— с подозрением осведгомился Игнациус. — С чего это вдруг вы стали так любезны? Неужели вас нигде не поджидает никакой пенсионер?
— Ты был прав, Игнациус. Ты не можешь ходить на работу. Мне надо было раньше догадаться. Надо было попробовать этот долг как-то по-другому заплатить. — По щеке миссис Райлли скользнула слеза, оставив в пудре дорожку чистой кожи. — Если позвонит этот мистер Леви, чилифон не бери. Я о тебе позаботюсь.
— О мой Бог! — взревел Игнациус. — Только этого мне еще не хватало. Одному провидению известно, что вы планируете. Куда вы собрались?
— Сиди дома и не бери чилифон.
— Это еще почему? В чем дело? — В налитых кровью буркалах сверкнул испуг. — С кем это вы там шептались по телефону?
— Об мистере Леви волновацца не надо, сынок. Я все сама тебе сделаю. Помни только, что твоя бедная мамуля тебя близко с серцу берегёт.
— Вот этого я как раз и опасаюсь.
— И никогда — никогда не злись на меня, дуся, — сказала миссис Райлли и, подпрыгнув в туфлях для кегельбана, которых не снимала с прошлого вечера, когда ей позвонил Анджело, обняла сына и чмокнула его в усы.
Потом отпустила его и поспешила к двери. На пороге она обернулась и выкрикнула на прощанье:
— Прости, что я в тот дом въехала, Игнациус. Я тебя люблю.
Ставни хлопнули. Она ушла.
— Вернитесь, — загромыхал ей вслед Игнациус. Он рванул ставни, но ископаемый «плимут», лишившийся крыла и обнаживший одно колесо, точно гоночный автомобиль, с ревом уже приходил в себя. — Вернитесь, прошу вас. Мамаша!
— Ай, да заткнись же ты, — заверещала из тьмы мисс Энни.
Мать определенно что-то задумала — некий неуклюжий план, некий тайный замысел, призванный погубить его навсегда. Почему ей так хотелось, чтобы он сидел дома? Она ведь и без того знала, что в нынешнем состоянии он никуда пойти не в силах. Игнациус нашел номер Санты Баттальи и набрал его. Он должен поговорить с матерью.
— Это Игнациус Райлли, — произнес он, когда Санта подошла к телефону. — Ожидаете ли вы сегодня вечером у себя мою родительницу?
— Нет, не поджидаю, — холодно ответила та. — Я с твоей мамочкой сёдни весь день не говорила.
Игнациус повесил трубку. Что-то затевается. Он же слышал, как мать по крайней мере два или три раза за день по телефону называла ее по имени. А последний звонок, эти переговоры шепотом сразу перед тем, как она так поспешно выскочила из дому. Мать шепталась только с потаскуньей Баттальей — да то лишь когда они секретничали. И Игнациус немедленно заподозрил, в чем истинная причина столь душераздирающе окончательного материнского прощания. Она ведь уже проболталась, что сводня Батталья порекомендовала устроить ему каникулы в психиатрическом отделении Благотворительной больницы. Все сходится. В клинике ни Абельман, ни Леви не смогут привлечь его к суду — или кто там закрутил все это дело. А может быть, подадут оба: Абельман — за диффамацию личности, а Леви — за подлог. Ограниченному разуму матери психиатрическая лечебница представлялась бы привлекательной альтернативой. Очень на нее похоже — с наилучшими намерениями обуздать сына смирительной рубашкой и испечь ему мозги электро-судорожной терапией. Разумеется, мамаша могла обо всем этом и не помышлять. Тем не менее, имея с нею дело, лучше всего быть готовым к самому худшему. Сама по себе ложь батской ткачихи [Лживая героиня «Кентерберийских рассказов» Джеффри Чосера .] Баттальи его не слишком успокоила.
В Соединенных Штатах вы невиновны, пока не доказали вашу вину. Возможно, мисс Трикси во всем призналась. Почему тогда мистер Леви не перезвонил? Игнациуса ведь не должны упрятать в дурдом, если юридически он по-прежнему невиновен в том, что написал это письмо. Его мать в своей обычной манере отреагировала на визит мистера Леви иррациональнее и нервознее некуда. «Я о тебе позаботюсь». «Я все сама тебе сделаю». Это уж точно — позаботится. Как вдарят из брандспойта. Какой-нибудь кретин-психоаналитик попытается охватить мысленным взором всю уникальность его мировоззрения. А осознав тщету попыток, в раздражении запихнет его камеру площадью три квадратных фута. Нет. Об этом не может быть и речи. Уж лучше узилище. В тюрьме хотя бы сковывают только физически. А в клинике лезут в душу, в мировоззрение, в разум. Он никогда этого не потерпит. Мамаша же так извинялась за эту таинственную защиту, под которую собиралась его взять. Все указывало в сторону Благотворительной больницы.
