Настанет день, и власти нашего общества, вне всякого сомнения, задержат ее просто за то, что она — это она. Заточение, наконец, сделает ее жизнь значимой и покончит с ее фрустрацией.
Последнее сообщение от нее было еще более дерзостным и оскорбительным, чем обычно. С нею д о лжно иметь дело на ее собственном уровне, а посему я расценил ее так, как расцениваю некондиционные условия труда на фабрике. Слишком долго ограничивал я себя в мильтоновской изоляции и медитации. Мне явно пришло время предпринять дерзкий шаг в наше общество — не в скучной пассивной манере, свойственной школе общественных действий Мирны Минкофф, но с немалым стилем и вкусом.
Вы станете свидетелями определенному мужественному, отважному и агрессивному решению со стороны автора, решению, являющему воинственность, глубину и силу, довольно-таки неожиданные для столь кроткой природы. Завтра я в подробностях обрисую вам свой ответ Мирнам Минкоффым этого мира. Результат этого может, между прочим, свергнуть (и даже слишком буквально) мистера Гонзалеса как некое олицетворение власти внутри «Штанов Леви». С этим извергом должно быть покончено. Одна из наиболее влиятельных организаций по защите гражданских прав, вне всякого сомнения, увенчает меня лаврами.
Почти невыносимая боль прошивает мне пальцы в результате этих чрезмерных писаний. Я вынужден отложить карандаш, мой движитель истины, и омыть свои искалеченные руки в ванночке теплой воды. Моя интенсивная преданность делу справедливости привела к этой продолжительной диатрибе, и я чувствую, как мой круг-в-круге Леви взмывает ввысь до новых успехов и вершин.
Замечание о здоровье: Руки изувечены, клапан временно открыт (наполовину).
Замечание об общественном здравии: Сегодня — ничего; мать снова скрылась, похожая на куртизанку; один из ее пособников, как, вероятно, вам будет небезынтересно узнать, обнаружил свою безнадежность, явив нам в автобусах «Грейхаунда» свой фетиш.
Я собираюсь вознести молитву Св. Мартину де Порре — покровителю мулатов — за наше дело на фабрике. Поскольку его также вызывают против крыс, он, возможно, и в конторе нам поможет.
До следующей встречи,
Гэри, Ваш Воинственный Рабочий Парнишка
* * *
Доктор Тальк закурил «Бенсон-и-Хеджес», выглядывая в окно своего кабинета в Корпусе Общественных Наук. По другую сторону темного студгородка он видел свет в окнах вечерних классов. Весь вечер он обшаривал ящики стола в поисках своих заметок об одном легендарном британском монархе — заметок, торопливо списанных со стостраничного обзора британской истории, который он однажды прочел в карманном издании. Лекцию предстояло читать завтра, а уже — почти половина девятого. Как лектор д-р Тальк был знаменит поверхностным и саркастическим остроумием, а также легко перевариваемыми обобщениями, делавшими его популярным среди студенток и помогавшими скрыть недостаток знаний почти обо всем на свете, а в частности — о британской истории.
Но даже сам он осознавал теперь, что репутация софиста и говоруна не спасет его перед лицом неспособности вспомнить хоть что-то о Лире и Артуре за исключением разве что того, что у первого имелись какие-то дети. Тальк ткнул сигаретой в пепельницу и начал с нижнего ящика снова. У задней его стенки он наткнулся на пачку старых бумаг, которые просмотрел недостаточно внимательно во время первого поиска. Водрузив ее на колени, он начал отслюнивать один листок за другим и обнаружил, что они, как ему и представлялось, главным образом, были невозвращенными студентам сочинениями, скопившимися у него более чем за пять лет. Тальк перевернул одно, и взгляд его упал на грубый пожелтевший лист из блокнота «Великий Вождь»; красным карандашом на нем были выведены печатные буквы:
Ваше тотальное невежество касаемо того, на преподавание чего вы претендуете, заслуживает смертной казни. Я сомневаюсь, ведомо ли вам, что Св. Кассиан из Имолы был заколот насмерть стилами собственных студентов. Смерть его, благородная смерть мученика, сделала его святым покровителем учителей.
Молитесь ему, заблуждающийся глупец — вы, вопиющий «кто в теннис?», вы, играющий в гольф, глотающий коктейли псевдо-педант, — поскольку вам в самом деле нужен небесный покровитель. Пусть дни ваши сочтены, мучеником вы не умрете — ибо не содействуете вы цели святой, — но сдохнете абсолютным ослом, коим в действительности и являетесь .
Зорро
На последней линейке листа был изображен меч.
