Со своими тоже приходится держать ухо востро, оборотней расплодилось — обезуметь можно!
— Может, и я оборотнем кажусь?
— Сохрани тебя бог от моих подозрений.
— Я не из трусливых, Давид, на мушку не возьмешь.
Они ехали шагом по лесной опушке. Проселок метнулся в дубовую рощу и вскоре вывел к переезду через железную дорогу.
— Куда эта дорога? — спросил Саблин.
— На Сызрань. Тут неподалеку станция Майна, прощупаем, что там? предложил Грызлов.
Саблин согласился; они поскакали к станции, поглядывая по сторонам, но вокруг был все тот же цветной покой. Неожиданно из ракитника оловянно проблеснула река. Грызлов и Саблин придержали лошадей.
— Брод, что ли, поищем?..
— Тут курица пешком ходит. — Грызлов послал гунтера вперед.
Норовистый жеребец сделал свечу и так стремительно ринулся в реку, что Грызлов вылетел из седла. В тот же миг из кустов затрещали выстрелы.
Саблин повернул чистокровку и скрылся за косогором, а выбежавшие к реке солдаты схватили Грызлова.
— Белячок попалси! — радостно взвизгнул первый солдат.
— Гони его к командиру! — приказал второй.
Подталкивая Грызлова штыками, они направились к станции.
На станционной площади лежали и сидели бойцы; у одних на косоворотках алели ленточки, другие были совсем без рубах; загорелые тела лоснились от пота и грязи. «К своим попал», — повеселел Грызлов.
Его провели в станционную комнату, где у телеграфного аппарата колдовал высокий горбоносый армянин в серой мерлушковой папахе.
— Белый офицер, да? Агент интервентов, да? — спросил он на дурном русском языке.
— Никак нет! Красный командир Василий Грызлов…
— Красные командиры в плен не попадают. Они стреляются, если положение без выхода. Скажи: «Агент из Симбирска», — честнее будет.
— Я командир Особого стрелкового полка Первой революционной армии.
— Кто командует Первой революционной?
— Михаил Тухачевский.
— Тухачевского не видел. Слышал, не видел! Кто член Реввоенсовета?
— Валериян Куйбышев.
— Верно! А какие у него глаза? Волосы какого цвета?
— А я Куйбышева не видел.
— Хо! Командир полка не знает члена Реввоенсовета?
— Вы не видели Тухачевского, я — Куйбышева, значит, мы квиты. Лучше свяжитесь по прямому проводу с Инзой. Там сейчас и командарм, и штаб армии.
— Всю ночь сижу у этого проклятого аппарата. Не могу достучаться ни к красным, ни к белым, — молчат все, будто померли. Как, ты сказал, фамилия?
— Василий Грызлов.
— А я Гая Гай.
— Командир Сенгелеевской группы войск? А командарм думает, что вас уничтожили белые в районе Сенгелея. Так и говорят в штабе.
— Говорят, в Москве кур доят, а я не верю. Ты все же провокатор, придется тебя распылить…
— Красный расстреливает красного? За такие шутки ответите перед трибуналом, уважаемый Гая Гай.
Весь этот день Грызлова продержали взаперти, вечером, голодного, ошалевшего от духоты, вывели на перрон. У вокзальных дверей на, его гунтере сидел Гая Гай.
— Беру твоего жеребца по праву победителя. Садись на мою конягу, скачем на станцию Чуфарово. Туда Тухачевский и Куйбышев едут, — приказал он, небрежно поигрывая нагайкой.
— Я голоднее волка. Где ваше кавказское гостеприимство? — язвительно спросил Грызлов.
— Ты был пленник, а не гость. Теперь ты гость, а не пленник, только кушать будем в пути. Мы выступаем.
— Вы уверены, что командарм едет в Чуфарово?
— Я разговаривал с ним по прямому проводу.
— Спрашивал про меня?
— Спрашивал! Приказал нагайкой выпороть за то, что бросил полк и поехал в разведку.
Трехтысячный отряд на таратайках, на телегах пылил полевыми стежками. Грызлов ехал рядом с Гаем, приглядываясь к красноармейцам.
Они сидели, свесив ноги, обхватив руками винтовки, печально взирая, как под колесами путается поспевшая пшеница, осыпается желтый овес. Кое-кто вздыхал, кое-кто поднимал голову к небу, седому от знойного марева. На одной из телег беседовали бойцы, Грызлов прислушался к разговору.
— Большевики хотят мужика в комунию завлечь, чтобы все было обчее — и скот, и бабы.
— На черта мне комуния, ежели бабы обчие? Я свою отдавать чужому дяде не желаю.
— Зря русскую кровушку льем. Лучше собраться бы всем на сход и разделить Россию: мужикам — землю, дворянам — город, буржуям — фабрики.
— А тебе, ослу, ярмо!
— Пошто лаешься? Грех!
