Мужики ненадолго выпрямляются, смеются над чем-то веселым, и снова мелькают их тяжелые молоты. Ветер гнет сосны, того и гляди сломает, и море покрыто пенистыми гребнями.
Лаас возвращается. Делать ему тут нечего, мужики умелые, щебенка идет хорошая.
На двери красуется: «Районный дорожный мастер». Да-да, посмеивается он над собой, человек добился успеха. Даже телефон есть.
Во дворе запряженная телега. Мать — невысокая, в сером платке — берет в охапку поленья и несет в сарай.
Почему она? Обычно привозили молодожены — Малль и Юри.
— Здравствуй, мама, зачем ты в такую дождливую погоду, разве помоложе кого не нашлось?
— Да вот поехала, время рабочее, мужики все с этим потенгаром возятся. Сама тоже все время дома, никуда не могу выбраться.
— Как там отец и Юри — уже выходили в море?
— Так погоды не было. Поуспокоится, тогда уж сразу. Ну чего ты, снесу я эти полешки, занозишь свой пиджак.
Лаас взваливает на себя мешок с картофелем и несет в чулан, мать с ведрами и узелками идет следом.
— Я бы тоже помогла,— беспокоится сапожничиха.
— Чего тут помогать. Молоко на исходе, придется больше на магазин да на базар надеяться.
Мать усаживают за стол. Лаас уходит в свою комнату. Через некоторое время мать появляется снова.
— Думала, уйдешь куда и... Привезла тебе чистое белье, Малль третьего дня погладила.
Она меняет простыни и наволочку надевает новую.
— Когда в баню-то приедешь? Отец все тревожится, боится из-за этого потенгара, и твои ведь деньги вложены, не так скоро получишь их обратно.
— Не беспокойся. В субботу, по слухам, какое-то гулянье в народном доме. Юри что-нибудь говорил? Он ведь тоже в оркестре.
— Слух был, но если пойдут за рыбой, то Юри уже не до гулянья.
Лаас принимается что-то вычерчивать, мать убирается, потом садится:
— Ты торопишься, я мешаю.
— Ничего. Надо будет съездить в Лыпесяяре.
— Хотела спросить, как у тебя. Сколько ты получаешь?
Лаас называет сумму.
— Этим можно обойтись. Еда из дома, постарайся каждый месяц откладывать немного в банк, пора уже думать про свой угол. Много ли эти участки тут стоят.
— Ах!
— Долго ли тебе в одиночку мыкаться. Семья нужна и крыша над головой.
— Какой там с меня... ничего не выйдет. Учеба на носу.
— Чего ты еще с этой учебой завелся, у тебя в руках твердая служба. За книгами и жизни не увидишь — была бы жена, дети бы росли.
— Ладно тебе,—отнекивается Лаас. Но, видно, у матери сегодня что-то на душе. Какое-то время сидят молча, она следит за движениями его карандаша. Потом спрашивает:
— Как думаешь, люди тоже говорят, что госпожа докторша и этот молодой уулураннаский учитель, это все правда?
Теперь и Лаасу вспоминается, будто что-то слышал об этом. Чувствует на себе острый, пытливый взгляд матери, но не отрывается от чертежа и, склонившись над столом, проводит тушью длинную черную линию.
— Не верю. Бабьи сплетни.
Лаас по-прежнему ощущает на себе взгляд матери. Но затем слышит, как она встает и говорит:
— Я тоже так думаю, они ведь умные люди, зачем им портить свою жизнь. Если бы неученый человек жил бесчестно... но кого поставили учить других, тот уж знает, как жить.
Мать уходит. Лаас приводит в порядок телегу, запихивает в мешок сено.
— Гы-гы-гы-гы!— смеется господин Антон Саулин. Его голова и плечи при каждом громком «гы» сотрясаются. Звонок звенит третий раз, перерыв после спектакля
кончило. На сцену подняло» хор, раздаются аплодисменты, дирижер кланяется, и звучит песня.
Мийя сидит впереди, через два ряда. Выглядит она прекрасно. Затем Лаас снова переводит взгляд на затылок ее мужа. На темном дюжем загривке резкая линия черных волос, сильные плечи уперлись в спинку стула.
...Я любила своего мужа — всерьез. Тут никого не было...
...Ты и сейчас, наверное, любишь его.
И тут Мийя поворачивает голову. Секунды две ее страдальческие глаза не сходят с него.
Но тут песня кончается, и раздаются аплодисменты. Кто-то, наверное, рядом с Антоном Саулиным шутит, и он снова как-то натянуто смеется. Говорит с женой, подвигается к ней поближе.
Мийя сидит неподвижно, слегка сгорбившись. Затем Саулин оборачивается, и Лаас ловит из-под тяжелых, чуточку нависших век смутный взгляд серых глаз. Лаас и Антон Саулин до этого уже поздоровались, муж Мийи снова медленно поворачивает голову, шутит по поводу убранства зала, что-то спрашивает у жены и опять — гы- гы-гы-гы!