— Ох, интересно, что же с ним стало, — вслух произнес Тальк.
ШЕСТЬ
«Прогулочный Трактир Мэтти» располагался на углу в городском районе Кэрроллтон, где, пробежав шесть или семь миль параллельно друг другу, встречаются Проспект Св. Чарлза и река Миссиссиппи и проспект заканчивается. Здесь и образуется этот угол: проспект с его трамвайными рельсами по одну сторону, река с дамбой и железнодорожными путями — по другую. Внутри этого угла лежит отдельный маленький квартал. В воздухе постоянно висит тяжелая надоедливая вонь спиртоводочного завода на реке — запах этот удушает жаркими летними днями, когда ветерок несет его с реки. Квартал этот вырос наобум около века назад и сегодня едва ли выглядит по-городскому. По мере того, как центральные улицы пересекают Проспект Св. Чарльза и углубляются в него, они постепенно сбрасывают асфальт и покрываются гравием. Здесь — просто древнее селение, в котором сохранилось даже несколько амбаров, отчужденный деревенский микрокосм посреди большого города.
«Прогулочный Трактир Мэтти» походил на остальные дома в окр у ге: приземистый, некрашеный, несовершенно вертикальный. «Мэтти» слегка гулял направо, накреняясь к железнодорожным путям и реке. Фасад его был почти неприступен за броней жестяных вывесок с рекламой широкого разнообразия пив, сигарет и шипучих напитков. Даже сетка на двери пропагандировала фирменный хлеб. «Мэтти» был помесью бара и бакалейной лавки, причем бакалейный аспект ограничивался, по большей части, скудной гастрономией, напитками, хлебом и консервами. Рядом со стойкой бара располагался л е дник, в котором охлаждалось несколько фунтов маринованного мяса и колбас. К тому же, никакого Мэтти не существовало и в помине: единственной властью над ограниченным ассортиментом обладал мистер Уотсон — тихий, дубленый, цвета кофе-с-молоком владелец.
— А все оттуда, что профисанального навыка нету, — говорил Джоунз мистеру Уотсону. Джоунз угнездился на верхушке деревянного табурета, согнув под собой ноги наподобие щипцов для льда, готовый подхватить табурет и нагло утащить его прямо перед древним взором мистера Уотсона. — Ежли б я себе разование заимел, то веником бы не шваркал ни по какому полу у старой бляхи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117
Последнее сообщение от нее было еще более дерзостным и оскорбительным, чем обычно. С нею д о лжно иметь дело на ее собственном уровне, а посему я расценил ее так, как расцениваю некондиционные условия труда на фабрике. Слишком долго ограничивал я себя в мильтоновской изоляции и медитации. Мне явно пришло время предпринять дерзкий шаг в наше общество — не в скучной пассивной манере, свойственной школе общественных действий Мирны Минкофф, но с немалым стилем и вкусом.
Вы станете свидетелями определенному мужественному, отважному и агрессивному решению со стороны автора, решению, являющему воинственность, глубину и силу, довольно-таки неожиданные для столь кроткой природы. Завтра я в подробностях обрисую вам свой ответ Мирнам Минкоффым этого мира. Результат этого может, между прочим, свергнуть (и даже слишком буквально) мистера Гонзалеса как некое олицетворение власти внутри «Штанов Леви». С этим извергом должно быть покончено. Одна из наиболее влиятельных организаций по защите гражданских прав, вне всякого сомнения, увенчает меня лаврами.
Почти невыносимая боль прошивает мне пальцы в результате этих чрезмерных писаний. Я вынужден отложить карандаш, мой движитель истины, и омыть свои искалеченные руки в ванночке теплой воды. Моя интенсивная преданность делу справедливости привела к этой продолжительной диатрибе, и я чувствую, как мой круг-в-круге Леви взмывает ввысь до новых успехов и вершин.
Замечание о здоровье: Руки изувечены, клапан временно открыт (наполовину).
Замечание об общественном здравии: Сегодня — ничего; мать снова скрылась, похожая на куртизанку; один из ее пособников, как, вероятно, вам будет небезынтересно узнать, обнаружил свою безнадежность, явив нам в автобусах «Грейхаунда» свой фетиш.
Я собираюсь вознести молитву Св. Мартину де Порре — покровителю мулатов — за наше дело на фабрике. Поскольку его также вызывают против крыс, он, возможно, и в конторе нам поможет.
