Все же он ощупывал за пазухой маузер с последней пулей, но тут же отдергивал руку: «Рано!»
— Азин! — раздался за его спиной испуганный голос.
— Азин, Азин! — пошло от бойца к бойцу короткое, легкое слово.
— А-зи-ин!
Это грозное и веселое имя встряхивало раненых, они выползали из своих прикрытий. Связисты, повара, санитары вместе с прибывшими азинцами пошли в лобовую атаку. Машинист не снимал ладони с паровозной сирены, и она пронзительно выла; Шурмин истошно кричал «ура» и бежал за Азиным.
Азин же в рубахе, разорванной до пупа, с красным шарфом, съехавшим с голого плеча, появлялся в самых опасных местах.
— Звездоносцы! Орлы! — хрипел он, размахивая маузером.
Ни звездоносцы, ни орлы не слышали его слов, но понимали, куда он зовет. В рядах мятежников произошло замешательство, они стали распадаться на отдельные кучки: исчез наступательный дух, лопнула незримая нить дисциплины.
Ничтожная частица русской земли, облитая русской кровью, корчилась в судорогах боя. Белые отходили на Ижевск, и теперь все было против них даже скользкий, неверный лунный свет…
Пленных мятежников согнали на вокзальную площадь. Офицеров поставили в сторонке.
Перед Азиным были оборванные, истерзанные, ко всему равнодушные люди. Пыльные глазницы, впалые груди, скрюченные пальцы — всё мастеровой люд, ломаные мужичьи души. Эта покорная, безучастная толпа отрезвила Азина: ярость его перегорела. Он заговорил уже обычным, насмешливым тоном:
— Против кого поперли? Вот ты, например? — ткнул он пальцем в чахоточного парня. — Ты что, купец? Может, ты фабрикант? Или его сиятельство граф?
— Оружейники мы, — пробормотал парень.
— Иуда ты недоделанный! На своих, словно пес, кинулся…
— Дак мы ж поневоле! Нас левальвертами благословляют, штыками перекрещивают. Куда ж денешься? И так, и эдак, а жизни нету. — Парень рванул воротник грязной рубахи. — Смотри, комиссар, я лебеду жру, мякиной закусываю. Нет правды и жизни нету мастеровому ни в армии Красной, ни в этой самой Народной. Лучше пристрели ты меня за-ради Христа.
От этого рыдающего голоса Азин оцепенел. Не зная, что сказать, повернулся к щупленькому татарину:
— А ты на кого, знаком, озверел?
— Я на большевичков, бачка, сердит, — снял с головы тюбетейку и развел руками татарин.
— Шурум-бурум большевики у тебя забрали?
— Чисто-начисто под метлу.
— Значит, ты против большевиков?
— Угадал, бачка! — обрадовался татарин. — Я за Ленина. Мне Ленин землю дал, я — за него.
— А ну тебя на… — весело выругался Азин. — Тебя бы плетью по заднице, да времени нет. — Он приметил в толпе пленных лохматого, в посконных штанах и рубахе человека: — Ты кто?
— Вотяк я, вотяк!
— Вотяк? А меня уверяли — вотяки воевать не любят. Значит, врали. Да, врали?
— Обманули нас белые начальники. Как кереметь в лесу, вокруг пенька обвели.
— Кереметь — что такое?
— Лешак! Не видел? Нечистая сила.
— Белая нечистая сила! Как же она тебя вокруг пенька обвела?
Вотяк опасливо покосился на офицеров.
— Говори, не бойся.
— А чево? А чево бояться? — проглатывая слова, спросил пленный. — Он хлеба палил, а сваливал на красных. Он наших девок портил, а красных винил. Он нас стращал — красные придут и каждому вотяку на лбу звезду вырежут…
— Кто «он»? — полюбопытствовал Азин.
— Этот самый белый начальник, — показал вотяк на одного из пленных офицеров.
Успокоившийся было Азин изменился в лице, рука поползла на кобуру маузера; Северихин и Шурмин настороженно следили за ним.
— Красные хлеб палят? Девок портят? Звезды на лбах вырезают? Я сейчас покажу, кто тут антихристы. Я покажу! Молись богу, сучья душа! — Азин выдернул маузер.
Северихин и Шурмин схватили его за плечи, почти повисли на нем. Азин вырвался из их рук, сунул маузер в кобуру.
— Пленных накормить. Офицеров отправить в штаб к командарму. Пусть он с ними цацкается, а мне некогда, некогда!..
34
Полукруглая зала была разделена на две неравные части. В большей помещалась домашняя библиотека сарапульского пароходчика, в меньшей коллекции кустарных изделий.
Андрей Шурмин ходил от столика к столику, рассматривая причудливых человечков, зверюшек, леших, водяных, русалок. Вырезанные из липы, из клена, сотворенные из седых мхов, капо-корешка, карельской березы, они дышали таинственными трущобами, тиной озер, воздухом светлых полян.
