Тут же рядом в ржавой железной клетке сидит медведь. Потеряв всякую надежду на свободу, а с ней и интерес к существованию, он забился в угол и предоставляет зрителям разглядывать его свалявшуюся шерсть.
Индеец танцует. Он танцует медленно, с серьезным лицом. Все его движения — ото движения бесконечно усталого человека. Впечатление такое, будто он рассказывает историю своего народа, повествует о его трагической судьбе.
Предполагается, что индейцы пришли из Азии, через Берингов пролив. К тому времени, когда на континент высадились первые европейцы, индейцы жили разобщенно, разделившись на многие племена и родовые общины. Они говорили на разных языках и вели примитивный и весьма своеобразный образ жизни. У них были свои обычаи, свои боги, свои традиции. Больше всего на свете они любили свободу, родную страну и уважали человеческое достоинство.
Индейцы не знали, что такое железо, а ружье считали олицетворением Злого духа. Но железо и порох в руках пришельцев из Европы сделали куда больше, чем мог бы сделать Злой дух. Пришельцы были безжалостны и знали одну истину: «Хороший индеец — это мертвый индеец».
...Смертельно уставший, обливающийся потом индеец закончил свой печальный танец и остановился в центре кружка глазевших на него туристов, жадно глядя на жидкий ручеек монет, падающих в поставленную на землю пустую консервную банку...
Отойдите от торгового центра резервации на несколько миль, и покажется, что вы вернулись на несколько веков назад. Здесь уже нет неонового света, здесь жизнь предстанет перед вами такой, какова она есть в резервации.
Ведь резервация — это своего рода американский лагерь смерти.
Прижавшись боком к скале, застыла в своей ужасающей нищете сколоченная из досок лачуга. Где яркие перья, где составленные у стены копья, где лук со стрелами и медвежьи шкуры, где, наконец, ожерелья из зубов диких зверей, что, судя по книгам, служат обязательным украшением каждой индеанки? Ничего этого нет и в помине. Все это вы найдете только в книгах или за доллары в лавчонках, вытянувшихся вдоль дороги.
Возле лачуги копошились в пыли две курицы, собачонка и несколько ребятишек. На камне сидела женщина. Ее плечи, казалось, бессильно опустились под невидимым, но тяжким грузом. Окна лачуги забиты досками, а железная печурка немилосерднр дымит.
— Мой сын в лесу,— проговорила старуха и махнула рукой в сторону дороги, поднимавшейся в гору.
Дорога вывела нас на порубку. Двое низкорослых коренастых мужчин с жесткими черными волосами грузили лес. На заводах автоматы дешевле рабочих рук, в резервациях — наоборот.
Индейцы были неразговорчивы. Взглянув на мой киноаппарат, они, видно, решили, что я заблудившийся турист. Я объяснил им, что приехал из Советского Союза.
Глаза моих собеседников загорелись любопытством.
— Правда ли, что в Москве нет резерваций для индейцев и не линчуют негров?
— Правда ли, что Добрый дух дал коммунистам ключи от неба?
— Правда ли, что русские придумали атомный томагавк, но зарыли его в землю?
Я был для них не только белый, я был еще и советский, и они воспользовались случаем, чтобы пожаловаться на свои беды:
— Белые забрали у нас картофель и табак, а нам привезли огненную воду. Она отнимает силы, от нее все болезни... Для себя они проложили железные дороги, построили города, а нас заперли в резервации. Но всему приходит конец. Добрый дух и нам назначит день правды.
По индейскому обычаю друзья раскуривают трубку , мира, а между врагами выкапывается томагавком пропасть войны. Первых пришельцев из Европы индейцы встретили трубками мира. Только позже, когда колонизаторы начали безжалостно угнетать и грабить, туземцы вынужде-
ны были поднять томагавки, чтобы защитить свою жизнь и свободу. Но борьба оказалась неравной. Пропасть войны, которая пролегла между индейцами и белыми по вине колонизаторов, поглотила некогда многочисленные племена исконных владельцев материка, будущее и свободу индейского народа. Пришельцы погасили трубки мира, отняли у индейцев томагавк. Но с этим индейцы не могут смириться.
...Ночью над Большим каньоном прошел дождь и смыл с деревьев, травы и асфальта толстый слой пыли. Все вокруг выглядело как на только что отреставрированной картине — засветились новые краски, выступили незаметные ранее детали.
