Чарльза. В участке он позаимствовал самый большой и громкий — сплошь хром и небесная голубизна, он по мановению переключателя весь вспыхивал и мигал китайским бильярдом красных и белых огней. Сирены — какофонии дюжины ополоумевших котов — хватало на то, чтобы все подозрительные субъекты в радиусе полумили испражнялись от ужаса и неслись в укрытие. Любовь патрульного Манкузо к мотоциклу была платонически интенсивна.
Хотя силы зла, генерируемые отвратительным — и, очевидно, невозможным для раскрытия — подпольем подозрительных субъектов, в этот день казались ему очень далекими. Древние дубы Проспекта Св. Чарльза арками склоняли ветви над проезжей частью, укрывая ее будто тентом и охраняя патрульного Манкузо от мягкого зимнего солнца, плескавшегося и искрившегося на хроме мотоцикла. Хотя последние дни были холодны и промозглы, этот неожиданно оказался на удивление теплым — такое тепло и смягчает новоорлеанские зимы. Патрульный Манкузо ценил эту мягкость, поскольку на нем были лишь майка да бермуды — на таком гардеробе остановился сегодня сержант. Длинная рыжая борода, закрепленная за ушами посредством проволоки, в действительности несколько согревала ему грудь; он умудрился выхватить бороду из шкафчика, когда сержант отвернулся.
Патрульный Манкузо вдыхал полной грудью прелый запах дубов и думал, романтически отклоняясь от темы, что Проспект Св. Чарльза — наверное, самое славное место на свете. Время от времени он обгонял медленно качавшиеся трамваи, казалось, лениво не направлявшиеся ни к одной определенной конечной остановке, следуя своему маршруту меж старых особняков по обе стороны проспекта. Все выглядело таким спокойным, таким процветающим, таким неподозрительным. В свое нерабочее время он едет проведать эту несчастную вдову Райлли. Она казалась такой жалкой, когда рыдала среди обломков. Ну, по крайней мере, он попробует ей хоть как-то помочь.
На Константинопольской улице он свернул к реке, треща и рыча по обветшавшему району, пока не поравнялся с кварталом домов, выстроенных в 1880-х и 90-х годах, — деревянных реликтов готики и Позолоченного Века, с которых осыпались резьба и завитки орнаментов. Стандартные пригородные строения боссов в твидовых костюмах, разделенные тупичками настолько узенькими, что стены можно соединить школьной линейкой, и огороженные острыми железными частоколами и низенькими стенами из крошащегося кирпича. Здания побольше становились импровизированно многоквартирными, причем веранды превращались в дополнительные комнаты. В некоторых двориках блестели алюминиевые гаражи, а к одному-двум домам уже были приделаны сверкавшие алюминием навесы. Весь район деградировал от викторианского до никакого в особенности, квартал переехал в двадцатый век беззаботно и небрежно, причем — с весьма ограниченными средствами.
Адрес, который искал патрульный Манкузо, оказался самой крохотной постройкой квартала, не считая гаражей, — эдакий лиллипут восьмидесятых. Замерзшее банановое дерево, бурое и битое, чахло перед крыльцом, вот-вот готовое рухнуть под собственным весом, подобно железной ограде, уже опередившей его давным-давно. Возле мертвого дерева горбился земляной холмик, в котором наискось торчал кельтский крест, вырезанный из фанеры. «Плимут» 1946 года был запаркован во дворике, упираясь бампером в ступеньки крыльца, а выступавшими хвостовыми огнями перегораживая всю кирпичную дорожку. Тем не менее, если б не «плимут», не потемневший от непогоды крест и не мумифицировавшееся банановое дерево, дворик был бы совершенно гол. В нем не было кустарника. В нем не росла трава. И не пели никакие птицы.
Патрульный Манкузо взглянул на «плимут» и увидел глубокую вмятину на крыше, а крыло, все измятое кругами, отстояло от корпуса на добрых три или четыре дюйма. СВИНИНА С БОБАМИ ВАН КАМПА было напечатано на куске картона, который прикрывал дыру, некогда служившую задним окном. Остановившись около могилки, Манкузо прочел выцветшие буквы на кресте: РЕКС. Затем поднялся по стертым кирпичным ступенькам и услышал из-за наглухо закрытых ставней раскатистое пение:
Большие девочки не плачут.
Большие девочки не плачут.
Большие девочки, они не пла-а-чу-ут.
Они не плачут.
Большие девочки, они не плачу-у-… ут.
Дожидаясь, пока кто-нибудь выйдет на звонок, он прочел выцветшую наклейку на дверном стекле: «От излишней болтовни в море тонут корабли». Под надписью ВОЛНА прижимала палец к губам, уже побуревшим от времени.