О, Фортуна, паскудная девка!
Теперь он ковылял по всему домишке, точно подсадная утка. Прицелы всех мускулистых больничных головорезов устремлены на него. Игнациус Райлли, тарелочка для стрельбы. Мать, конечно, могла отправиться на свою очередную кегельную вакханалию. С другой стороны, зарешеченный грузовик мог уже нестись на всех парах к Константинопольской улице.
Бежать. Бежать.
Игнациус заглянул в бумажник. Тридцать долларов исчезли — очевидно, мамаша конфисковала их еще в больнице. Он посмотрел на часы. Почти восемь. В дреме, перемежавшейся атаками на перчатку день и вечер промелькнули довольно быстро. Игнациус обыскал всю комнату, вороша и расшвыривая блокноты «Великий Вождь», топча листы и выволакивая их кипы из-под кровати. Набралась горсть мелочи. Он обшарил ящики стола и насобирал еще несколько монет. Шестьдесят центов — такая сумма сужала его возможности и блокировала некоторые маршруты побега. Зато, по крайней мере, он мог обрести пристанище на весь остаток вечера — в «Притании». Когда же кинотеатр закроется, он мог бы незаметно пробраться по Константинопольской к дому и проверить, не вернулась ли мать.
Последовал лихорадочный приступ небрежного одевания. Красная фланелевая сорочка взлетела парусом вверх и повисла на люстре. Он вогнал ступни в сапоги пустынной модели и прыжком, насколько мог проворно, вскочил в твидовые брюки, которые едва сходились в поясе. Рубашка, шапочка, куртка. Игнациус вслепую натянул все на себя и выскочил в прихожую, шваркая бортами по тесным стенам. Едва он протянул руку к парадной двери, как раздалось три громких удара в ставни.
Вернулся мистер Леви? Клапан Игнациуса испустил сигнал тревоги, который немедленно отозвался в руках. Он почесал мурашки на лапах и выглянул в щелочку, рассчитывая увидеть несколько волосатых больничных громил.
На крыльце в бесформенной, затасканной автомобильной куртке из оливкового вельвета в рубчик стояла Мирна. Ее черные волосы были забраны в хвост, изгибавшийся змеей под одним ухом и спускавшийся на грудь. Через плечо была перекинута гитара на ремне.
Игнациус чуть было не ринулся напролом, прямо сквозь ставни, срывая задвижки и щепки, не схватил ее за эту веревку из волос, не обмотал ей вокруг горла и не сдавил бы, покуда она бы не посинела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117
— Ты был прав, Игнациус. Ты не можешь ходить на работу. Мне надо было раньше догадаться. Надо было попробовать этот долг как-то по-другому заплатить. — По щеке миссис Райлли скользнула слеза, оставив в пудре дорожку чистой кожи. — Если позвонит этот мистер Леви, чилифон не бери. Я о тебе позаботюсь.
— О мой Бог! — взревел Игнациус. — Только этого мне еще не хватало. Одному провидению известно, что вы планируете. Куда вы собрались?
— Сиди дома и не бери чилифон.
— Это еще почему? В чем дело? — В налитых кровью буркалах сверкнул испуг. — С кем это вы там шептались по телефону?
— Об мистере Леви волновацца не надо, сынок. Я все сама тебе сделаю. Помни только, что твоя бедная мамуля тебя близко с серцу берегёт.
— Вот этого я как раз и опасаюсь.
— И никогда — никогда не злись на меня, дуся, — сказала миссис Райлли и, подпрыгнув в туфлях для кегельбана, которых не снимала с прошлого вечера, когда ей позвонил Анджело, обняла сына и чмокнула его в усы.
Потом отпустила его и поспешила к двери. На пороге она обернулась и выкрикнула на прощанье:
— Прости, что я в тот дом въехала, Игнациус. Я тебя люблю.
Ставни хлопнули. Она ушла.
— Вернитесь, — загромыхал ей вслед Игнациус. Он рванул ставни, но ископаемый «плимут», лишившийся крыла и обнаживший одно колесо, точно гоночный автомобиль, с ревом уже приходил в себя. — Вернитесь, прошу вас. Мамаша!
— Ай, да заткнись же ты, — заверещала из тьмы мисс Энни.
Мать определенно что-то задумала — некий неуклюжий план, некий тайный замысел, призванный погубить его навсегда. Почему ей так хотелось, чтобы он сидел дома? Она ведь и без того знала, что в нынешнем состоянии он никуда пойти не в силах. Игнациус нашел номер Санты Баттальи и набрал его. Он должен поговорить с матерью.
— Это Игнациус Райлли, — произнес он, когда Санта подошла к телефону. — Ожидаете ли вы сегодня вечером у себя мою родительницу?
— Нет, не поджидаю, — холодно ответила та. — Я с твоей мамочкой сёдни весь день не говорила.