Еще несколько песен и декламаций, скамейки сдвигаются к стене, публика отправляется в буфет, и оркестр располагается на сцене.
Мийя танцует с мужем. Лаас упрямо стоит возле двери, несмотря на то что всякий раз, когда они проплывают мимо него, во влажных глазах Мийи застывает странная мольба.
И Лаас танцует, теперь он уже умеет. С высокой светловолосой и белолицей девушкой, довольно красивой.
— Как вас зовут?— спрашивает он.
— Хильда.
— Хилья?
— Почему Хилья? Хильда.
— Извините. Не расслышал. Имена так похожи.
Мийя сидит одна, муж, видимо, курит в буфете. Лаас
как-то скованно подходит к ней, ощущая на себе взгляды всего поселка. Они танцуют. Это какое-то опьянение. Муж Мийи входит в зал, они продолжают танцевать. Спина ее гибкая и нежная, ее маленькие груди утыкаются ему в грудь, а ее прерывистое дыхание обдает жаром его щеку.
— Мне так хочется поцеловать тебя,— говорит Лаас.
Антон следит за ними. Лааса раздражает, злит его мутный взгляд, неподвижность его тяжелых век. Перед глаза
ми возникает сцена любви Антона и Мийи. И у него вдруг возникает неприязнь к Мийе, к ее влажным глазам и спине, которую он обнимает.
— Как вообще дела у госпожи?— с издевкой спрашивает он.
Пальцы Мийи расслабляются в его руке, и сама она словно бы сжалась от его злых слов.
— Ты нехороший,— шепчет Мийя.
Как только он отводит ее на место, Антон тут же начинает прощаться со знакомыми. Мийя нехотя следует за ним. И они уходят.
Лаас снова танцует с высокой стройной девушкой, и, когда слышит, что Хильда собирается домой, идет ее провожать. Целует девушку, едва ли не насильно, ее отказ, наверное, ужаснул бы его. Возвращается домой, зажигает свет и пишет Мийе:
«Целовал девушку, которую зовут Хильда».
Кроме этого предложения, ничего на ум не приходит. Смехотворно, пошло! Представляет Мийю в объятиях мужа... «Иди ко мне! Иди ко мне!» — говорит она... Вряд ли она говорит так мужу, скорее всего отдается ему пассивно, тем самым еще больше подхлестывая его.
Ночь полна отчаяния. В комнате тесно, но на улице еще теснее, потому что каждый шаг по ней ведет к дому Мийи.
«...В кровати мясо и кровь вперемешку...» — будто ядовитая змея, извивается в голове коварная мысль.
У него есть топор, казенный, рабочий инструмент дорожного мастера, однако он не кийгариский Нигулас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
Лаас возвращается. Делать ему тут нечего, мужики умелые, щебенка идет хорошая.
На двери красуется: «Районный дорожный мастер». Да-да, посмеивается он над собой, человек добился успеха. Даже телефон есть.
Во дворе запряженная телега. Мать — невысокая, в сером платке — берет в охапку поленья и несет в сарай.
Почему она? Обычно привозили молодожены — Малль и Юри.
— Здравствуй, мама, зачем ты в такую дождливую погоду, разве помоложе кого не нашлось?
— Да вот поехала, время рабочее, мужики все с этим потенгаром возятся. Сама тоже все время дома, никуда не могу выбраться.
— Как там отец и Юри — уже выходили в море?
— Так погоды не было. Поуспокоится, тогда уж сразу. Ну чего ты, снесу я эти полешки, занозишь свой пиджак.
Лаас взваливает на себя мешок с картофелем и несет в чулан, мать с ведрами и узелками идет следом.
— Я бы тоже помогла,— беспокоится сапожничиха.
— Чего тут помогать. Молоко на исходе, придется больше на магазин да на базар надеяться.
Мать усаживают за стол. Лаас уходит в свою комнату. Через некоторое время мать появляется снова.
— Думала, уйдешь куда и... Привезла тебе чистое белье, Малль третьего дня погладила.
Она меняет простыни и наволочку надевает новую.
— Когда в баню-то приедешь? Отец все тревожится, боится из-за этого потенгара, и твои ведь деньги вложены, не так скоро получишь их обратно.
— Не беспокойся. В субботу, по слухам, какое-то гулянье в народном доме. Юри что-нибудь говорил? Он ведь тоже в оркестре.
— Слух был, но если пойдут за рыбой, то Юри уже не до гулянья.
Лаас принимается что-то вычерчивать, мать убирается, потом садится:
— Ты торопишься, я мешаю.
— Ничего. Надо будет съездить в Лыпесяяре.
— Хотела спросить, как у тебя. Сколько ты получаешь?
Лаас называет сумму.
— Этим можно обойтись. Еда из дома, постарайся каждый месяц откладывать немного в банк, пора уже думать про свой угол. Много ли эти участки тут стоят.
— Ах!
— Долго ли тебе в одиночку мыкаться. Семья нужна и крыша над головой.
— Какой там с меня... ничего не выйдет. Учеба на носу.