Среди русской окающей и акающей речи Грызлов слышал татарские, чувашские, осетинские слова. Отряд Гая показался ему каким-то сборищем. И как только эта разношерстная орава беспрекословно подчиняется командиру? Гай с явным неудовольствием ответил на вопрос Грызлова:
— Есть такая последняя мера — пуля. Паникер, трус, дезертир равны перед ней. Поэтому нет своеволия и непослушания в отряде.
Отряд подошел к Чуфарову поздним вечером, но еще розовело закатное небо и пахло нагретой пылью. Поезд командарма уже был на станции.
— Вот он, пропавший без вести, — сказал Куйбышев. — Рекомендую, Михаил Николаевич, своего друга.
— Мы ожидали опасного противника из Симбирска, а получили подкрепление в три тысячи бойцов, — рассмеялся командарм.
— А какие бойцы! Знают, почем фунт лиха, — подхватил Куйбышев.
Когда радость встречи улеглась, Тухачевский подозвал Грызлова.
— Командир полка не имеет права, рискуя собой, ходить в разведку. Объявляю выговор с приказом по армии. — И, нахмурившись, сказал уже Гаю: Особый стрелковый полк входит в состав Симбирской дивизии.
— Какой Симбирской дивизии? Не знаю такой, — заговорил было Гай.
— Ваши отряды реорганизованы в дивизию.
— Без меня меня женили?
— Теперь в вашей дивизии девять пехотных полков, кавалерийский эскадрон и артиллерийская бригада.
— Если так, сию минуту брошусь на Симбирск.
— Еще не время. Пусть бойцы соберутся с силами, они совершили тяжелый поход по тылам противника.
Гай устроил обед в честь командарма и члена Реввоенсовета.
Обедали в просторной избе, за столом, накрытым домотканой скатертью. Окуневая уха, жареные куры, пироги с грибами, с земляникой, копченая свиная колбаса запивались черным домашним пивом, мутной, дурно пахнувшей самогонкой.
Завязался общий разговор: каждому было что вспомнить, недавнее прошлое еще казалось близким и болезненно острым.
— Умирать буду, а вспомню, как из царской ссылки освобождался, смеясь, говорил Валериан Куйбышев. — Гнали нас по этапу в ссылку. В марте в красноярской тайге мороз такой, что дух захватывает; добрели мы до деревушки — ни почты в ней, ни властей, ни нашего брата ссыльного. Одни охотники в своих вежах да этапное помещение. Запер нас караульный начальник и ушел. Мы расположились на нарах, о воле мечтаем, царскую власть клянем. Вдруг входит конвойный солдат и зовет меня к начальнику. Прихожу. Начальник наш — мордастый фельдфебель — держит какую-то бумажку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191
— Может, и я оборотнем кажусь?
— Сохрани тебя бог от моих подозрений.
— Я не из трусливых, Давид, на мушку не возьмешь.
Они ехали шагом по лесной опушке. Проселок метнулся в дубовую рощу и вскоре вывел к переезду через железную дорогу.
— Куда эта дорога? — спросил Саблин.
— На Сызрань. Тут неподалеку станция Майна, прощупаем, что там? предложил Грызлов.
Саблин согласился; они поскакали к станции, поглядывая по сторонам, но вокруг был все тот же цветной покой. Неожиданно из ракитника оловянно проблеснула река. Грызлов и Саблин придержали лошадей.
— Брод, что ли, поищем?..
— Тут курица пешком ходит. — Грызлов послал гунтера вперед.
Норовистый жеребец сделал свечу и так стремительно ринулся в реку, что Грызлов вылетел из седла. В тот же миг из кустов затрещали выстрелы.
Саблин повернул чистокровку и скрылся за косогором, а выбежавшие к реке солдаты схватили Грызлова.
— Белячок попалси! — радостно взвизгнул первый солдат.
— Гони его к командиру! — приказал второй.
Подталкивая Грызлова штыками, они направились к станции.
На станционной площади лежали и сидели бойцы; у одних на косоворотках алели ленточки, другие были совсем без рубах; загорелые тела лоснились от пота и грязи. «К своим попал», — повеселел Грызлов.
Его провели в станционную комнату, где у телеграфного аппарата колдовал высокий горбоносый армянин в серой мерлушковой папахе.
— Белый офицер, да? Агент интервентов, да? — спросил он на дурном русском языке.
— Никак нет! Красный командир Василий Грызлов…
— Красные командиры в плен не попадают. Они стреляются, если положение без выхода. Скажи: «Агент из Симбирска», — честнее будет.
— Я командир Особого стрелкового полка Первой революционной армии.
— Кто командует Первой революционной?
— Михаил Тухачевский.
— Тухачевского не видел. Слышал, не видел! Кто член Реввоенсовета?
— Валериян Куйбышев.
— Верно! А какие у него глаза? Волосы какого цвета?
— А я Куйбышева не видел.
— Хо! Командир полка не знает члена Реввоенсовета?
— Вы не видели Тухачевского, я — Куйбышева, значит, мы квиты. Лучше свяжитесь по прямому проводу с Инзой. Там сейчас и командарм, и штаб армии.
