Я бы несомненно предпочел держаться поближе к садово-парковым скамейкам. Следовательно, сами мои размеры могут служить гарантией против того, чтобы опускаться слишком низко в рамках структуры нашей цивилизации. [В конечном итоге, я вовсе не убежден, что необходимо некоторым образом достичь самого дна для того, чтобы начать рассматривать обзество субъективно. Вместо того, чтобы двигаться вертикально вниз, можно перемещаться горизонтально наружу, к точке достаточной непредубежденности, где не обязательно предотвращаются минимальные удобства естества. Я был там — на самом краю нашего века, — когда катаклизмическая невоздержанность моей матери, как всем вам хорошо известно, катапультировала меня в лихорадку современного существования. Чтобы быть до конца честным, я должен признаться, что с тех пор положение неуклонно становилось все хуже и хуже. Условия испортились. Минкофф, моя бесстрастная пассия, обернулась против меня. Даже моя мать, движитель моего разрушения, начала кусать длань, кормящую ее. Мой цикл опускается все ниже. О, Фортуна, капризная фея моя!] Лично я пришел к выводу, что недостаток питания и удобств отнюдь не облагораживает дух, а, скорее, порождает в человеческой душе одну лишь тревожность и направляет все лучшие импульсы индивида только на то, чтобы добыть себе какое-либо пропитание. Несмотря даже на то, что я в самом деле веду Богатую Внутреннюю Жизнь, мне еще необходимы хоть какая-то еда и удобства.)
Но вернемся к делам насущным: к мести Клайда. Киоскер, ранее работавший на маршруте в Квартале, нес на себе невероятный пиратский костюм — реверанс «Райских Киоскеров» в сторону фольклора и истории Нового Орлеана, клайдианская попытка связать воедино «горячие собаки» и креольские легенды. Клайд вынудил меня примерить его в гараже. Костюм, разумеется, был сшит на туберкулезную и недоразвитую фигуру бывшего киоскера, и никакими натягиваниями, толчками, глубокими выдохами и втискиванием на мое мускулистое тело поместить его не было возможности. Следовательно, был заключен в некотором роде компромисс. На свою шапочку я повязал красное сатиновое пиратское кашне. На мочку левого уха прикрутил одну золотую сережку — даже не сережку, а целый обруч из галантерейной лавки. К боковине своего белого халата английской булавкой я прицепил черную пластмассовую абордажную саблю. Едва ли внушительный пират, скажете вы. Тем не менее, изучив себя в зеркале, я был вынужден признать, что драматическим образом произвожу довольно привлекательное впечатление. Погрозив саблей Клайду, я вскричал: «Марш по доске, адмирал!» [Пираты заставляли пленников идти с завязанными глазами по доске, положенной на борт судна, до тех пор, пока те не падали в море .] Мне следовало бы догадаться, что это окажется чересчур для его буквального сосископодобного разума. Он весьма встревожился и кинулся на меня в атаку, размахивая вилкой, словно копьем. Мы несколько минут фехтовали, парируя выпады, по всему гаражу, точно два головореза в каком-либо особенно бессмысленном историческом фильме, и вилка с саблей неистово лязгали друг о друга. Осознав, что мое пластмассовое оружие едва ли сравняется с длинной вилкой в руках обезумевшего Мафусаила, осознав, что я наблюдаю Клайда в его худшем виде, я попытался завершить нашу маленькую дуэль. Я выкрикивал слова умиротворения; я умолял; я, наконец, сдался на его милость. Однако Клайд продолжал наступать на меня — мой пиратский костюм настолько удался, что очевидно убедил его в том, что мы вернулись в золотые деньки романтического старого Нового Орлеана, когда джентльмены решали вопросы сосисочной чести с двадцати шагов. Именно тогда мой замысловатый разум озарило. Я понял, что Клайд в самом деле пытается меня убить. Идеальная причина — самооборона. Я сыграл прямо ему на руку. К счастью для меня, я упал на пол. Отступая, я столкнулся с тележкой, утратил свое всегда сомнительное равновесие и рухнул. Несмотря на то, что головой я ударился о тележку довольно болезненно, с пола я весело закричал: «Вы победили, сэр!» А затем мысленно преклонил колени перед старой доброй Фортуной за то, что выхватила меня из челюстей смерти от ржавой вилки.