Многие особи квартала выползли на веранды поглазеть на него и на мотоцикл. Жалюзи в доме напротив, медленно шевелившиеся вверх и вниз, чтобы установился должный фокус, явно свидетельствовали и о значительной невидимой аудитории, поскольку полицейский мотоцикл в окрестностях сам по себе — событие, а особенно — если его водитель носит шорты и рыжую бороду. Квартал был, разумеется, беден, но честен. Неожиданно смутившись, патрульный Манкузо позвонил в колокольчик еще раз и принял, по его мнению, официальную стойку. Он явил миру свой средиземноморский профиль, однако публика узрела лишь щупленькую фигурку землистого цвета: шорты неуклюже болтались в промежности, паучьи ножки, слишком голые под форменными подвязками и над нейлоновыми носками, гармошкой спускавшимися на лодыжки. Публика взирала с прежним любопытством, но без должного эффекта; а некоторые и вообще давно ожидали явления в это миниатюрное строение чего-то подобного.
Большие девочки не плачут.
Большие девочки не плачут.
Патрульный Манкузо свирепо забарабанил в ставни.
Большие девочки не плачут.
Большие девочки не плачут.
— Дома они, тута, — завопила какая-то тетка из-за ставней соседнего дома — фантазии архитектора о поместье Джея Гулда [(1836-1892) — крупный американский финансист и спекулянт недвижимостью.] . — Мисс Райлли наверно на кухне. Сзаду зайдите. А вы кто, мистер? Фараон?
— Патрульный Манкузо. Работаю под прикрытием, — сурово ответил он.
— Во как? — Повисла капля молчания. — А вам кого надо — мальчишку или мамашу?
— Мамашу.
— Ну, тогда хорошо. А то его ни в жисть не сцапаешь. Он телевизер смотрит. Вы вот это слышите? У меня ж от него уже ум за разум заходит. Никаких нервов не хватает.
Патрульный Манкузо поблагодарил теткин голос и вошел в отсыревший проулок. На заднем дворе он и обнаружил миссис Райлли — та развешивала пожелтевшие переметы простыни на веревке, растянутой между голыми фиговыми деревцами.
— О, это вы, — через минуту произнесла она, едва не взвизгнув при виде рыжебородого мужчины у себя во дворе. — Как ваше ничего, мистер Манкузо? И чего там люди сказали? — Она осторожно переступила своими коричневыми фетровыми шлепанцами через выбоину в кирпичной кладке дорожки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117
Хотя силы зла, генерируемые отвратительным — и, очевидно, невозможным для раскрытия — подпольем подозрительных субъектов, в этот день казались ему очень далекими. Древние дубы Проспекта Св. Чарльза арками склоняли ветви над проезжей частью, укрывая ее будто тентом и охраняя патрульного Манкузо от мягкого зимнего солнца, плескавшегося и искрившегося на хроме мотоцикла. Хотя последние дни были холодны и промозглы, этот неожиданно оказался на удивление теплым — такое тепло и смягчает новоорлеанские зимы. Патрульный Манкузо ценил эту мягкость, поскольку на нем были лишь майка да бермуды — на таком гардеробе остановился сегодня сержант. Длинная рыжая борода, закрепленная за ушами посредством проволоки, в действительности несколько согревала ему грудь; он умудрился выхватить бороду из шкафчика, когда сержант отвернулся.
Патрульный Манкузо вдыхал полной грудью прелый запах дубов и думал, романтически отклоняясь от темы, что Проспект Св. Чарльза — наверное, самое славное место на свете. Время от времени он обгонял медленно качавшиеся трамваи, казалось, лениво не направлявшиеся ни к одной определенной конечной остановке, следуя своему маршруту меж старых особняков по обе стороны проспекта. Все выглядело таким спокойным, таким процветающим, таким неподозрительным. В свое нерабочее время он едет проведать эту несчастную вдову Райлли. Она казалась такой жалкой, когда рыдала среди обломков. Ну, по крайней мере, он попробует ей хоть как-то помочь.
На Константинопольской улице он свернул к реке, треща и рыча по обветшавшему району, пока не поравнялся с кварталом домов, выстроенных в 1880-х и 90-х годах, — деревянных реликтов готики и Позолоченного Века, с которых осыпались резьба и завитки орнаментов. Стандартные пригородные строения боссов в твидовых костюмах, разделенные тупичками настолько узенькими, что стены можно соединить школьной линейкой, и огороженные острыми железными частоколами и низенькими стенами из крошащегося кирпича. Здания побольше становились импровизированно многоквартирными, причем веранды превращались в дополнительные комнаты. В некоторых двориках блестели алюминиевые гаражи, а к одному-двум домам уже были приделаны сверкавшие алюминием навесы. Весь район деградировал от викторианского до никакого в особенности, квартал переехал в двадцатый век беззаботно и небрежно, причем — с весьма ограниченными средствами.