Игнациус повесил трубку. Что-то затевается. Он же слышал, как мать по крайней мере два или три раза за день по телефону называла ее по имени. А последний звонок, эти переговоры шепотом сразу перед тем, как она так поспешно выскочила из дому. Мать шепталась только с потаскуньей Баттальей — да то лишь когда они секретничали. И Игнациус немедленно заподозрил, в чем истинная причина столь душераздирающе окончательного материнского прощания. Она ведь уже проболталась, что сводня Батталья порекомендовала устроить ему каникулы в психиатрическом отделении Благотворительной больницы. Все сходится. В клинике ни Абельман, ни Леви не смогут привлечь его к суду — или кто там закрутил все это дело. А может быть, подадут оба: Абельман — за диффамацию личности, а Леви — за подлог. Ограниченному разуму матери психиатрическая лечебница представлялась бы привлекательной альтернативой. Очень на нее похоже — с наилучшими намерениями обуздать сына смирительной рубашкой и испечь ему мозги электро-судорожной терапией. Разумеется, мамаша могла обо всем этом и не помышлять. Тем не менее, имея с нею дело, лучше всего быть готовым к самому худшему. Сама по себе ложь батской ткачихи [Лживая героиня «Кентерберийских рассказов» Джеффри Чосера .] Баттальи его не слишком успокоила.
В Соединенных Штатах вы невиновны, пока не доказали вашу вину. Возможно, мисс Трикси во всем призналась. Почему тогда мистер Леви не перезвонил? Игнациуса ведь не должны упрятать в дурдом, если юридически он по-прежнему невиновен в том, что написал это письмо. Его мать в своей обычной манере отреагировала на визит мистера Леви иррациональнее и нервознее некуда. «Я о тебе позаботюсь». «Я все сама тебе сделаю». Это уж точно — позаботится. Как вдарят из брандспойта. Какой-нибудь кретин-психоаналитик попытается охватить мысленным взором всю уникальность его мировоззрения. А осознав тщету попыток, в раздражении запихнет его камеру площадью три квадратных фута. Нет. Об этом не может быть и речи. Уж лучше узилище. В тюрьме хотя бы сковывают только физически. А в клинике лезут в душу, в мировоззрение, в разум. Он никогда этого не потерпит. Мамаша же так извинялась за эту таинственную защиту, под которую собиралась его взять. Все указывало в сторону Благотворительной больницы.
О, Фортуна, паскудная девка!
Теперь он ковылял по всему домишке, точно подсадная утка. Прицелы всех мускулистых больничных головорезов устремлены на него. Игнациус Райлли, тарелочка для стрельбы. Мать, конечно, могла отправиться на свою очередную кегельную вакханалию. С другой стороны, зарешеченный грузовик мог уже нестись на всех парах к Константинопольской улице.
Бежать. Бежать.
Игнациус заглянул в бумажник. Тридцать долларов исчезли — очевидно, мамаша конфисковала их еще в больнице. Он посмотрел на часы. Почти восемь. В дреме, перемежавшейся атаками на перчатку день и вечер промелькнули довольно быстро. Игнациус обыскал всю комнату, вороша и расшвыривая блокноты «Великий Вождь», топча листы и выволакивая их кипы из-под кровати. Набралась горсть мелочи. Он обшарил ящики стола и насобирал еще несколько монет. Шестьдесят центов — такая сумма сужала его возможности и блокировала некоторые маршруты побега. Зато, по крайней мере, он мог обрести пристанище на весь остаток вечера — в «Притании». Когда же кинотеатр закроется, он мог бы незаметно пробраться по Константинопольской к дому и проверить, не вернулась ли мать.
Последовал лихорадочный приступ небрежного одевания. Красная фланелевая сорочка взлетела парусом вверх и повисла на люстре. Он вогнал ступни в сапоги пустынной модели и прыжком, насколько мог проворно, вскочил в твидовые брюки, которые едва сходились в поясе. Рубашка, шапочка, куртка. Игнациус вслепую натянул все на себя и выскочил в прихожую, шваркая бортами по тесным стенам. Едва он протянул руку к парадной двери, как раздалось три громких удара в ставни.
Вернулся мистер Леви? Клапан Игнациуса испустил сигнал тревоги, который немедленно отозвался в руках. Он почесал мурашки на лапах и выглянул в щелочку, рассчитывая увидеть несколько волосатых больничных громил.
На крыльце в бесформенной, затасканной автомобильной куртке из оливкового вельвета в рубчик стояла Мирна. Ее черные волосы были забраны в хвост, изгибавшийся змеей под одним ухом и спускавшийся на грудь. Через плечо была перекинута гитара на ремне.
Игнациус чуть было не ринулся напролом, прямо сквозь ставни, срывая задвижки и щепки, не схватил ее за эту веревку из волос, не обмотал ей вокруг горла и не сдавил бы, покуда она бы не посинела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117