— Чего ты еще с этой учебой завелся, у тебя в руках твердая служба. За книгами и жизни не увидишь — была бы жена, дети бы росли.
— Ладно тебе,—отнекивается Лаас. Но, видно, у матери сегодня что-то на душе. Какое-то время сидят молча, она следит за движениями его карандаша. Потом спрашивает:
— Как думаешь, люди тоже говорят, что госпожа докторша и этот молодой уулураннаский учитель, это все правда?
Теперь и Лаасу вспоминается, будто что-то слышал об этом. Чувствует на себе острый, пытливый взгляд матери, но не отрывается от чертежа и, склонившись над столом, проводит тушью длинную черную линию.
— Не верю. Бабьи сплетни.
Лаас по-прежнему ощущает на себе взгляд матери. Но затем слышит, как она встает и говорит:
— Я тоже так думаю, они ведь умные люди, зачем им портить свою жизнь. Если бы неученый человек жил бесчестно... но кого поставили учить других, тот уж знает, как жить.
Мать уходит. Лаас приводит в порядок телегу, запихивает в мешок сено.
— Гы-гы-гы-гы!— смеется господин Антон Саулин. Его голова и плечи при каждом громком «гы» сотрясаются. Звонок звенит третий раз, перерыв после спектакля
кончило. На сцену подняло» хор, раздаются аплодисменты, дирижер кланяется, и звучит песня.
Мийя сидит впереди, через два ряда. Выглядит она прекрасно. Затем Лаас снова переводит взгляд на затылок ее мужа. На темном дюжем загривке резкая линия черных волос, сильные плечи уперлись в спинку стула.
...Я любила своего мужа — всерьез. Тут никого не было...
...Ты и сейчас, наверное, любишь его.
И тут Мийя поворачивает голову. Секунды две ее страдальческие глаза не сходят с него.
Но тут песня кончается, и раздаются аплодисменты. Кто-то, наверное, рядом с Антоном Саулиным шутит, и он снова как-то натянуто смеется. Говорит с женой, подвигается к ней поближе.
Мийя сидит неподвижно, слегка сгорбившись. Затем Саулин оборачивается, и Лаас ловит из-под тяжелых, чуточку нависших век смутный взгляд серых глаз. Лаас и Антон Саулин до этого уже поздоровались, муж Мийи снова медленно поворачивает голову, шутит по поводу убранства зала, что-то спрашивает у жены и опять — гы- гы-гы-гы!
Еще несколько песен и декламаций, скамейки сдвигаются к стене, публика отправляется в буфет, и оркестр располагается на сцене.
Мийя танцует с мужем. Лаас упрямо стоит возле двери, несмотря на то что всякий раз, когда они проплывают мимо него, во влажных глазах Мийи застывает странная мольба.
И Лаас танцует, теперь он уже умеет. С высокой светловолосой и белолицей девушкой, довольно красивой.
— Как вас зовут?— спрашивает он.
— Хильда.
— Хилья?
— Почему Хилья? Хильда.
— Извините. Не расслышал. Имена так похожи.
Мийя сидит одна, муж, видимо, курит в буфете. Лаас
как-то скованно подходит к ней, ощущая на себе взгляды всего поселка. Они танцуют. Это какое-то опьянение. Муж Мийи входит в зал, они продолжают танцевать. Спина ее гибкая и нежная, ее маленькие груди утыкаются ему в грудь, а ее прерывистое дыхание обдает жаром его щеку.
— Мне так хочется поцеловать тебя,— говорит Лаас.
Антон следит за ними. Лааса раздражает, злит его мутный взгляд, неподвижность его тяжелых век. Перед глаза
ми возникает сцена любви Антона и Мийи. И у него вдруг возникает неприязнь к Мийе, к ее влажным глазам и спине, которую он обнимает.
— Как вообще дела у госпожи?— с издевкой спрашивает он.
Пальцы Мийи расслабляются в его руке, и сама она словно бы сжалась от его злых слов.
— Ты нехороший,— шепчет Мийя.
Как только он отводит ее на место, Антон тут же начинает прощаться со знакомыми. Мийя нехотя следует за ним. И они уходят.
Лаас снова танцует с высокой стройной девушкой, и, когда слышит, что Хильда собирается домой, идет ее провожать. Целует девушку, едва ли не насильно, ее отказ, наверное, ужаснул бы его. Возвращается домой, зажигает свет и пишет Мийе:
«Целовал девушку, которую зовут Хильда».
Кроме этого предложения, ничего на ум не приходит. Смехотворно, пошло! Представляет Мийю в объятиях мужа... «Иди ко мне! Иди ко мне!» — говорит она... Вряд ли она говорит так мужу, скорее всего отдается ему пассивно, тем самым еще больше подхлестывая его.
Ночь полна отчаяния. В комнате тесно, но на улице еще теснее, потому что каждый шаг по ней ведет к дому Мийи.
«...В кровати мясо и кровь вперемешку...» — будто ядовитая змея, извивается в голове коварная мысль.
У него есть топор, казенный, рабочий инструмент дорожного мастера, однако он не кийгариский Нигулас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65