Они осознанно приняли пред объективом эту позу, которая никогда не соответствовала действительности, если говорить начистоту. Это был ее идеал семьи, в который она верила непоколебимо.
Какая-то смутная пелена окутала ее, будто толстый слой пыли под кроватями, до которого Нетте с ее артритом было трудно теперь добираться. Она испытывала сейчас по отношению к Гейбу еще большее замешательство, чем раньше. И все же очень хотелось видеть свою жизнь так, как, очевидно, видела ее Грейс – с ее достижениями и надеждами на лучшее.
– Я подумаю, – произнесла она негромко.
Этот день как подарок небес, думала Корделия, поднимаясь на возвышение, установленное на лужайке перед библиотекой. Встав на краю помоста, она посмотрела вниз на толпу, собравшуюся на открытие, и почувствовала, как гордость наполняет ее. О, если бы Джин мог сейчас быть здесь!
И каким-то непостижимым образом он был здесь. Корделия перевела взгляд на высокий каменный фасад библиотеки с зигзагообразным рядом окон высотой во весь этаж, с острыми уступами и с покатой шиферной крышей. Солнечный свет отражался от стекол, заливая лица стоявших внизу каким-то неземным сиянием, а от подстриженной утром травы исходил запах, символизирующий для нее все то, чем так прекрасно лето – тепло и зелень растущих побегов. В ста метрах от них готические кирпичные здания Лэтемского университета, укрывшиеся в тени величественных старых английский дубов и кленов, казалось, склоняются в почтительном поклоне.
Она удивилась этому чуду – не только тому, как все получилось, а тому, что библиотека была вообще построена.
Корделия кратко поблагодарила Дэна Киллиана, пожала руку всем, кто представлял из себя хоть что-то.
А вот старина Сайрес Гледдинг, председатель правления университета, с кем она отчаянно сражалась из-за каждого урезания сметы, которое он намеревался сделать, – посмотрите теперь на него, как он рука об руку с Норвудом Прайсом, ректором Лэтема, позирует для фотокорреспондента «Ньюсуик» – такой напыщенный, как будто он не только поддерживал ее, но и выстроил библиотеку собственными руками!
Хотя какое это имело значение сейчас? Вот она – ее библиотека, ставшая реальностью – и, похоже, вся страна собралась здесь отпраздновать это событие. На одном из складных стульев, установленных на возвышении под брезентовым тентом, сидела Коретта Кинг, прямая и величественная, в костюме изумрудного цвета и черной шляпе. Рядом с ней сидел губернатор – он будет выступать после ее краткого вступительного слова. Потом выступят Уирт и Декстер Хэтедей – пастор самой большой в Блессинге баптистской церкви.
И все эти люди – а их, должно быть, около тысячи – наблюдали за ней, гадали, что же она скажет о своем блестящем, мужественном, любимом… и неверном муже. Телевизионщики с их микроавтобусами, окружившими только что разбитый парк, с репортажными телекамерами, наушниками и радиостанциями «уоки-токи». Старая гвардия Блессинга, явившаяся в полном составе. Ее дочери с детьми. Нола Эмори в строгом костюме цвета меди и зеленой шелковой блузке, погруженная в беседу с Эдом Каримианом – генеральным подрядчиком, с которым она. Корделия, была "на ножах" большую часть последних полутора лет. Музыканты церемониального оркестра из соседнего городка Мэкона в ало-золотой униформе, такие молодые, свежие и восторженные, восполнявшие своим бурным исполнением недостаток музыкального мастерства. И Гейб.
Он стоял в стороне, наполовину заслоненный вишневым деревом, сбоку от дорожки, поднимающейся к сводчатому входу в библиотеку. Гейб был одет в старый голубой шерстяной костюм, который сидел на нем лучше, когда он преподавал в школе, с галстуком, который, как угадала Корделия даже с такого расстояния, был подарен ему Неттой на прошлое Рождество. Правда, он был немного ярковат, но Гейб был так тронут заботливостью Нетты, что надевал его при каждом удобном случае.
Он заметил, что Корделия смотрит на него, и кивнул, явно не желая привлекать к себе внимание.
Корделия подошла к центру помоста и стояла под чистым летним небом. Легкий ветерок развевал пряди ее седых волос, и она поняла, что учащенное сердцебиение и сухость в горле вызваны не только триумфом этих мгновений. Корделия взглянула на слова, аккуратно напечатанные на картотечных карточках, которые она прижимала к нижней пуговице своего жакета. Когда оркестр бодро, хотя и несколько не в такт, исполнил национальный гимн и толпа зааплодировала, Корделия решила, что речь, написанная ею, совсем не отражает того, что она хотела бы сказать. Она опустила красивые карточки в карман и подошла к микрофону.
