На конверте она написала: «Мсье Жан-Поль Квирин. Женева. До востребования. Швейцария». Потом заклеила письмо, прилепила марки и выбежала к ближайшему почтовому ящику.
Опустив конверт, она почувствовала огромное облегчение. Жгучая боль и подтачивающие дух сомнения пришли позднее.
Как ни несчастна была Катрин в последние дни, как ни сомневалась в верности своего решения, подчас даже раскаивалась в нем, но тем не менее чувствовала она себя лучше. Ночами плакала, часто страдала бессонницей, но на аппетит не жаловалась.
Неужели ее не поддающийся диагностике недуг был как-то связан с Жан-Полем? Выходит, она вылечилась потому, что рассталась с ним? Ей это казалось очень странным.
Хельга Гросманн выполняла свои обязанности цербера последовательно, вежливо и с нескрываемым удовольствием. Катрин немного досадовала, что матери так нравится разделываться по телефону с Жан-Полем, но, с другой стороны, упрекнуть ее в этом она не могла. Иногда он звонил в присутствии Катрин. И тогда ей хотелось заткнуть уши, но это было невозможно, так как обычно звонок раздавался в лавке, наполненной посетителями.
Но бывало и так, что он звонил утром, когда она выходила из дома, чтобы пробежаться трусцой, или после полудня, когда покупала продукты. Тогда мать почти с торжеством ей докладывала:
– Он опять тебя домогался.
– А ты? – спрашивала Катрин. – Что ты сказала?
– То, что и всегда. Что переговорить с тобой нельзя.
– Ты ведь могла бы сказать, что меня нет дома. Это было бы правдой.
– Зачем? Чтобы в следующий раз сказать то же самое, когда ты дома? То есть солгать? Проще ответить, что говорить с тобой ему нельзя, и все.
– А если у него что-то срочное?
– О, у него всегда что-то срочное. Для него это вопрос жизни и смерти.
– А разве не может быть так, что…
– Чепуха. Ты ведь знаешь его лучше меня. Может быть, ты ему действительно небезразлична, но главное в том, что задето его самолюбие. Он не может поверить в то, что нашлась женщина, которая дала ему отставку. Если ты теперь позволишь ему себя уговорить, он постарается при первом же удобном случае тебя унизить, а потом бросит, как собака обглоданную кость. Это позволило бы ему реабилитировать себя в собственных глазах.
– Может быть, ты и права, – признала Катрин.
– А если бы он оказался в отчаянном положении – битва не на жизнь, а на смерть, – то ты все равно не могла бы ему помочь.
Катрин понимала и это. И все же она страшно по нему тосковала! Конечно, их встречи были нерегулярны, достаточно редки… Но теперь, когда ждать их уже не приходилось, ее жизнь стала совсем блеклой.
Его видовые открытки со всех концов света прибывали, как и раньше, да и текст был таким же, ни к чему не обязывающим, скажем: «Я со вчерашнего дня в Бомбее. Очень, очень жарко. Много впечатлений. Должен тебе уйму всего рассказать».
Еще и тогда, когда отношения между ними были в порядке (если вообще можно говорить о «порядке» в подобных случаях), столь беспредметные сообщения ее и сердили, и разочаровывали. Обрадовавшись в первый момент получению весточки, Катрин вскоре ощущала чувство пустоты. Конечно, открытка свидетельствовала о том, что он ее помнит и даже тратит время на то, чтобы нацарапать пару строк, но ясно было и то, что ему все равно, чем она живет и как будет воспринимать написанное.
Теперь, когда все было кончено, его открытки даже помогали Катрин от него отвыкать.
Из Гамбурга наконец пришло письмо от госпожи Пёль с извещением, что большинство предложений Катрин принято. Был приложен и чек. Катрин обрадовалась. Этот чек означал для нее нечто большее, чем просто сумму денег, она воспринимала его как признание ее таланта и умения.
– Я знаю, мама, что сумма небольшая и после уплаты налогов денег почти не останется, – заметила она, – но мне это просто доставляет удовольствие.
– Могу это понять, – ответила Хельга Гросманн, – но вообще-то тебе нет необходимости работать на чужих людей.
– Ах, мама, мама! Ну не будь ты такой старомодной! Ты говоришь так, словно мы живем еще в прошлом веке.
– И наверное, тебе скоро придется снова ехать в Гамбург.
– Да, поеду. Но зато расходы на поездку можно будет учесть при уплате налога.
– И что же в итоге останется?
– Мне бы очень хотелось, чтобы ты была в состоянии разделить со мной радость успеха.
– Но я ведь так и делаю, дорогая. Просто я смотрю на это более рассудочно.
– Разве не лучше опираться на две ноги, а не на одну? Основная моя опора – работа в «Вязальне», вторая – в журнале «Либерта».
– Если бы ты только возвращалась оттуда не такая измотанная…
– Это не повторится, мама. Обещаю тебе: следующий раз я за собой послежу. Длинных ночей за рабочим столом не будет.
Когда прислали вызов на заседание редакции в Гамбурге, был уже март. Катрин отправилась на север в своей машине. Если учесть время на различные формальности и ожидания, то такая поездка по шоссе продолжалась ненамного дольше, чем перелет. Погода на пороге весны стояла солнечная, дороги были сухие, а на лугах проглядывала первая зелень. Катрин ехала в хорошем настроении, готовая к предстоящей работе.
Она очень старалась не показать матери, как рада в очередной раз уехать из дома. Правда, от таких ощущений она испытывала угрызения совести. Они ведь так хорошо жили втроем! Почему же ее постоянно тянуло куда-то прочь?
Как ни странно, боли в желудке снова стали ее беспокоить. Кажется, они усиливались по мере того, как отступала ее грусть из-за разрыва с Жан-Полем. Причину она понять не могла, да и не пыталась. Просто тяжесть в желудке была чем-то таким, с чем ей приходилось существовать, как другим, скажем, с зубным протезом. Дело привычки.
Ранним утром, когда Катрин неслась по автостраде, ею владело чувство освобождения. Она так расшалилась, что даже громко запела.
К середине дня она без всяких происшествий доехала до Гамбурга, осторожно проманеврировала по оживленному центру и припарковала машину на стоянке «Герхардт-Гауптманн-Платц». Пешком, с чемоданом в руке, она дошла до улицы Паульштрассе и позвонила в тяжелую дверь «Пансионата Кройц», который всегда был готов к приему гостей. Катрин вошла в маленькую мрачную приемную и поздоровалась с хозяйкой пансионата. Госпожа Кройц, энергичная, уже немолодая женщина, чуть напоминала Хельгу Гросманн, быть может, потому, что носила очень похожую прическу из обесцвеченных волос, а может быть, и другими чертами.
– Вы, конечно, хотите позвонить в Гильден? – спросила она.
– Да. А откуда вы знаете?
Госпожа Кройц самодовольно улыбнулась.
– Ну как же, госпожа Лессинг. Вы обычно делаете это прежде всего.
– Это чтобы мама не беспокоилась.
– Очень хорошо с вашей стороны. Сейчас молодые люди не слишком-то часто помнят о таких вещах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62