Еще у вагона Саблин услышал голоса Тухачевского и Никифора Ивановича.
— Отдыхая, мы даем отдохнуть и врагу. А это опасно, Никифор Иванович. Лишь непрестанный натиск может сокрушить Колчака, — говорил командарм.
Саблин неприязненно подумал: «Везет же этому дворянчику. Командиры ему подражают, Никифор Иванович ему покровительствует. А ведь щенок-то не нашей породы. Ну, да поживем — посмотрим, где-нибудь да споткнется!»
— Я поддерживаю вас, командарм! Не поддерживаю только вашу ненужную храбрость: зачем вы, когда каппелевцы наступали на станцию, стали умываться у водокачки? Чтобы наши не трусили? Это не храбрость, а лихость! Кстати, Александр Васильевич Павлов уезжает на Южный фронт завтра, а кого взамен в Двадцать седьмую дивизию? Вы об этом думали? — спросил Никифор Иванович.
— Можно бы Витовта Путну, да больно молод. Хорош Степан Вострецов, да очень малограмотен. Пожалуй, лучше Блажевича не подберешь.
— Как белый гриб всем грибам полковник, так и Блажевич настоящий командир, — рассмеялся собственной шутке Никифор Иванович.
25
Управление полевого контроля Колчака раскрыло в Омске нелегальную организацию большевиков. Организация была разгромлена, многие члены подпольного комитета казнены, но оставшиеся на воле продолжали борьбу. С приездом в Омск Артемия эта борьба еще более усилилась. Артемий не покладая рук работал над восстановлением организации.
Теперь комитетчики сходились у молоденькой учительницы Настеньки: девушка жила в центре города, в большом доме, ее квартира имела запасный выход. Можно было приходить и уходить незаметно.
Создавались боевые партизанские группы в окрестных селах, рабочие дружины на предприятиях и у железнодорожников. Большевики работали на военных складах, в некоторых министерствах, отчаянный мадьяр Шандор Садке проник даже в колчаковскую охранку.
Был ранний ноябрьский вечер; сгущая сумерки, падал крупный снег, покрывая крыши, улицы, тротуары; грязные лужи приобрели синеватый отблеск.
Настенька из-за занавески смотрела на колонну арестантов, которых солдаты гнали по улице, подталкивая прикладами, покалывая штыками отстающих.
— В чем причина этой жестокости? — спросила Настенька. — Почему Колчак поощряет издевательства над людьми?
— Жестокость таится в презрении к человеку. Колчак и его сподвижники глубоко презирают народ — отсюда и жестокость их. Они и знать не желают, что из кровавых цветов террора вызревают лишь семена ненависти, — пояснил Артемий. — А ненависть помогает нам развертывать народную борьбу против Колчака. Послушай, какое воззвание я написал:
Артемий взял со стола ученическую тетрадку:
— «Сибиряки, рабочий люд, братья-крестьяне! Партия большевиков зовет вас к восстанию.
Бросьте дома, оставьте станки, забудьте о мирной жизни. Кто сможет достать ружье — стреляй в спину белому офицерью! У кого есть бомба бросай в воинские эшелоны! Кто имеет одни голые руки — разворачивай гайки, снимай рельсы, рви телеграфную связь.
Пусть все встают в ряды борцов за освобождение от гнета колчаковщины и интервентов…»
— По-моему, до сердца доходит, — похвалила Настенька.
— Жаль, что печатного станка у нас нет. От руки много ли перепишешь.
— Жандармы нашу типографию первым делом разыскали. Кто-то донес, а кто — до сей поры не знаем. У провокатора — двойное лицо. Сразу не разглядишь, — сказала Настенька.
— Провокатор и предатель — братья. Но если не висеть им вместе, то все равно висеть им порознь.
— За нами следят и сыщики и провокаторы, но я не страшусь их, сказала Настенька. — А если придется погибнуть, то знаю — не для себя жила, для народа. И не месть я буду завещать живым, а борьбу. Большевики умирают только за революцию. Революцию!..
В дверь осторожно постучали. Настенька сняла крючок. Стук повторился. Настенька приоткрыла дверь. Вошел член подпольного комитета — слесарь из железнодорожного депо.
— Я, кажется, самый ранний гость, а боялся, что опоздаю, — сказал он, распространяя в комнате свежесть первого снега, запахи машинного масла, железных опилок.
Вскоре появились новые люди: потаенная жизнь научила их ходить бесшумно, говорить вполголоса.
— А где Шандор Садке? — спросил Артемий.
— Ему не так просто уйти из охранки, — заметил слесарь.
— Красная Армия приближается к Исиль-Кулю, товарищи, — сказал Артемий. — Наша помощь ей становится совершенно неотложным делом. Вот воззвание, размножьте и расклеивайте, раздавайте всем…
На лестнице послышался грузный топот, в дверь замолотили прикладами, все вскочили. Артемий взмахом руки остановил товарищей.
— Исчезайте запасным выходом, я прикрою вас! — Сильным и ловким движением он толкнул обеденный стол к двери, вынул наган.
А дверь трещала и прогибалась под ударами, с потолка сыпались куски штукатурки. Настенька держала корзинку, в которой лежали «лимонки». Доска вылетела из двери, в проеме появилась чья-то красная физиономия. Артемий выстрелил, вопль прокатился по лестнице.
— Вы окружены! Сдавайтесь!..
Артемий швырнул гранату в дверной проем, от взрывной волны захлопали двери соседних квартир.
— Настя, гранату!
— Держи, Артемий!
Снова вспыхнуло пламя, застучали в коридоре осколки.
— Гранату, Настя!
Еще раз взрыв на лестнице. В корзине оставалась последняя граната. Артемий качнул ее на ладони.
— А теперь, Настя, беги!
Накинув на плечи шубку, она попятилась к запасному выходу. И в этот миг Артемий опрокинулся на стол, кровь хлынула из виска его. Зажав ладонью дрожащие губы, удерживая крик боли, Настенька выбежала во двор.
За углом, на соседней улочке, оказался извозчик. Настенька упала в кошевку.
— Ради бога, гоните!
Бородатый, благообразный старичок ожег вожжами конягу. Кошевка понеслась по первому, свежему снегу, выскользнула на главную улицу, промчалась по мосту через Омь. Настенька опомнилась, когда извозчик остановился.
— Слезай! К собору ходить остерегись, к гимназии — тоже. Там все оцеплено. Деньжонок-то, чать, нету? Ну, да бог с тобой, я ведь догадался, что ты пичужка красного цвета. Постучись в двери вон того дома, в нем чудной человек живет, но добряк…
26
— Мне снились птицы, летящие в утреннем воздухе, и я летел вместе с ними, и мне было хорошо, очень легко было мне, Антон. Проснулся — подумал: птица — реальность жизни, ставшая нашей мечтой, но жизнь скверная баба. Одной рукой зовет, другой по физиономии бьет…
— Не баско с рифмами-то, — погладил черные усики Антон Сорокин.
— Теперь мне уже не до рифм. Катимся в пропасть, какие, к черту, стихи.
— А видишь крылатые сны на краю пропасти. Что твоя любовь Анна Тимирева?
— Адмирал отправляет ее в Иркутск.
— И ты побежишь за ней на восток?
— Даже зайцем, даже на крыше вагона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191