— Всю ночь сижу у этого проклятого аппарата. Не могу достучаться ни к красным, ни к белым, — молчат все, будто померли. Как, ты сказал, фамилия?
— Василий Грызлов.
— А я Гая Гай.
— Командир Сенгелеевской группы войск? А командарм думает, что вас уничтожили белые в районе Сенгелея. Так и говорят в штабе.
— Говорят, в Москве кур доят, а я не верю. Ты все же провокатор, придется тебя распылить…
— Красный расстреливает красного? За такие шутки ответите перед трибуналом, уважаемый Гая Гай.
Весь этот день Грызлова продержали взаперти, вечером, голодного, ошалевшего от духоты, вывели на перрон. У вокзальных дверей на, его гунтере сидел Гая Гай.
— Беру твоего жеребца по праву победителя. Садись на мою конягу, скачем на станцию Чуфарово. Туда Тухачевский и Куйбышев едут, — приказал он, небрежно поигрывая нагайкой.
— Я голоднее волка. Где ваше кавказское гостеприимство? — язвительно спросил Грызлов.
— Ты был пленник, а не гость. Теперь ты гость, а не пленник, только кушать будем в пути. Мы выступаем.
— Вы уверены, что командарм едет в Чуфарово?
— Я разговаривал с ним по прямому проводу.
— Спрашивал про меня?
— Спрашивал! Приказал нагайкой выпороть за то, что бросил полк и поехал в разведку.
Трехтысячный отряд на таратайках, на телегах пылил полевыми стежками. Грызлов ехал рядом с Гаем, приглядываясь к красноармейцам.
Они сидели, свесив ноги, обхватив руками винтовки, печально взирая, как под колесами путается поспевшая пшеница, осыпается желтый овес. Кое-кто вздыхал, кое-кто поднимал голову к небу, седому от знойного марева. На одной из телег беседовали бойцы, Грызлов прислушался к разговору.
— Большевики хотят мужика в комунию завлечь, чтобы все было обчее — и скот, и бабы.
— На черта мне комуния, ежели бабы обчие? Я свою отдавать чужому дяде не желаю.
— Зря русскую кровушку льем. Лучше собраться бы всем на сход и разделить Россию: мужикам — землю, дворянам — город, буржуям — фабрики.
— А тебе, ослу, ярмо!
— Пошто лаешься? Грех!
Среди русской окающей и акающей речи Грызлов слышал татарские, чувашские, осетинские слова. Отряд Гая показался ему каким-то сборищем. И как только эта разношерстная орава беспрекословно подчиняется командиру? Гай с явным неудовольствием ответил на вопрос Грызлова:
— Есть такая последняя мера — пуля. Паникер, трус, дезертир равны перед ней. Поэтому нет своеволия и непослушания в отряде.
Отряд подошел к Чуфарову поздним вечером, но еще розовело закатное небо и пахло нагретой пылью. Поезд командарма уже был на станции.
— Вот он, пропавший без вести, — сказал Куйбышев. — Рекомендую, Михаил Николаевич, своего друга.
— Мы ожидали опасного противника из Симбирска, а получили подкрепление в три тысячи бойцов, — рассмеялся командарм.
— А какие бойцы! Знают, почем фунт лиха, — подхватил Куйбышев.
Когда радость встречи улеглась, Тухачевский подозвал Грызлова.
— Командир полка не имеет права, рискуя собой, ходить в разведку. Объявляю выговор с приказом по армии. — И, нахмурившись, сказал уже Гаю: Особый стрелковый полк входит в состав Симбирской дивизии.
— Какой Симбирской дивизии? Не знаю такой, — заговорил было Гай.
— Ваши отряды реорганизованы в дивизию.
— Без меня меня женили?
— Теперь в вашей дивизии девять пехотных полков, кавалерийский эскадрон и артиллерийская бригада.
— Если так, сию минуту брошусь на Симбирск.
— Еще не время. Пусть бойцы соберутся с силами, они совершили тяжелый поход по тылам противника.
Гай устроил обед в честь командарма и члена Реввоенсовета.
Обедали в просторной избе, за столом, накрытым домотканой скатертью. Окуневая уха, жареные куры, пироги с грибами, с земляникой, копченая свиная колбаса запивались черным домашним пивом, мутной, дурно пахнувшей самогонкой.
Завязался общий разговор: каждому было что вспомнить, недавнее прошлое еще казалось близким и болезненно острым.
— Умирать буду, а вспомню, как из царской ссылки освобождался, смеясь, говорил Валериан Куйбышев. — Гнали нас по этапу в ссылку. В марте в красноярской тайге мороз такой, что дух захватывает; добрели мы до деревушки — ни почты в ней, ни властей, ни нашего брата ссыльного. Одни охотники в своих вежах да этапное помещение. Запер нас караульный начальник и ушел. Мы расположились на нарах, о воле мечтаем, царскую власть клянем. Вдруг входит конвойный солдат и зовет меня к начальнику. Прихожу. Начальник наш — мордастый фельдфебель — держит какую-то бумажку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191