И это было так. Только когда уже стемнело, они оделись и вышли поесть; они сели за столик рядом друг с другом; и, глядя на его профиль, Дели с радостным удивлением сказала:
– Это действительно ты!
– У тебя такие яркие глаза! – воскликнул он. – Сейчас ты выглядишь на десять лет моложе, чем утром. Можешь ты это объяснить?
– Это сделал ты и только ты.
Они вернулись обратно в свою комнату и снова познавали друг друга, вспоминая то, что уже знали, – что жило в них словно обрывки детских воспоминаний, – и открывая новые тончайшие грани своих тел и душ; они были путешественниками в неизвестной стране, где все восхищало свежестью и новизной.
Это продолжалось чуть больше недели, но по своей наполненности эта неделя равнялась месяцу обычного, повседневного существования; Дели даже не заглянула ни к кому из своих прежних друзей. Но в какой-то день она сказала странную фразу: «Я потеряла ощущение греха, если это грех, но у меня появилось безотчетное желание уехать завтра же.»
Дели была тверда, как алмаз, и не позволила себя отговорить. Она заказала билет на поезд, все еще ощущая счастье и свою неуязвимость перед лицом всего мира. Но когда она заглянула на почту, куда велела писать в случае необходимости, и ей вручили телеграмму, она почувствовала, что подсознательно ждала этого.
Аластер проводил ее в тот же вечер, она видела его бледное лицо, искаженное гримасой страдания, но была уже не с ним. Ее звали семейные заботы и терзали угрызения совести. Усевшись в поезд, она снова и снова вытаскивала ненавистную желтую полоску и перечитывала ее:
«Возвращайся немедленно в Марри-Бридж
Папа в тяжелом состоянии целую Мэг»
Телеграмма была отправлена в 4 часа 15-го, два дня назад, – она не потрудилась зайти на почту раньше. Дели ненавидела себя за то, что оставила Брентона, который, может быть, уже мертв; за то, что поставила Мэг в такое трудное положение, возложив на нее весь груз ответственности.
Она просидела всю ночь, прижавшись лицом к стеклу, глядя на меняющийся пейзаж и темные, летящие силуэты деревьев.
31
Мэг и Гордон встретили Дели на станции в Марри-Бридж, где большинство пассажиров, следующих до Аделаиды, завтракали на скорую руку, поглощая в мертвенно-бледных рассветных сумерках светлые вареные яйца. Они молча поцеловали ее, хотя обычно никогда не занимались такой демонстрацией, в такси Мэг рассказала о том, что произошло.
– Когда папа отправился спать, он выглядел совершенно здоровым; утром его нашел старый Чарли и позвал нас.
Я сразу увидела, что папа в глубоком обмороке, никакой реакции на свет, вообще никаких нормальных рефлексов. Я бросилась на берег, позвонила доктору, и тот забрал его в больницу. Потом я послала телеграмму тебе. Мне до смерти не хотелось сокращать твой отдых…
– О, не говори так! Я и без того расстроена, что не сразу получила телеграмму. Конечно, существенной разницы нет, но я чувствую, я чувствую, мне нужно было быть здесь. Это слишком тяжело для вас, детей… – Ее губы так дрожали, что ей пришлось остановиться. Гордон сжал ее руку.
– Перестань, мам. Это никак не связано с твоим отсутствием, и даже если бы ты приехала двумя днями раньше, ничего бы не изменилось.
С вокзала они поехали в больницу. Брентон находился между жизнью и смертью – уже не живой, но еще и не мертвый. Стоя с каменным лицом возле его постели, Дели вспомнила свой животный крик много лет назад, когда она сильно любила его: «Ты не должен умереть! Ты не должен умереть!»
Но теперь он даже не чувствовал ее присутствия, ее призыв не смог бы удержать его на краю жизни; он был подобен человеку, висящему над пропастью, который ухватился за сломанный куст с медленно обнажающимися корнями.
– Сколько… сколько еще? – шепотом спросила она у доктора, ясно осознавая в себе поселившуюся навечно мысль, что никогда не загладит перед ним своей вины, никогда не будет общаться с ним в этом мире.
Доктор слегка пожал плечами.
– Трудно сказать. Это последний удар, но так как он сразу не умер, то может оставаться в таком положении месяцы, даже годы.
Даже годы! Он боролся, он вскарабкался почти на вершину утеса, вернулся к полезной жизни, а та снова грубо сбросила его вниз. Может быть, он все-таки выберется еще раз, может быть, у него появится хотя бы ограниченная чувствительность?
Это невозможно, сказал доктор. Клетки мозга претерпели необратимые изменения, он до конца останется в коме.
Из больницы они вернулись на пароход, где ее печально приветствовал старый Чарли с заплаканными глазами – он был единственный, кто плакал в тот день. У детей испуг уже прошел, а Дели еще пребывала в смятении.
– Капитан, миссис, бедный, старый кэп… Я бы лег на его место, только бы ему подняться. Чертова невезуха, извините меня, чертова невезуха… Он совсем стал как прежде, эти последние шесть месяцев.
– О, Чарли, я знаю, это ты помог ему снова обрести силу.
– Не я, миссис. Он сам был парень что надо, он сам не отступался.
– Он не вернется к нам, ты знаешь, Чарли. Может быть, какое-то время он еще потянет, но это… конец.
– Конец. Я сразу это понял.
Он ушел, тяжело двигая ногами, а на следующее утро не встал с постели и отказался от завтрака. Мэг и Дели нянчились с ним неделю, но видя, что ему не становится лучше, позвали врача, который сказал:
– Старик выдохся. Ничего нельзя поделать, разве что облегчить ему конец.
Через неделю Чарли Макбин умер, умер перед самым угасанием речных пароходов, которые были его жизнью.
После него осталось несколько фунтов и набор истрепанных фотографий старинных пароходов. Дели не знала никого из его родственников. Его похоронили в Марри-Бридж, похороны оплатила Дели, в последний путь его провожали команды с нескольких судов, оказавшихся в это время в порту.
А несколько фунтов Дели потратила на цветы, хотя она слышала, как один его циничный собрат-механик, возвращаясь с кладбища, бормотал: «Готов поклясться, старый Чарли предпочел бы, чтобы с ним зарыли бутылку доброго шотландского виски».
Алекс вернулся в город: не было смысла держать его на пароходе. Мэг вела хозяйство на борту и относилась ко всем по-матерински, даже к Дели, которая пребывала в таком состоянии, что Мэг начала беспокоиться за нее, почти как за отца.
Однажды Бренни попросил Дели взять его в больницу, но не смог вынести взгляда невидящих глаз, хриплого дыхания, открытого рта, через который, казалось, уходила жизнь, потому что производимые им звуки могли принадлежать только тупой, лишенной разума силе, поселившейся в оболочке его отца.
Но Дели знала, как называется эта сила, и с горечью приветствовала се: так выражала себя в страдающей плоти сила жизни, слепая Воля судьбы. Только что родившийся ребенок и старый маразматик, исхудавшее тело ее тетки, ставшее питательной средой для разрастающихся больных клеток… Она понимала, что все это единый поток жизни, но Бренни был еще слишком молод – не стоит ему больше приходить в больницу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202