ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Вчерашние рабочие и мужики не могли и не решались действовать так же смело и расторопно, как Азин. Ему самому помогали и ум, и отчаянная, почти нахальная смелость, и та врожденная сообразительность, что выводит человека из самых рискованных положений.
Друзьям Азина казалось странным, что на своевольную натуру его успокаивающе действовал старый Лутошкин. Азин действительно чувствовал себя с Игнатием Парфеновичем и легче и веселее. Он любил потолковать с горбуном на отвлеченные темы, — язвительный ум Лутошкина освежал, а иногда и взвинчивал его.
— Вернулись голодными как волки, — сказал Азин, скидывая мокрую бурку. — Что дадите перекусить, Игнатий Парфенович?
— Закуска у меня царская: лук, огурец, есть и молочко от дикой коровки. — Игнатий Парфенович поставил на стол бутыль самогона. — Махорки в самогон шурумбурумщик все же подсыпал. Для лихости. Вот народец! Ты им счастье завоевываешь — они тебе самогоночку с махоркой.
— Ну, ну! Пофилософствуйте, а мы пока поедим.
— Ты, юный мой человек, сегодня мужиков к общему счастью с маузером в руке не призывал? — ухмыльнулся Лутошкин, кромсая ножом каравай ржаного хлеба.
— А зачем же маузером в будущее гнать? Можно и словом. — Азин захрустел луковицей. — Сами говорите: словами убеждают, примерами воспитывают.
— Не созрели еще наши мужички для будущего рая. Эх вы, молодые мечтатели! Желаете всемирного счастья, а люди-то его хотят, но каждый для себя. Сколько живет на земле человеков — столько же есть и понятий счастья. Мое маленькое счастьице в том, когда исчезает боль, меня терзающая, — сочный бас горбуна прозвучал с ласковой, но неприятной уверенностью.
— Это вы врете!
— А правды единой нет. Вот вы, юные люди, говорите — все для счастья людского? Для блага народного, говорите, идем на последний, на решительный бой.
— Не только говорим — делаем! — рассмеялся Азин.
— А почему же ты расстреливаешь и белых и красных? Чужих и своих? По какому праву? Кто дал тебе это право, ставить к стенке человека? Человек-то носит в себе целый мир с надеждами и мечтами, а ты его — к стенке? Сказал — дезертир — и бабах! Объявил трусом и — шлеп? Ты же не человека, ты мир, заключенный в нем, убиваешь, — жарко говорил Лутошкин, и чувствовалось, что он своими словами гипнотизирует себя же. — Почему ты разговариваешь с человеком с помощью одного распроклятого маузера?
— Я говорю железным языком революции, — с твердой убежденностью ответил Азин.
— Железным языком можно договориться до пирамид из человеческих черепов. Страшно, что для таких юнцов убийство стало делом техническим. Вы не задумываясь уничтожаете интеллигенцию — мыслящую душу народа.
— Мы уничтожаем интеллигенцию? — налился злым румянцем Северихин. Интеллигентов, воюющих с собственным народом, мы станем расстреливать. Мы будем с корнями вырывать подобное зло.
— Вырывать зло с корнями — удобная ширма для любых преступлений. Об этом свидетельствует вся человеческая история.
— Историю человеческую писали бесчестные историки с несправедливых позиций, — азартно возразил Азин. — Историю нашей революции мы напишем совершенно иначе.
— Дай бог, дай бог! Жалко, не доживу до тех благословенных времен. Легче быть муллой — труднее правдивым историком.
— Вы досмеетесь до неприятностей, Игнатий Парфенович.
— Смеющаяся личность забывает о страхе.
— Если бы я верил, что вы сами верите тому, о чем говорите, поставил бы вас к стенке, — сказал Азин.
— Вот мы и вернулись к уничтожению мира, заключенного в человеке. Придет, Азин, твой смертный час, и поймешь ты — какой мир в тебе погибает. Меня, конечно, как божью коровку, — щелкнул пальцем и — нет! А ведь народ не зря даже насекомое величает тварью божьей. Я согласен, что нет бога, кроме народа, но палачи — не пророки его. Запомни это, юный ты мой человек; заруби это на своем носу. Что касается отправки меня на тот свет, то вспомнил я слова апостола Иоанна: в те дни люди будут искать смерти, но не найдут ея, пожелают умереть, но смерть убежит от них. Мудрый был мужик апостол Иоанн. И не расстреляешь ты меня, Азин, ибо мне суждено умереть своей смертью. И смерть моя не удивит друзей моих — они уже давно считают меня умершим…
— Полтора миллиарда миров живет на земле. Но, Игнатий Парфенович, многие из этих миров мечтают лишь о том, как схватить за горло себе подобных, — уже сердито произнес Азин. — Вот эти самые миры — мои непримиримые враги. Вы преподносите мне какую-то жалкую толстовщину, а я не могу не сопротивляться злу. Сейчас напряжение социальных страстей достигло всех мыслимых пределов. Вопрос — мы буржуев, буржуи нас — висит топор над вами, надо мной, над красными, над белыми! В гражданской войне невозможно с холодным любопытством ждать, кто победит. В такой войне трус становится предателем, дезертир губит героя, паникер уничтожает одержанную победу. Вот почему я расстреливаю трусов и дезертиров. Струшу я — и меня к стенке! Именем Революции к стенке труса по фамилии Азин!..
Темнота за окном казалась непроницаемой. На площади у костров грелись красноармейцы — общий говор проникал в избу, как отдаленный шум дождя. Ночь жила ожиданием новых опасных событий.
— Эти красноармейцы скоро будут штурмовать Казань. Сколько живых миров исчезнет во имя революции и народа? Вы об этом подумали, Игнатий Парфенович? — показал на окно Азин.
Огненный шар ударил в церковную колокольню: воздушная волна вышибла стекло из окна, осколок раскроил скулу Шурмина. Азин еще видел, как церковный крест, перевертываясь и ударяя по куполу, падал на землю, и тотчас услышал отчаянную стрекотню пулеметов. Он прыгнул в разбитое окно, перемахнул через палисадник на улицу.
Чехи нанесли неожиданный удар по частям Мильке, прикрывающим с левого фланга позиции Северихина и Дериглазова. Не выдержав натиска, Мильке приказал отступать; отступление превратилось в бегство. Мильке показалось, что чехи обошли его, и он погнал связных к Азину.
Азин бросил на помощь Мильке батальон Северихина, конницу Турчина, добровольцев Дериглазова. Чехи были отброшены уже с околицы деревни и опять залегли в окопах. Азину удалось захватить два броневика, несколько полевых орудий. Но этот успех не принес радости: Азин не знал, как поступить с Мильке.
— Шурмин, пиши командарму-два: отряды, бывшие под командованием Мильке, проявили себя небоеспособными в силу неразумной распорядительности самого Мильке. Он оказался трусом и паникером… Написал?
Шурмин неодобрительно хмыкнул.
— Чего ты хмыкаешь? Не нравится резкость? Зачеркни труса и паникера. Пиши. Сегодня ночью во имя интересов дела принял под свое командование все отряды, оперирующие на Арском фронте. Отправляй телеграмму и не хмыкай.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191