Корделия боялась, что не сможет найти нужных слов. Но когда открыла рот, эти слова, написанные в ее сердце, тут же вырвались наружу – может быть, потому, что они всегда жили в ней.
– Не думаю, что мой муж нуждается в представлении, и все же хочу сказать несколько слов о том, что привело нас всех сегодня сюда. – Ее голос возвращался к ней эхом, как отголосок прошлого. – Несколько лет назад мне захотелось воздвигнуть памятник человеку, который отстаивал все, что есть хорошего в нашей стране. Равенство, право каждого человека быть самим собой и рассчитывать на уважение к себе. Но где-то на этом пути я поняла, что делаю это не только ради своего мужа…
Она умолкла, и вокруг нее были лишь звенящая тишина да шелест ветра в листве деревьев. Именно в этот миг она почувствовала такую близость к Джину, какой не испытывала за все годы их супружества.
– Думаю, мне нужно было доказать самой себе, – продолжила она, – что человек, которого я так любила, был безупречен во всех отношениях. Я изо всех сил держалась за это убеждение, даже перед лицом моих сомнений… Не останавливалась даже перед тем, чтобы проклинать тех, кто пытался доказать обратное. Видите ли, я боялась. Боялась обнаружить, что все, во что я верила, было ложью. И однажды я осознала, что создаю не памятник, а… тюрьму…
Ей казалось, что говорит не она, а кто-то другой, читающий знакомый отрывок из какой-то древней книги; незаученные слова лились из нее так, будто их уже произносили много раз до этого. Корделия видела перед собой море лиц, окаменевших от изумления. Было ужасающе тихо – единственное, что было слышно – это настойчивое стрекотание камер и шелест ветра. Она сделала глубокий вдох и продолжила:
– Теперь я знаю, что только когда наши умы открыты, мы можем по-настоящему увековечить великих людей, наши идеалы. Потому что мы должны знать: человеческое сердце создано прежде всего для того, чтобы прощать. И что подлинное понимание приходит тогда, когда мы позволяем тем, кого ценим и любим, быть просто людьми. Надеюсь, именно об этом вы подумаете, когда посмотрите на этот мемориал, носящий имя моего мужа… – Она улыбнулась и на секунду умолкла, чтобы исчез комок в горле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126
Какая-то смутная пелена окутала ее, будто толстый слой пыли под кроватями, до которого Нетте с ее артритом было трудно теперь добираться. Она испытывала сейчас по отношению к Гейбу еще большее замешательство, чем раньше. И все же очень хотелось видеть свою жизнь так, как, очевидно, видела ее Грейс – с ее достижениями и надеждами на лучшее.
– Я подумаю, – произнесла она негромко.
Этот день как подарок небес, думала Корделия, поднимаясь на возвышение, установленное на лужайке перед библиотекой. Встав на краю помоста, она посмотрела вниз на толпу, собравшуюся на открытие, и почувствовала, как гордость наполняет ее. О, если бы Джин мог сейчас быть здесь!
И каким-то непостижимым образом он был здесь. Корделия перевела взгляд на высокий каменный фасад библиотеки с зигзагообразным рядом окон высотой во весь этаж, с острыми уступами и с покатой шиферной крышей. Солнечный свет отражался от стекол, заливая лица стоявших внизу каким-то неземным сиянием, а от подстриженной утром травы исходил запах, символизирующий для нее все то, чем так прекрасно лето – тепло и зелень растущих побегов. В ста метрах от них готические кирпичные здания Лэтемского университета, укрывшиеся в тени величественных старых английский дубов и кленов, казалось, склоняются в почтительном поклоне.
Она удивилась этому чуду – не только тому, как все получилось, а тому, что библиотека была вообще построена.
Корделия кратко поблагодарила Дэна Киллиана, пожала руку всем, кто представлял из себя хоть что-то.
А вот старина Сайрес Гледдинг, председатель правления университета, с кем она отчаянно сражалась из-за каждого урезания сметы, которое он намеревался сделать, – посмотрите теперь на него, как он рука об руку с Норвудом Прайсом, ректором Лэтема, позирует для фотокорреспондента «Ньюсуик» – такой напыщенный, как будто он не только поддерживал ее, но и выстроил библиотеку собственными руками!