Адрес, который искал патрульный Манкузо, оказался самой крохотной постройкой квартала, не считая гаражей, — эдакий лиллипут восьмидесятых. Замерзшее банановое дерево, бурое и битое, чахло перед крыльцом, вот-вот готовое рухнуть под собственным весом, подобно железной ограде, уже опередившей его давным-давно. Возле мертвого дерева горбился земляной холмик, в котором наискось торчал кельтский крест, вырезанный из фанеры. «Плимут» 1946 года был запаркован во дворике, упираясь бампером в ступеньки крыльца, а выступавшими хвостовыми огнями перегораживая всю кирпичную дорожку. Тем не менее, если б не «плимут», не потемневший от непогоды крест и не мумифицировавшееся банановое дерево, дворик был бы совершенно гол. В нем не было кустарника. В нем не росла трава. И не пели никакие птицы.
Патрульный Манкузо взглянул на «плимут» и увидел глубокую вмятину на крыше, а крыло, все измятое кругами, отстояло от корпуса на добрых три или четыре дюйма. СВИНИНА С БОБАМИ ВАН КАМПА было напечатано на куске картона, который прикрывал дыру, некогда служившую задним окном. Остановившись около могилки, Манкузо прочел выцветшие буквы на кресте: РЕКС. Затем поднялся по стертым кирпичным ступенькам и услышал из-за наглухо закрытых ставней раскатистое пение:
Большие девочки не плачут.
Большие девочки не плачут.
Большие девочки, они не пла-а-чу-ут.
Они не плачут.
Большие девочки, они не плачу-у-… ут.
Дожидаясь, пока кто-нибудь выйдет на звонок, он прочел выцветшую наклейку на дверном стекле: «От излишней болтовни в море тонут корабли». Под надписью ВОЛНА прижимала палец к губам, уже побуревшим от времени.
Многие особи квартала выползли на веранды поглазеть на него и на мотоцикл. Жалюзи в доме напротив, медленно шевелившиеся вверх и вниз, чтобы установился должный фокус, явно свидетельствовали и о значительной невидимой аудитории, поскольку полицейский мотоцикл в окрестностях сам по себе — событие, а особенно — если его водитель носит шорты и рыжую бороду. Квартал был, разумеется, беден, но честен. Неожиданно смутившись, патрульный Манкузо позвонил в колокольчик еще раз и принял, по его мнению, официальную стойку. Он явил миру свой средиземноморский профиль, однако публика узрела лишь щупленькую фигурку землистого цвета: шорты неуклюже болтались в промежности, паучьи ножки, слишком голые под форменными подвязками и над нейлоновыми носками, гармошкой спускавшимися на лодыжки. Публика взирала с прежним любопытством, но без должного эффекта; а некоторые и вообще давно ожидали явления в это миниатюрное строение чего-то подобного.
Большие девочки не плачут.
Большие девочки не плачут.
Патрульный Манкузо свирепо забарабанил в ставни.
Большие девочки не плачут.
Большие девочки не плачут.
— Дома они, тута, — завопила какая-то тетка из-за ставней соседнего дома — фантазии архитектора о поместье Джея Гулда [(1836-1892) — крупный американский финансист и спекулянт недвижимостью.] . — Мисс Райлли наверно на кухне. Сзаду зайдите. А вы кто, мистер? Фараон?
— Патрульный Манкузо. Работаю под прикрытием, — сурово ответил он.
— Во как? — Повисла капля молчания. — А вам кого надо — мальчишку или мамашу?
— Мамашу.
— Ну, тогда хорошо. А то его ни в жисть не сцапаешь. Он телевизер смотрит. Вы вот это слышите? У меня ж от него уже ум за разум заходит. Никаких нервов не хватает.
Патрульный Манкузо поблагодарил теткин голос и вошел в отсыревший проулок. На заднем дворе он и обнаружил миссис Райлли — та развешивала пожелтевшие переметы простыни на веревке, растянутой между голыми фиговыми деревцами.
— О, это вы, — через минуту произнесла она, едва не взвизгнув при виде рыжебородого мужчины у себя во дворе. — Как ваше ничего, мистер Манкузо? И чего там люди сказали? — Она осторожно переступила своими коричневыми фетровыми шлепанцами через выбоину в кирпичной кладке дорожки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117