В коллекции были портсигары, медальоны, бусы, бляхи, броши из уральских самоцветов, пестрых, словно весенний луг, детские игрушки, пламеневшие последними красками осени. Вятские и вологодские кружева казались сплетенными из лунного света и первого инея.
Красота этих произведений наполняла восторгом Шурмина и вселяла надежду: придет время — он сам сделает нечто подобное.
Но Андрей, еще сам не сознавая того, был поэтом, и библиотека, собранная пароходчиком, поражала его. Никогда еще он не видел столько книг. Высокие дубовые шкафы были заполнены книгами, пыльные фолианты валялись на полу, на шкафах, по углам. Каждая книга казалась Шурмину неисследованным миром, в любой заключен клад человеческой мудрости. Он осторожно трогал переплеты, сдувал пыль, расправлял помятые страницы. Шуршание страниц, особый запах книжного тлена, клея, типографской краски, порыжевшие рисунки радостно волновали юношу. В дверь сердито застучали, Андрей поспешил на стук.
— Чево заперся? Золото нашел, что ли? — спросил Дериглазов, входя в библиотеку.
За ним вошли Чевырев и Шпагин; начальник штаба, бросив на столик связку бумаг, холодно взглянул на Шурмина.
— Мы тут делами кое-какими займемся, — сообщил Дериглазов, садясь на венский стул и широко расставляя ноги.
— А где начдив? — спросил Шпагин.
— В Дом народных собраний ушел. Сегодня должна состояться встреча со Штернбергом.
— А что, борода уже приехала? — усмехнулся Дериглазов.
— Слушай, друг сердешный, — недовольно сказал Чевырев. — Член Реввоенсовета тебе не борода, Штернберг еще и небесный ученый, это же понимать надо! Я при профессоре плюнуть боюсь, а ты — эй, борода! Как делишки, борода! Нехорошо!
— Подежурь, Шурмин, у окна. Появится Азин — предупреди. — Шпагин разложил бумаги на столике. — Первая жалоба на изнасилование, вторая — на кражу…
— Поганое дело — жалобы разбирать, — сплюнул Дериглазов. — Может, это клевета врагов наших, а мы справедливость им показывай. Васька-артиллерист девку хотел изнасиловать. По-моему, сучка не всхочет, кобель не вскочит! Поганое дело!
— Погано не погано, а разбирать придется по справедливости, нахмурил светлые брови Чевырев.
Шурмин просмотрел все же Азина: он вошел в библиотеку совсем неожиданно.
— Чем это вы так увлечены? — спросил он, снимая новенькую с алым верхом папаху, одергиваясь и поправляя трофейную шашку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191
— Азин! — раздался за его спиной испуганный голос.
— Азин, Азин! — пошло от бойца к бойцу короткое, легкое слово.
— А-зи-ин!
Это грозное и веселое имя встряхивало раненых, они выползали из своих прикрытий. Связисты, повара, санитары вместе с прибывшими азинцами пошли в лобовую атаку. Машинист не снимал ладони с паровозной сирены, и она пронзительно выла; Шурмин истошно кричал «ура» и бежал за Азиным.
Азин же в рубахе, разорванной до пупа, с красным шарфом, съехавшим с голого плеча, появлялся в самых опасных местах.
— Звездоносцы! Орлы! — хрипел он, размахивая маузером.
Ни звездоносцы, ни орлы не слышали его слов, но понимали, куда он зовет. В рядах мятежников произошло замешательство, они стали распадаться на отдельные кучки: исчез наступательный дух, лопнула незримая нить дисциплины.
Ничтожная частица русской земли, облитая русской кровью, корчилась в судорогах боя. Белые отходили на Ижевск, и теперь все было против них даже скользкий, неверный лунный свет…
Пленных мятежников согнали на вокзальную площадь. Офицеров поставили в сторонке.
Перед Азиным были оборванные, истерзанные, ко всему равнодушные люди. Пыльные глазницы, впалые груди, скрюченные пальцы — всё мастеровой люд, ломаные мужичьи души. Эта покорная, безучастная толпа отрезвила Азина: ярость его перегорела. Он заговорил уже обычным, насмешливым тоном:
— Против кого поперли? Вот ты, например? — ткнул он пальцем в чахоточного парня. — Ты что, купец? Может, ты фабрикант? Или его сиятельство граф?
— Оружейники мы, — пробормотал парень.
— Иуда ты недоделанный! На своих, словно пес, кинулся…
— Дак мы ж поневоле! Нас левальвертами благословляют, штыками перекрещивают. Куда ж денешься? И так, и эдак, а жизни нету. — Парень рванул воротник грязной рубахи. — Смотри, комиссар, я лебеду жру, мякиной закусываю. Нет правды и жизни нету мастеровому ни в армии Красной, ни в этой самой Народной. Лучше пристрели ты меня за-ради Христа.
От этого рыдающего голоса Азин оцепенел. Не зная, что сказать, повернулся к щупленькому татарину:
— А ты на кого, знаком, озверел?
— Я на большевичков, бачка, сердит, — снял с головы тюбетейку и развел руками татарин.
