– Буду ждать. Осторожней за рулем, ладно?
– Ладно. И больше не кидайся телефоном.
– Как ты узнала?
– Если бы передо мной было открытое пространство вместо приборной панели скорой, я бы поступила точно так же.
Его смех заставил ее улыбнуться, но улыбка эта пропала, когда она повесила трубку и положила телефон обратно в сумочку.
Несмотря на то, что Элена ехала на скорости 65 миль в час[102], а на дороге не было никаких помех, ей казалось, что все выходит из-под контроля, кренится от ограждения к ограждению, оставляя дорожку искр, пока она вела больничную машину.
Встретиться с ним завтра ночью, побыть с ним вдвоем в каком-то уединенном месте – это определенно плохая затея.
Но она все равно на это пойдет.
Глава 22
Монтрег, сын Рема, повесил трубку и взглянул на французские двери отцовского кабинета. Сады, деревья и холмистая лужайка, как и великолепный особняк и все в нем, теперь принадлежали ему, а не были наследством, которое однажды перейдет в его руки.
Получив земли, он наслаждался чувством собственности, поющим в крови, но открывавшийся сейчас вид его не впечатлил. Все приготовлено к зиме: клумбы пусты, цветущие фруктовые деревья накрыты сеткой, на кленах и дубах нет листвы. В результате виднелась лишь подпорная стена, что попросту не красиво. Уж лучше прикрыть чем-нибудь те ужасные навороты системы безопасности.
Монтрег развернулся и подошел к более приятному виду, хотя он и висел на стене. С внезапным приливом благоговения он рассматривал свою любимую картину так, как делал всегда, поскольку Тернер[103] заслуживал почтения, как за свое мастерство, так и за выбор предмета произведения. Особенно в этой работе: изображение солнца, садящегося за морем, было во стольких отношениях шедевральным, оттенки золотого, персикового и ярко красного – просто пиршество для глаз, биологией лишенных подлинного обжигающего тепла, которое поддерживает, вдохновляет и согревает мир.
Такая картина будет гордостью любой коллекции.
У него в одном этом доме три Тернера.
Рукой, трясущейся от предвкушения, он взялся за нижний правый угол позолоченной рамы и снял со стены вид на море. Сейф, скрывавшийся за ним, по размерам идеально соответствовал картине и был вставлен в гипсовые планки. После того, как он ввел комбинацию на диске, произошел неуловимый сдвиг, едва слышимый, не дававший никакого намека, что каждый из шести штырей был толщиной с предплечье.
Сейф открылся беззвучно, включился внутренний свет, заливая собой пространство в двенадцать кубических футов, заполненное маленькими кожаными мешочками с драгоценностями, пачками стодолларовых купюр и папками с документами.
Монтрег принес обвязанный кружевом стул-стремянку и забрался на его цветастую спинку. Потянувшись в самый конец, минуя все документы на недвижимость и акционерные сертификаты, он взял ящичек, затем закрыл сейф, повесил назад картину, и все стало как раньше. Переполненный возбуждением и предвкушением открывающихся возможностей, он поставил металлический сундучок на стол и достал ключи из потайного отделения нижнего левого ящика стола.
Отец поделился с ним комбинацией сейфа и показал его месторасположение, а когда у Монтрега появятся собственные сыновья, он передаст это знание им. Вот гарантия того, что ценные вещи не пропадут. От отца к сыну.
Крышка ящика открылась не с тем же точным, плавным сдвигом, как дело обстояло с сейфом. Этот скрипел, петли протестовали нарушению их покоя и неохотно показали то, что лежало в его металлическом брюшке.
Они все еще там. Слава Деве-Летописеце, они все еще там.
Потянувшись к ним, Монтрег подумал, что столь непримечательные, эти страницы сами по себе не стоят и пенни. Чернила, пропитавшие их волокна, тоже. Но благодаря знаниям, содержавшимся в них, они были бесценны.
Без них он ужасно рисковал.
Монтрег взял один из двух документов, не заботясь о том, какой именно, поскольку они были идентичны. Меж осторожных пальцев он держал вампирский эквивалент письменных показаний, трехстраничное, рукописное, подписанное кровью заявление, касающееся событий, произошедших двадцать четыре года назад. Заверенная подпись на третьей странице была небрежной – коричневые каракули, едва разборчивые.
Но ведь сделаны они были умирающим человеком.
«Отцом» Ривенджа, Ремпуном.
Документ на Древнем Языке излагал опасную правду: похищение матери Ривенджа симпатами, его зачатие и рождение, ее побег и последовавшее замужество за Ремпуном, аристократом. Последняя часть вызывала столько же осуждения, как и все остальное:
«Клянусь честью своей, и честью кровных предков и потомков своих, истину говорю вам, этой ночью пасынок мой, Ривендж, напал на меня и нанес телу моему раны смертельные своими голыми руками на плоти моей. Сделал он так с умыслом злым, заманив меня в кабинет мой, спор спровоцировав. Безоружен был я. Нанеся мне раны, ходил он по кабинету, приготавливая комнату так, дабы казалось, что совершено было вторжение в нее злоумышленниками. Воистину, оставил он меня на полу в ожидании холодной руки смерти, которая схватит телесную форму мою, и покинул помещение. Всколыхнул жизнь во мне ненадолго друг мой дражайший, Рем, нанесший визит мне с целью дела обсудить.
Не ожидаю я выжить. Пасынок мой убил меня. Это последняя моя исповедь на земле как духа, заключенного в плоть и кровь. Да проводит меня Дева-Летописеца в Забвение со всей ее милостью и рвением».
Как позже объяснил отец Монтрега, Ремпун по большей части все верно изложил. Рем пришел по делу и обнаружил не только пустой дом, но и окровавленное тело своего партнера, и сделал то, что на его месте сделал бы любой разумный мужчина: сам обшарил кабинет. Думая, что Ремпун был мертв, он пытался найти деловые бумаги, чтобы доля друга не вошла в наследственное имущество, и Рем бы тогда стал единоличным владельцем концерна.
Преуспев в этом, он уже почти вышел из кабинета, как Ремпун подал признаки жизни, и с его потрескавшихся губ слетело имя.
Рем не возражал против роли авантюриста, но стать подозреваемым – это уж слишком. Он позвонил доктору, и, пока Хэйверс был в пути, умирающий мужчина кое-как смог пробормотать ужасную историю, стоившую даже больше, чем весь концерн. Быстро сообразив, Рем задокументировал рассказ и поражающую правду об истинной сущности Ривенджа, и помог Ремпуну подписать страницы… тем самым, превратив их в законный документ.
Затем мужчина потерял сознание и к тому моменту, когда прибыл Хэйверс, был уже мертв.
Уходя, Рем забрал и деловые бумаги, и показания, и за то, что он пытался спасти умирающего, его посчитали отважным героем.
Конечно же, полезность признания была очевидной, но вот когда именно воспользоваться этой информацией – менее ясно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174