До следующей встречи,
Гэри, Ваш Воинственный Рабочий Парнишка
* * *
Доктор Тальк закурил «Бенсон-и-Хеджес», выглядывая в окно своего кабинета в Корпусе Общественных Наук. По другую сторону темного студгородка он видел свет в окнах вечерних классов. Весь вечер он обшаривал ящики стола в поисках своих заметок об одном легендарном британском монархе — заметок, торопливо списанных со стостраничного обзора британской истории, который он однажды прочел в карманном издании. Лекцию предстояло читать завтра, а уже — почти половина девятого. Как лектор д-р Тальк был знаменит поверхностным и саркастическим остроумием, а также легко перевариваемыми обобщениями, делавшими его популярным среди студенток и помогавшими скрыть недостаток знаний почти обо всем на свете, а в частности — о британской истории.
Но даже сам он осознавал теперь, что репутация софиста и говоруна не спасет его перед лицом неспособности вспомнить хоть что-то о Лире и Артуре за исключением разве что того, что у первого имелись какие-то дети. Тальк ткнул сигаретой в пепельницу и начал с нижнего ящика снова. У задней его стенки он наткнулся на пачку старых бумаг, которые просмотрел недостаточно внимательно во время первого поиска. Водрузив ее на колени, он начал отслюнивать один листок за другим и обнаружил, что они, как ему и представлялось, главным образом, были невозвращенными студентам сочинениями, скопившимися у него более чем за пять лет. Тальк перевернул одно, и взгляд его упал на грубый пожелтевший лист из блокнота «Великий Вождь»; красным карандашом на нем были выведены печатные буквы:
Ваше тотальное невежество касаемо того, на преподавание чего вы претендуете, заслуживает смертной казни. Я сомневаюсь, ведомо ли вам, что Св. Кассиан из Имолы был заколот насмерть стилами собственных студентов. Смерть его, благородная смерть мученика, сделала его святым покровителем учителей.
Молитесь ему, заблуждающийся глупец — вы, вопиющий «кто в теннис?», вы, играющий в гольф, глотающий коктейли псевдо-педант, — поскольку вам в самом деле нужен небесный покровитель. Пусть дни ваши сочтены, мучеником вы не умрете — ибо не содействуете вы цели святой, — но сдохнете абсолютным ослом, коим в действительности и являетесь .
Зорро
На последней линейке листа был изображен меч.
— Ох, интересно, что же с ним стало, — вслух произнес Тальк.
ШЕСТЬ
«Прогулочный Трактир Мэтти» располагался на углу в городском районе Кэрроллтон, где, пробежав шесть или семь миль параллельно друг другу, встречаются Проспект Св. Чарлза и река Миссиссиппи и проспект заканчивается. Здесь и образуется этот угол: проспект с его трамвайными рельсами по одну сторону, река с дамбой и железнодорожными путями — по другую. Внутри этого угла лежит отдельный маленький квартал. В воздухе постоянно висит тяжелая надоедливая вонь спиртоводочного завода на реке — запах этот удушает жаркими летними днями, когда ветерок несет его с реки. Квартал этот вырос наобум около века назад и сегодня едва ли выглядит по-городскому. По мере того, как центральные улицы пересекают Проспект Св. Чарльза и углубляются в него, они постепенно сбрасывают асфальт и покрываются гравием. Здесь — просто древнее селение, в котором сохранилось даже несколько амбаров, отчужденный деревенский микрокосм посреди большого города.
«Прогулочный Трактир Мэтти» походил на остальные дома в окр у ге: приземистый, некрашеный, несовершенно вертикальный. «Мэтти» слегка гулял направо, накреняясь к железнодорожным путям и реке. Фасад его был почти неприступен за броней жестяных вывесок с рекламой широкого разнообразия пив, сигарет и шипучих напитков. Даже сетка на двери пропагандировала фирменный хлеб. «Мэтти» был помесью бара и бакалейной лавки, причем бакалейный аспект ограничивался, по большей части, скудной гастрономией, напитками, хлебом и консервами. Рядом со стойкой бара располагался л е дник, в котором охлаждалось несколько фунтов маринованного мяса и колбас. К тому же, никакого Мэтти не существовало и в помине: единственной властью над ограниченным ассортиментом обладал мистер Уотсон — тихий, дубленый, цвета кофе-с-молоком владелец.
— А все оттуда, что профисанального навыка нету, — говорил Джоунз мистеру Уотсону. Джоунз угнездился на верхушке деревянного табурета, согнув под собой ноги наподобие щипцов для льда, готовый подхватить табурет и нагло утащить его прямо перед древним взором мистера Уотсона. — Ежли б я себе разование заимел, то веником бы не шваркал ни по какому полу у старой бляхи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117