После завтрака, пока в утренних солнечных лучах просыхала вымоченная за ночь дождем палатка, мы пошли прощаться с Большим каньоном. Во многих местах, там, где открываются глазу особенно захватывающие виды и глубины каньона, для отдыха и наблюдений оборудованы площадки. Мы пришли к площадке, которая в туристических маршрутах называется «Взгляд па пустыню».
Перед нами, сколько хватал глаз, распростерлась пустыня. В лучах раннего солнца она была похожа на фантастическое застывшее море. Волны его отливали красным. Поверхность его скеркала золотом, но не было оно золотым. У него не было ни определенного цвета, ни берегов. Пожалуй, это напоминало радугу, сорванную с небес индейскими богами и брошенную на берега Литл-Колорадо. Индейцы называют этот край «Цветной пустыней».
Мы направлялись в резервацию племени навахо, и наш путь лежал через эту пустыню. Последний раз взглянули туда, где удивляет своим покоем Большой каньон, но наши мысли были уже неспокойны, и извилистой дорогой мы спустились с высоких берегов каньона в глубины цветной сказки. Фантастические виды захватывали дух, по пыль, поднимаемая нашей машиной, немилосердно раздирала горло, и мы ехали молча. Дождь прошел только над Большим каньоном; а эти места — совсем рядом с ним — редко видят благословенную влагу. Пестрая, вся в каких-то раскрошенных обломках, пустыня была похожа на огромный город, в незапамятные времена разрушенный страшным землетрясением.
Примерно через час пути перед нами возник ярко размалеванный щит со словами: «Добро пожаловать на землю навахо!» За время путешествия подобных надписей встречалось немало, но они воспринимались обыденно. К вежливости человек привыкает быстрей, чем к грубости. Однако на этот раз приветствие взволновало: нога невольно сильней нажала на педаль, и машина рванулась вперед. Когда через мгновение щит остался позади, мы ехали уже по территории резервации навахов — самой большой индейской резервации Соединенных Штатов. Площадь ее — 50 тысяч квадратных миль. Здесь живет 100 тысяч индейцев племени навахо. Вокруг была все та же сухая пестрая земля, все так же щекотала горло пыль, но мы были уже на другой земле, среди других людей. А другими они были потому, что у них другая история и другая судьба.
Павахи живут там, где земля скупа на свои дары человеку. Зато здесь с избытком суровой красоты. Ее не надо искать, она всюду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
Индеец танцует. Он танцует медленно, с серьезным лицом. Все его движения — ото движения бесконечно усталого человека. Впечатление такое, будто он рассказывает историю своего народа, повествует о его трагической судьбе.
Предполагается, что индейцы пришли из Азии, через Берингов пролив. К тому времени, когда на континент высадились первые европейцы, индейцы жили разобщенно, разделившись на многие племена и родовые общины. Они говорили на разных языках и вели примитивный и весьма своеобразный образ жизни. У них были свои обычаи, свои боги, свои традиции. Больше всего на свете они любили свободу, родную страну и уважали человеческое достоинство.
Индейцы не знали, что такое железо, а ружье считали олицетворением Злого духа. Но железо и порох в руках пришельцев из Европы сделали куда больше, чем мог бы сделать Злой дух. Пришельцы были безжалостны и знали одну истину: «Хороший индеец — это мертвый индеец».
...Смертельно уставший, обливающийся потом индеец закончил свой печальный танец и остановился в центре кружка глазевших на него туристов, жадно глядя на жидкий ручеек монет, падающих в поставленную на землю пустую консервную банку...
Отойдите от торгового центра резервации на несколько миль, и покажется, что вы вернулись на несколько веков назад. Здесь уже нет неонового света, здесь жизнь предстанет перед вами такой, какова она есть в резервации.
Ведь резервация — это своего рода американский лагерь смерти.
Прижавшись боком к скале, застыла в своей ужасающей нищете сколоченная из досок лачуга. Где яркие перья, где составленные у стены копья, где лук со стрелами и медвежьи шкуры, где, наконец, ожерелья из зубов диких зверей, что, судя по книгам, служат обязательным украшением каждой индеанки? Ничего этого нет и в помине. Все это вы найдете только в книгах или за доллары в лавчонках, вытянувшихся вдоль дороги.
Возле лачуги копошились в пыли две курицы, собачонка и несколько ребятишек. На камне сидела женщина. Ее плечи, казалось, бессильно опустились под невидимым, но тяжким грузом. Окна лачуги забиты досками, а железная печурка немилосерднр дымит.
