Василий Сталин немедленно отреагировал:
– Вы куда?
– Мы на минуту заехали. Нам пора. Работа, Василий Иосифович, – сказал Мессинг.
– Какая работа? Матч кончится – в «Асторию» поедем, отметим победу! Я вас с футболистами познакомлю! Геройские ребята! Повеселимся от души!
– Спасибо, Василий Иосифович, но у меня концерт. Я не имею права опаздывать ни на минуту – за опоздание на работу тюрьма, разве не знаете? – Мессинг поднялся из-за стола.
– Да знаю, знаю! – поморщился Василий Сталин. – Я скажу – вашему начальству позвонят, все будет нормально.
– К сожалению, зрителям, которые будут меня ждать, ваши люди позвонить не смогут.
– Ладно. Жаль. Ты мне понравился, товарищ Мессинг. Так три-один, говоришь?
– Три-один, – ответил Мессинг.
– Ладно, буду ждать третьего. – Василий встал, протянул руку. – Ну, будь здоров, Мессинг! Приходи! Когда ВВС играет, я всегда здесь! Слушай, а ты хоккей видел? – вдруг спохватился Василий Сталин.
– Н-нет… а что это? Тоже игра?
– Ну ты даешь, Мессинг! Прямо Ванек из брянского леса! Это такая захватывающая игра! Это… – он задумался, махнул рукой. – Ладно, не мешай смотреть! Будь здоров!
– До свидания. Увидимся в другой раз. – Мессинг пожал протянутую руку и не спеша направился из ложи.
В спину ему смотрел Абакумов…
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Москва, лето 1944 года
Сталин медленно прохаживался вдоль длинного стола, за которым сидели маршалы Жуков, Рокоссовский и Конев и члены Государственного комитета обороны – Берия, Маленков, Ворошилов и другие.
– Тут Международный Красный Крест к нам обратился, – медленно говорил Сталин. – Они обеспокоены положением немецких военнопленных в наших лагерях… Положением наших военнопленных в немецких лагерях они не обеспокоены. Там, надо понимать, все очень хорошо, и наши военнопленные как сыр в масле катаются, а вот в наших лагерях немцам очень плохо…
Маршалы и члены ГКО заулыбались, глядя на Сталина.
– Я предлагаю провести этих пленных немцев по Москве. Они сюда так рвались… даже парад Гитлер назначил… Вот я предлагаю провести их по Москве. Пусть посмотрят столицу нашей Родины. И москвичи пусть посмотрят на этих… горе-победителей… И пусть наши операторы снимут всю эту.. процессию. И надо показать ее во всех городах Советского Союза… во всех деревнях. Пусть советские люди смотрят – это результат их героического труда… результат побед нашей героической Красной армии. Пусть все видят… Товарищ Берия, распорядитесь, чтобы среди пленных отобрали тех, кто участвовал в наступлении на Москву и был под Сталинградом… Пусть господа из Международного Красного Креста посмотрят, как выглядят эти пленные… Скажите им, что можно было бы и всех пленных прогнать через Москву, но боимся – это займет очень много времени… их теперь у нас миллионы… – Сталин остановился у стола, положил на него трубку. – Я полагаю, лучшего агитационного материала и придумать невозможно. Это сама жизнь…
Большая колонна пленных немцев, солдат и офицеров, медленно движется по залитым солнцем улицам Москвы. Конвойные – наши солдаты – идут по бокам колонны на расстоянии пяти-семи метров друг от друга. На тротуарах толпятся москвичи, в основном пожилые люди и старики, а также женщины средних лет и старше, угрюмые подростки, мальчишки и девчонки… Немцы бредут с опущенными головами, иногда поднимают взгляд… встречаются с глазами москвичей, стоящих вдоль тротуаров, и тут же поспешно опускают глаза… отводят в стороны… Москвичи молча смотрят…Ив конце этой бесконечной многотысячной колонны, следом за конвоем медленно едут две поливальные машины, и струи воды омывают асфальт, смывая нечистые следы оккупантов…
В этой толпе москвичей вместе со всеми стояли Мессинг и Аида Михайловна, а также почти вся концертная бригада Осипа Ефремовича. Светило яркое солнце, в синем-синем небе медленно плыли кучерявые белоснежные облака. Стояло жаркое лето 1944 года…
Мессинг смотрел на изможденные небритые лица солдат и офицеров, на рваные мундиры, разбитые сапоги, и в памяти, словно ураганным ветром, проносились совсем другие картины…
… Бесконечные ряды стальных германских шлемов, ряды начищенных сапог, печатающих шаг по мостовой… Свастика на знамени… Гитлер стоит на трибуне и благоговейно взирает на колыхающиеся шеренги проходящих перед ним солдат.