— Шурум-бурум большевики у тебя забрали?
— Чисто-начисто под метлу.
— Значит, ты против большевиков?
— Угадал, бачка! — обрадовался татарин. — Я за Ленина. Мне Ленин землю дал, я — за него.
— А ну тебя на… — весело выругался Азин. — Тебя бы плетью по заднице, да времени нет. — Он приметил в толпе пленных лохматого, в посконных штанах и рубахе человека: — Ты кто?
— Вотяк я, вотяк!
— Вотяк? А меня уверяли — вотяки воевать не любят. Значит, врали. Да, врали?
— Обманули нас белые начальники. Как кереметь в лесу, вокруг пенька обвели.
— Кереметь — что такое?
— Лешак! Не видел? Нечистая сила.
— Белая нечистая сила! Как же она тебя вокруг пенька обвела?
Вотяк опасливо покосился на офицеров.
— Говори, не бойся.
— А чево? А чево бояться? — проглатывая слова, спросил пленный. — Он хлеба палил, а сваливал на красных. Он наших девок портил, а красных винил. Он нас стращал — красные придут и каждому вотяку на лбу звезду вырежут…
— Кто «он»? — полюбопытствовал Азин.
— Этот самый белый начальник, — показал вотяк на одного из пленных офицеров.
Успокоившийся было Азин изменился в лице, рука поползла на кобуру маузера; Северихин и Шурмин настороженно следили за ним.
— Красные хлеб палят? Девок портят? Звезды на лбах вырезают? Я сейчас покажу, кто тут антихристы. Я покажу! Молись богу, сучья душа! — Азин выдернул маузер.
Северихин и Шурмин схватили его за плечи, почти повисли на нем. Азин вырвался из их рук, сунул маузер в кобуру.
— Пленных накормить. Офицеров отправить в штаб к командарму. Пусть он с ними цацкается, а мне некогда, некогда!..
34
Полукруглая зала была разделена на две неравные части. В большей помещалась домашняя библиотека сарапульского пароходчика, в меньшей коллекции кустарных изделий.
Андрей Шурмин ходил от столика к столику, рассматривая причудливых человечков, зверюшек, леших, водяных, русалок. Вырезанные из липы, из клена, сотворенные из седых мхов, капо-корешка, карельской березы, они дышали таинственными трущобами, тиной озер, воздухом светлых полян.
В коллекции были портсигары, медальоны, бусы, бляхи, броши из уральских самоцветов, пестрых, словно весенний луг, детские игрушки, пламеневшие последними красками осени. Вятские и вологодские кружева казались сплетенными из лунного света и первого инея.
Красота этих произведений наполняла восторгом Шурмина и вселяла надежду: придет время — он сам сделает нечто подобное.
Но Андрей, еще сам не сознавая того, был поэтом, и библиотека, собранная пароходчиком, поражала его. Никогда еще он не видел столько книг. Высокие дубовые шкафы были заполнены книгами, пыльные фолианты валялись на полу, на шкафах, по углам. Каждая книга казалась Шурмину неисследованным миром, в любой заключен клад человеческой мудрости. Он осторожно трогал переплеты, сдувал пыль, расправлял помятые страницы. Шуршание страниц, особый запах книжного тлена, клея, типографской краски, порыжевшие рисунки радостно волновали юношу. В дверь сердито застучали, Андрей поспешил на стук.
— Чево заперся? Золото нашел, что ли? — спросил Дериглазов, входя в библиотеку.
За ним вошли Чевырев и Шпагин; начальник штаба, бросив на столик связку бумаг, холодно взглянул на Шурмина.
— Мы тут делами кое-какими займемся, — сообщил Дериглазов, садясь на венский стул и широко расставляя ноги.
— А где начдив? — спросил Шпагин.
— В Дом народных собраний ушел. Сегодня должна состояться встреча со Штернбергом.
— А что, борода уже приехала? — усмехнулся Дериглазов.
— Слушай, друг сердешный, — недовольно сказал Чевырев. — Член Реввоенсовета тебе не борода, Штернберг еще и небесный ученый, это же понимать надо! Я при профессоре плюнуть боюсь, а ты — эй, борода! Как делишки, борода! Нехорошо!
— Подежурь, Шурмин, у окна. Появится Азин — предупреди. — Шпагин разложил бумаги на столике. — Первая жалоба на изнасилование, вторая — на кражу…
— Поганое дело — жалобы разбирать, — сплюнул Дериглазов. — Может, это клевета врагов наших, а мы справедливость им показывай. Васька-артиллерист девку хотел изнасиловать. По-моему, сучка не всхочет, кобель не вскочит! Поганое дело!
— Погано не погано, а разбирать придется по справедливости, нахмурил светлые брови Чевырев.
Шурмин просмотрел все же Азина: он вошел в библиотеку совсем неожиданно.
— Чем это вы так увлечены? — спросил он, снимая новенькую с алым верхом папаху, одергиваясь и поправляя трофейную шашку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191