чувствует, что он статист, человек на перепутье.
Сейчас!.. Но слово не приходит. Он будто знойное небо — разодран болью и весь напряжен.
— Доброй ночи!— и Хилья подает руку.— Заходите к нам в праздники.
Лаас, как во сне, делает несколько шагов.
И все-таки, и все-таки...
«Я сумасшедший, как в бреду, хожу по улицам. И Вы вместе со мной. Пытаюсь работать. Вы появляетесь вдруг, стоите и смотрите на меня. Я уже не знаю, где иллюзия, где реальность.
Собираюсь передать Вам это письмо. Не знаю, осмелюсь ли я когда-нибудь это сделать. Если нет, то у меня будет хотя бы повод винить себя в том, что осталось мной не сделанным, или Вам обвинять меня в том, что я сделал».
Ему хочется написать: «Зову тебя!» — но рука больше не движется. Он сует листок в карман, нахлобучивает шляпу и уходит.
Хилья уезжает завтра. А он, безумный, бесплодно тычась, упустил из рук эти две недели. Трижды он приходил к инженеру Нийлеру и все же ничего не предпринял, ничего не сказал. А завтра город будет уже пустой.
Звонит.
Госпожа Нийлер открывает:
— Вы хотели с моим мужем... его сейчас нет дома.
Кто-то словно выталкивает его за дверь, а он все же не
сходит с места. И тут, откуда только взялась эта смелость, запинаясь говорит:
— А барышня Хилья?..
— Хилья — да, а в чем дело?
— Хотел сказать ей пару слов.
Госпожа Нийлер недоуменно пожимает плечами и, не приглашая Лааса снять пальто, кричит в другую комнату:
— Хилья, с тобой хотят поговорить!
Они стоят друг против друга в полутемном помещении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65