Я счастлив, что услы­шал в первом моем симфоническом концерте именно эти произведения. С этого момента я понял, что без му­зыки не смогу жить. И, уже не раздумывая, бесповорот­но свернул на путь профессиональной музыкальной учебы...
Я рассказал Мариэтте Сергеевне об одном челове­ке - скромном инженере-экономисте консервного за­вода из украинского города Ромны Николае Даниловиче Бажанове. Беззаветно любя музыку Рахманинова, он посвящал свой досуг на протяжении многих лет изуче­нию его жизни и творчества. Глубоко вникая в музыку любимого композитора, много размышляя о его творче­стве, Бажанов в конце концов взялся за перо и... напи­сал книгу о Рахманинове. Кстати, недавно Бажанов вы­пустил новую свою книгу, теперь о Сергее Ивановиче Танееве (и здесь он идет от привязанности к Рахмани­нову, который любил и глубоко уважал своего учителя и наставника Танеева). Я достал книгу Бажанова о Рахманинове, вышедшую в издательстве «Молодая гвардия» в серии «Жизнь замечательных людей», и про­тянул ее Мариэтте Сергеевне.
- Я знаю эту книгу, - сказала она. - И с автором знакома, правда, по письму, которое он мне при­слал. Но я совершенно не знала, что он экономист. А книга интересная, популярно написана. Бажанов - замечательный человек...
Она на минуту задумалась, а потом, задорно улыб­нувшись, вдруг сказала:
- Ну а я вам приведу пример, который затмит все ваши... В одной книге английского писателя Джека Линдсея - на русский язык она не переведена - я встретила такой факт. Во время второй мировой войны один симфонический оркестр в поисках заработка разъ­езжал по самым окраинным районам Англии. Случа­лось, что играли и просто так, что называется, из люб­ви к искусству. Однажды заехали на шахту в Уэльсе. Это было очень глухое место - шахтеры здесь ни разу не видели ни одного оркестра, хотя на отдельных инстру­ментах кое-кто играл. Так вот, оркестр сыграл им Пятую симфонию Бетховена. Шахтеры от этой музыки плакали, как дети, навзрыд: так много инструментов и как лад­но, дружно играют необыкновенно красивую музыку. Вот это пример потрясающего воздействия музыки на массу людей.
Она замолчала, торжествующе взглянув на меня из-под очков.
Конечно, пример очень хорош - это настоящий триумф музыки, полная ее победа над человеческой душой.
Мне вспомнились слова классика румынской музы­ки Джордже Энеску, много разъезжавшего с концерта­ми по глухим уголкам Румынии, который в ответ на недоуменные вопросы друзей сказал: «Если даже я най­ду здесь одного-единственного слушателя, способного оценить Партиту Баха, то цель моя достигнута».
И потому я все-таки не отказываюсь от индивидуального подхода к оценке музыки и задаю Мариэтте Сергеев­не вопрос о Рахманинове.
Но тут необходимо отступление.
* * *
...1912 год. Рахманинов на пороге сорокалетия. Он в зените славы. По общему признанию, он гениальный пиа­нист, изумительный дирижер. А композитор? Здесь мне­ния расходились. Публика, особенно молодежь, была в восторге от его музыки. Концертные залы дрожали от аплодисментов. Многие поклонники следовали за Рах­маниновым по городам, где он давал концерты, не же­лая пропустить ни одного. Однако профессиональные музыкальные круги имели свое мнение.
Тогда было в моде левое, модернистское искусство - все, что имело новизну, являло новое направление. А Рахманинов как будто ничего нового не открывал, писал обычную, традиционную музыку и, как считали теоретики, идущую след в след за Чайковским. Строгие профессора не принимали такого, по их мнению, эпи­гонства, скептически принимали его успех. И тем более не прощали Рахманинову неудач, как это было с его Первой симфонией. А ведь там он хотел быть левым в угоду моде, не осмелился быть естественным, самим со­бой.
К 1912 году уже прозвучали его Второй фортепьян­ный концерт и Вторая симфония - вершинные творения его музы, с мелодиями величавыми и бесконечными, словно повествующими о красоте родной природы, о ее степях и буйных весенних половодьях (в этих мелоди­ях было лермонтовское: «разливы рек ее, подобные ма­рям»). Ярко сверкали жемчужины его романсов «Весна идет», «Не пой, красавица», «Сирень». Не сходили с уст мелодии его еще дипломной юношеской оперы «Алеко». И все-таки для эстетов от музыки он бы лишь эпигоном Чайковского, «эклектиком». Это не говорили гром­ко, во всеуслышание, а шептали по углам, но слухи до­ходили до композитора, он глубоко переживал, заболев тяжелым неверием в свои силы.
И в эти дни он получил письмо, в конце которого вместо подписи стояла нотка «Re». Письмо было не­обычное, заинтересованное, горячее. И композитор тут же ответил своему анонимному адресату. Завязалась переписка.
В этих письмах к Рахманинову его убеждали «в ис­торической нужности его музыки, прогрессивности ее в тысячу раз большей, чем все формальные выдумки мо­дернистов». Лейтмотивом писем была одна важная мысль о том, что «единственный критерий музыки - это характер ее действия на слушателя». Если она «под­нимает его душу, возбуждает благородные и мужествен­ные начала в нем, помогает ему бороться с хаосом, со стихийностью, с низменными началами характера, на­правляет его на большие исторические свершения, нако­нец, гармонизует и соединяет его со всем человече­ством, значит, - это настоящая музыка, идущая в аван­гарде своей эпохи». Неизвестный корреспондент убеж­дал композитора, что он «нужный народу творец, обя­занный решить историческую задачу, противостать раз­ладу и неразберихе в музыке, мистике и теософии, вос­становить линию развития передовой русской музыкаль­ной культуры».
Поначалу Рахманинов не знал, кто скрывается под псевдонимом «Re», знал лишь, что адресат - женщина. Судя по ответам композитора, эти письма были нужны ему, трогали душу, значили в тогдашней его жизни не­мало, «Кроме своих детей, музыки и цветов, - писал он в одном из писем, - я люблю еще Вас, милая «Re», и Ваши письма. Вас я люблю за то, что Вы умная, инте­ресная и не крайняя (одно из необходимых условий, чтоб мне «понравиться»); а Ваши письма за то, что в них везде и всюду я нахожу к себе веру, надежду и лю­бовь: тот бальзам, которым лечу свои раны. Хотя и с некоторой пока робостью и неуверенностью, но Вы ме­ня удивительно метко описываете и хорошо знаете. От­куда? Не устаю поражаться. Отныне, говоря о себе, могу смело ссылаться на Вас и делать выноски из Ваших пи­сем: авторитетность Ваша тут вне сомнений... Говорю серьезно!..»
Этой незнакомкой - ноткой «Re» - была двадцати­четырехлетняя Мариэтта Шагинян. А познакомились они почти через год после ее первого письма. Знаком­ство это произошло весьма необычно. На одном из кон­цертов, в артистической, она прошла совсем близко от композитора и, не удержавшись, посмотрела на него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41