Я быстро выкатил тележку из гаража и направился в сторону Квартала. По дороге множество пешеходов одаряло мой полукостюм благосклонным вниманием. С хлопающей по боку абордажной саблей, серьгой, свисающей с мочки уха, красным кашне, сияющем на солнце так, что не пропустит мимо ни один бык, я решительно шагал по городу, вознося Господу хвалы, что еще жив, вооружившись против всех ужасов, поджидавших меня в Квартале. Множество громогласных молитв срывалось с моих непорочных розовых уст — иные в благодарность, иные с мольбою. Я молился Св. Мэтьюрину, которого призывают от эпилепсии и безумия, чтобы он помог мистеру Клайду (Св. Мэтьюрин, кстати сказать, является также святым покровителем шутов). За себя лично же я посылал смиренные приветствия Св. Медерику-Отшельнику, призываемому от кишечных колик. Размышляя о зове могилы, которого я только что едва избежал, я задумался и о своей матери, ибо меня всегда интересовало, какова окажется ее реакция, случись мне погибнуть, оплачивая ее прегрешения. Я мысленно вижу ее на похоронах — низкопробном дешевом мероприятии, проводящемся в подвале какого-нибудь сомнительного похоронного бюро. Обезумевшая от горя, со слезами, вскипающими в ее покрасневших глазах, она, вероятно, станет выдирать мой хладный труп из гроба, пьяно вопя: «Не забирайте его! О почему сладчайшие цветы должны увять и опасть со стеблей своих?» Похороны, вероятно, выродятся в полный цирк, мать моя будет все время тыкать пальцами в две дырки, оставленные у меня на шее ржавой вилкой мистера Клайда, издавая неграмотные греческие вопли проклятий и отмщенья. Всей процедуре будет присуща определенная плебейская зрелищность, могу себе вообразить. Вместе с тем, если мать моя окажется режиссером, трагедия, присущая моей смерти, вскоре превратится в мелодраму. Вырвав белую лилию из моих безжизненных рук, она разломит ее напополам и взвоет скоплению плакальщиков, доброжелателей, празднующих и праздношатающихся: «Подобен этой лилии был мой Игнациус. Теперь обоих у меня забрали и сломали.» И, швыряя лилию обратно в гроб, нетвердой рукой своей попадет она ею прямо в мое смертельно бледное лицо.
Ради матери я вознес молитву Св. Зите из Луччи, всю жизнь прослужившей горничной и претерпевшей множество лишений, — в надежде, что она поддержит мою мать в ее сражении с алкоголизмом и ночными бесчинствами.
Укрепившись своей интерлюдией религиозного отправления, я прислушался к хлопанью аболрдажной сабли о ляжку. Она казалась мне неким орудием высокой морали, подгонявшим меня в направлении Квартала, и каждый пластмассовый хлопок говорил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117
Но вернемся к делам насущным: к мести Клайда. Киоскер, ранее работавший на маршруте в Квартале, нес на себе невероятный пиратский костюм — реверанс «Райских Киоскеров» в сторону фольклора и истории Нового Орлеана, клайдианская попытка связать воедино «горячие собаки» и креольские легенды. Клайд вынудил меня примерить его в гараже. Костюм, разумеется, был сшит на туберкулезную и недоразвитую фигуру бывшего киоскера, и никакими натягиваниями, толчками, глубокими выдохами и втискиванием на мое мускулистое тело поместить его не было возможности. Следовательно, был заключен в некотором роде компромисс. На свою шапочку я повязал красное сатиновое пиратское кашне. На мочку левого уха прикрутил одну золотую сережку — даже не сережку, а целый обруч из галантерейной лавки. К боковине своего белого халата английской булавкой я прицепил черную пластмассовую абордажную саблю. Едва ли внушительный пират, скажете вы. Тем не менее, изучив себя в зеркале, я был вынужден признать, что драматическим образом произвожу довольно привлекательное впечатление. Погрозив саблей Клайду, я вскричал: «Марш по доске, адмирал!» [Пираты заставляли пленников идти с завязанными глазами по доске, положенной на борт судна, до тех пор, пока те не падали в море .] Мне следовало бы догадаться, что это окажется чересчур для его буквального сосископодобного