…Колонна немецких войск, входящая в Париж… немецкие танки с ревом въезжают под Триумфальную арку.
…Германские солдаты ломают шлагбаум на границе с Польшей… Горящие здания на улицах Варшавы… Немецкие танки и пехота движутся по дорогам Польши… Бредут колонны пленных поляков.
…Гитлер разговаривает с Мессингом… улыбается… и рядом стоит Геббельс и тоже улыбается.
…Цельмейстер и Лева Кобак бегут по улице… Они пытаются спастись, уже зная, что им не убежать. И отчаяние написано на лице обернувшегося Левы Кобака… предсмертное отчаяние… Мессинг ощущает ужас и боль, боль от сознания, что он ничем не может им помочь… Канарис с усмешкой смотрит на Мессинга, потом вынимает из кобуры пистолет и медленно, хладнокровно прицеливается. Нелепо взмахнув руками, Цельмейстер мешком плюхается на влажный блестящий асфальт… и следом гремят еще выстрелы, и падает сраженный Лева Кобак.
– Пауль, проверьте, точно ли я стрелял, – приказывает Канарис, убирая пистолет в кобуру.
Эсэсовец козыряет и быстро бежит к лежащим на асфальте Цельмейстеру и Кобаку.
.. Генрих Канарис что-то говорит Мессингу в своем кабинете, улыбается. На нем черный мундир штандартенфюрера СС с серебряными погонами, свастиками и серебряными нашивками. И эмблема – череп со скрещенными костями. Лицо Канариса нервно подергивается, глаза с ненавистью смотрят на Мессинга…
Мессинг вздрогнул, приходя в себя, и вновь увидел пленных немцев, бредущих перед ним по улице Москвы… Сияло июльское солнце… сверкали купол звонницы Ивана Великого и звезды на кремлевских башнях… На обочинах тротуаров плотной толпой стояли москвичи, глядя на людей, которые пришли их завоевать…
Потом Мессинг с женой устало брели по пустынным улицам, и редкие прохожие попадались им навстречу.
– Господи, когда же она наконец кончится, эта война… – тихо сказала Аида Михайловна. – Мне кажется, когда их победят, наступит золотой век человечества…
– Не наступит… – негромко задумчиво ответил Мессинг.
– Почему? Неужели люди и теперь не поймут, что хорошо, а что плохо? Неужели столько смертей и страданий их ничему не научат? – встрепенулась Аида Михайловна.
– Разве до этой войны было мало войн? И чему они научили человечество? Ужасно то, что, закончив одну войну, люди сразу начинают готовиться к новой…
– Да ну тебя, Вольф! – махнула рукой Аида Михайловна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118
– Вы куда?
– Мы на минуту заехали. Нам пора. Работа, Василий Иосифович, – сказал Мессинг.
– Какая работа? Матч кончится – в «Асторию» поедем, отметим победу! Я вас с футболистами познакомлю! Геройские ребята! Повеселимся от души!