— Мой сын в лесу,— проговорила старуха и махнула рукой в сторону дороги, поднимавшейся в гору.
Дорога вывела нас на порубку. Двое низкорослых коренастых мужчин с жесткими черными волосами грузили лес. На заводах автоматы дешевле рабочих рук, в резервациях — наоборот.
Индейцы были неразговорчивы. Взглянув на мой киноаппарат, они, видно, решили, что я заблудившийся турист. Я объяснил им, что приехал из Советского Союза.
Глаза моих собеседников загорелись любопытством.
— Правда ли, что в Москве нет резерваций для индейцев и не линчуют негров?
— Правда ли, что Добрый дух дал коммунистам ключи от неба?
— Правда ли, что русские придумали атомный томагавк, но зарыли его в землю?
Я был для них не только белый, я был еще и советский, и они воспользовались случаем, чтобы пожаловаться на свои беды:
— Белые забрали у нас картофель и табак, а нам привезли огненную воду. Она отнимает силы, от нее все болезни... Для себя они проложили железные дороги, построили города, а нас заперли в резервации. Но всему приходит конец. Добрый дух и нам назначит день правды.
По индейскому обычаю друзья раскуривают трубку , мира, а между врагами выкапывается томагавком пропасть войны. Первых пришельцев из Европы индейцы встретили трубками мира. Только позже, когда колонизаторы начали безжалостно угнетать и грабить, туземцы вынужде-
ны были поднять томагавки, чтобы защитить свою жизнь и свободу. Но борьба оказалась неравной. Пропасть войны, которая пролегла между индейцами и белыми по вине колонизаторов, поглотила некогда многочисленные племена исконных владельцев материка, будущее и свободу индейского народа. Пришельцы погасили трубки мира, отняли у индейцев томагавк. Но с этим индейцы не могут смириться.
...Ночью над Большим каньоном прошел дождь и смыл с деревьев, травы и асфальта толстый слой пыли. Все вокруг выглядело как на только что отреставрированной картине — засветились новые краски, выступили незаметные ранее детали.
После завтрака, пока в утренних солнечных лучах просыхала вымоченная за ночь дождем палатка, мы пошли прощаться с Большим каньоном. Во многих местах, там, где открываются глазу особенно захватывающие виды и глубины каньона, для отдыха и наблюдений оборудованы площадки. Мы пришли к площадке, которая в туристических маршрутах называется «Взгляд па пустыню».
Перед нами, сколько хватал глаз, распростерлась пустыня. В лучах раннего солнца она была похожа на фантастическое застывшее море. Волны его отливали красным. Поверхность его скеркала золотом, но не было оно золотым. У него не было ни определенного цвета, ни берегов. Пожалуй, это напоминало радугу, сорванную с небес индейскими богами и брошенную на берега Литл-Колорадо. Индейцы называют этот край «Цветной пустыней».
Мы направлялись в резервацию племени навахо, и наш путь лежал через эту пустыню. Последний раз взглянули туда, где удивляет своим покоем Большой каньон, но наши мысли были уже неспокойны, и извилистой дорогой мы спустились с высоких берегов каньона в глубины цветной сказки. Фантастические виды захватывали дух, по пыль, поднимаемая нашей машиной, немилосердно раздирала горло, и мы ехали молча. Дождь прошел только над Большим каньоном; а эти места — совсем рядом с ним — редко видят благословенную влагу. Пестрая, вся в каких-то раскрошенных обломках, пустыня была похожа на огромный город, в незапамятные времена разрушенный страшным землетрясением.
Примерно через час пути перед нами возник ярко размалеванный щит со словами: «Добро пожаловать на землю навахо!» За время путешествия подобных надписей встречалось немало, но они воспринимались обыденно. К вежливости человек привыкает быстрей, чем к грубости. Однако на этот раз приветствие взволновало: нога невольно сильней нажала на педаль, и машина рванулась вперед. Когда через мгновение щит остался позади, мы ехали уже по территории резервации навахов — самой большой индейской резервации Соединенных Штатов. Площадь ее — 50 тысяч квадратных миль. Здесь живет 100 тысяч индейцев племени навахо. Вокруг была все та же сухая пестрая земля, все так же щекотала горло пыль, но мы были уже на другой земле, среди других людей. А другими они были потому, что у них другая история и другая судьба.
Павахи живут там, где земля скупа на свои дары человеку. Зато здесь с избытком суровой красоты. Ее не надо искать, она всюду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84