разума. Он весьма встревожился и кинулся на меня в атаку, размахивая вилкой, словно копьем. Мы несколько минут фехтовали, парируя выпады, по всему гаражу, точно два головореза в каком-либо особенно бессмысленном историческом фильме, и вилка с саблей неистово лязгали друг о друга. Осознав, что мое пластмассовое оружие едва ли сравняется с длинной вилкой в руках обезумевшего Мафусаила, осознав, что я наблюдаю Клайда в его худшем виде, я попытался завершить нашу маленькую дуэль. Я выкрикивал слова умиротворения; я умолял; я, наконец, сдался на его милость. Однако Клайд продолжал наступать на меня — мой пиратский костюм настолько удался, что очевидно убедил его в том, что мы вернулись в золотые деньки романтического старого Нового Орлеана, когда джентльмены решали вопросы сосисочной чести с двадцати шагов. Именно тогда мой замысловатый разум озарило. Я понял, что Клайд в самом деле пытается меня убить. Идеальная причина — самооборона. Я сыграл прямо ему на руку. К счастью для меня, я упал на пол. Отступая, я столкнулся с тележкой, утратил свое всегда сомнительное равновесие и рухнул. Несмотря на то, что головой я ударился о тележку довольно болезненно, с пола я весело закричал: «Вы победили, сэр!» А затем мысленно преклонил колени перед старой доброй Фортуной за то, что выхватила меня из челюстей смерти от ржавой вилки.
Я быстро выкатил тележку из гаража и направился в сторону Квартала. По дороге множество пешеходов одаряло мой полукостюм благосклонным вниманием. С хлопающей по боку абордажной саблей, серьгой, свисающей с мочки уха, красным кашне, сияющем на солнце так, что не пропустит мимо ни один бык, я решительно шагал по городу, вознося Господу хвалы, что еще жив, вооружившись против всех ужасов, поджидавших меня в Квартале. Множество громогласных молитв срывалось с моих непорочных розовых уст — иные в благодарность, иные с мольбою. Я молился Св. Мэтьюрину, которого призывают от эпилепсии и безумия, чтобы он помог мистеру Клайду (Св. Мэтьюрин, кстати сказать, является также святым покровителем шутов). За себя лично же я посылал смиренные приветствия Св. Медерику-Отшельнику, призываемому от кишечных колик. Размышляя о зове могилы, которого я только что едва избежал, я задумался и о своей матери, ибо меня всегда интересовало, какова окажется ее реакция, случись мне погибнуть, оплачивая ее прегрешения. Я мысленно вижу ее на похоронах — низкопробном дешевом мероприятии, проводящемся в подвале какого-нибудь сомнительного похоронного бюро. Обезумевшая от горя, со слезами, вскипающими в ее покрасневших глазах, она, вероятно, станет выдирать мой хладный труп из гроба, пьяно вопя: «Не забирайте его! О почему сладчайшие цветы должны увять и опасть со стеблей своих?» Похороны, вероятно, выродятся в полный цирк, мать моя будет все время тыкать пальцами в две дырки, оставленные у меня на шее ржавой вилкой мистера Клайда, издавая неграмотные греческие вопли проклятий и отмщенья. Всей процедуре будет присуща определенная плебейская зрелищность, могу себе вообразить. Вместе с тем, если мать моя окажется режиссером, трагедия, присущая моей смерти, вскоре превратится в мелодраму. Вырвав белую лилию из моих безжизненных рук, она разломит ее напополам и взвоет скоплению плакальщиков, доброжелателей, празднующих и праздношатающихся: «Подобен этой лилии был мой Игнациус. Теперь обоих у меня забрали и сломали.» И, швыряя лилию обратно в гроб, нетвердой рукой своей попадет она ею прямо в мое смертельно бледное лицо.
Ради матери я вознес молитву Св. Зите из Луччи, всю жизнь прослужившей горничной и претерпевшей множество лишений, — в надежде, что она поддержит мою мать в ее сражении с алкоголизмом и ночными бесчинствами.
Укрепившись своей интерлюдией религиозного отправления, я прислушался к хлопанью аболрдажной сабли о ляжку. Она казалась мне неким орудием высокой морали, подгонявшим меня в направлении Квартала, и каждый пластмассовый хлопок говорил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117