Хотя какое это имело значение сейчас? Вот она – ее библиотека, ставшая реальностью – и, похоже, вся страна собралась здесь отпраздновать это событие. На одном из складных стульев, установленных на возвышении под брезентовым тентом, сидела Коретта Кинг, прямая и величественная, в костюме изумрудного цвета и черной шляпе. Рядом с ней сидел губернатор – он будет выступать после ее краткого вступительного слова. Потом выступят Уирт и Декстер Хэтедей – пастор самой большой в Блессинге баптистской церкви.
И все эти люди – а их, должно быть, около тысячи – наблюдали за ней, гадали, что же она скажет о своем блестящем, мужественном, любимом… и неверном муже. Телевизионщики с их микроавтобусами, окружившими только что разбитый парк, с репортажными телекамерами, наушниками и радиостанциями «уоки-токи». Старая гвардия Блессинга, явившаяся в полном составе. Ее дочери с детьми. Нола Эмори в строгом костюме цвета меди и зеленой шелковой блузке, погруженная в беседу с Эдом Каримианом – генеральным подрядчиком, с которым она. Корделия, была "на ножах" большую часть последних полутора лет. Музыканты церемониального оркестра из соседнего городка Мэкона в ало-золотой униформе, такие молодые, свежие и восторженные, восполнявшие своим бурным исполнением недостаток музыкального мастерства. И Гейб.
Он стоял в стороне, наполовину заслоненный вишневым деревом, сбоку от дорожки, поднимающейся к сводчатому входу в библиотеку. Гейб был одет в старый голубой шерстяной костюм, который сидел на нем лучше, когда он преподавал в школе, с галстуком, который, как угадала Корделия даже с такого расстояния, был подарен ему Неттой на прошлое Рождество. Правда, он был немного ярковат, но Гейб был так тронут заботливостью Нетты, что надевал его при каждом удобном случае.
Он заметил, что Корделия смотрит на него, и кивнул, явно не желая привлекать к себе внимание.
Корделия подошла к центру помоста и стояла под чистым летним небом. Легкий ветерок развевал пряди ее седых волос, и она поняла, что учащенное сердцебиение и сухость в горле вызваны не только триумфом этих мгновений. Корделия взглянула на слова, аккуратно напечатанные на картотечных карточках, которые она прижимала к нижней пуговице своего жакета. Когда оркестр бодро, хотя и несколько не в такт, исполнил национальный гимн и толпа зааплодировала, Корделия решила, что речь, написанная ею, совсем не отражает того, что она хотела бы сказать. Она опустила красивые карточки в карман и подошла к микрофону.
Корделия боялась, что не сможет найти нужных слов. Но когда открыла рот, эти слова, написанные в ее сердце, тут же вырвались наружу – может быть, потому, что они всегда жили в ней.
– Не думаю, что мой муж нуждается в представлении, и все же хочу сказать несколько слов о том, что привело нас всех сегодня сюда. – Ее голос возвращался к ней эхом, как отголосок прошлого. – Несколько лет назад мне захотелось воздвигнуть памятник человеку, который отстаивал все, что есть хорошего в нашей стране. Равенство, право каждого человека быть самим собой и рассчитывать на уважение к себе. Но где-то на этом пути я поняла, что делаю это не только ради своего мужа…
Она умолкла, и вокруг нее были лишь звенящая тишина да шелест ветра в листве деревьев. Именно в этот миг она почувствовала такую близость к Джину, какой не испытывала за все годы их супружества.
– Думаю, мне нужно было доказать самой себе, – продолжила она, – что человек, которого я так любила, был безупречен во всех отношениях. Я изо всех сил держалась за это убеждение, даже перед лицом моих сомнений… Не останавливалась даже перед тем, чтобы проклинать тех, кто пытался доказать обратное. Видите ли, я боялась. Боялась обнаружить, что все, во что я верила, было ложью. И однажды я осознала, что создаю не памятник, а… тюрьму…
Ей казалось, что говорит не она, а кто-то другой, читающий знакомый отрывок из какой-то древней книги; незаученные слова лились из нее так, будто их уже произносили много раз до этого. Корделия видела перед собой море лиц, окаменевших от изумления. Было ужасающе тихо – единственное, что было слышно – это настойчивое стрекотание камер и шелест ветра. Она сделала глубокий вдох и продолжила:
– Теперь я знаю, что только когда наши умы открыты, мы можем по-настоящему увековечить великих людей, наши идеалы. Потому что мы должны знать: человеческое сердце создано прежде всего для того, чтобы прощать. И что подлинное понимание приходит тогда, когда мы позволяем тем, кого ценим и любим, быть просто людьми. Надеюсь, именно об этом вы подумаете, когда посмотрите на этот мемориал, носящий имя моего мужа… – Она улыбнулась и на секунду умолкла, чтобы исчез комок в горле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126