– Спасибо, Василий Иосифович, но у меня концерт. Я не имею права опаздывать ни на минуту – за опоздание на работу тюрьма, разве не знаете? – Мессинг поднялся из-за стола.
– Да знаю, знаю! – поморщился Василий Сталин. – Я скажу – вашему начальству позвонят, все будет нормально.
– К сожалению, зрителям, которые будут меня ждать, ваши люди позвонить не смогут.
– Ладно. Жаль. Ты мне понравился, товарищ Мессинг. Так три-один, говоришь?
– Три-один, – ответил Мессинг.
– Ладно, буду ждать третьего. – Василий встал, протянул руку. – Ну, будь здоров, Мессинг! Приходи! Когда ВВС играет, я всегда здесь! Слушай, а ты хоккей видел? – вдруг спохватился Василий Сталин.
– Н-нет… а что это? Тоже игра?
– Ну ты даешь, Мессинг! Прямо Ванек из брянского леса! Это такая захватывающая игра! Это… – он задумался, махнул рукой. – Ладно, не мешай смотреть! Будь здоров!
– До свидания. Увидимся в другой раз. – Мессинг пожал протянутую руку и не спеша направился из ложи.
В спину ему смотрел Абакумов…
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Москва, лето 1944 года
Сталин медленно прохаживался вдоль длинного стола, за которым сидели маршалы Жуков, Рокоссовский и Конев и члены Государственного комитета обороны – Берия, Маленков, Ворошилов и другие.
– Тут Международный Красный Крест к нам обратился, – медленно говорил Сталин. – Они обеспокоены положением немецких военнопленных в наших лагерях… Положением наших военнопленных в немецких лагерях они не обеспокоены. Там, надо понимать, все очень хорошо, и наши военнопленные как сыр в масле катаются, а вот в наших лагерях немцам очень плохо…
Маршалы и члены ГКО заулыбались, глядя на Сталина.
– Я предлагаю провести этих пленных немцев по Москве. Они сюда так рвались… даже парад Гитлер назначил… Вот я предлагаю провести их по Москве. Пусть посмотрят столицу нашей Родины. И москвичи пусть посмотрят на этих… горе-победителей… И пусть наши операторы снимут всю эту.. процессию. И надо показать ее во всех городах Советского Союза… во всех деревнях. Пусть советские люди смотрят – это результат их героического труда… результат побед нашей героической Красной армии. Пусть все видят… Товарищ Берия, распорядитесь, чтобы среди пленных отобрали тех, кто участвовал в наступлении на Москву и был под Сталинградом… Пусть господа из Международного Красного Креста посмотрят, как выглядят эти пленные… Скажите им, что можно было бы и всех пленных прогнать через Москву, но боимся – это займет очень много времени… их теперь у нас миллионы… – Сталин остановился у стола, положил на него трубку. – Я полагаю, лучшего агитационного материала и придумать невозможно. Это сама жизнь…
Большая колонна пленных немцев, солдат и офицеров, медленно движется по залитым солнцем улицам Москвы. Конвойные – наши солдаты – идут по бокам колонны на расстоянии пяти-семи метров друг от друга. На тротуарах толпятся москвичи, в основном пожилые люди и старики, а также женщины средних лет и старше, угрюмые подростки, мальчишки и девчонки… Немцы бредут с опущенными головами, иногда поднимают взгляд… встречаются с глазами москвичей, стоящих вдоль тротуаров, и тут же поспешно опускают глаза… отводят в стороны… Москвичи молча смотрят…Ив конце этой бесконечной многотысячной колонны, следом за конвоем медленно едут две поливальные машины, и струи воды омывают асфальт, смывая нечистые следы оккупантов…
В этой толпе москвичей вместе со всеми стояли Мессинг и Аида Михайловна, а также почти вся концертная бригада Осипа Ефремовича. Светило яркое солнце, в синем-синем небе медленно плыли кучерявые белоснежные облака. Стояло жаркое лето 1944 года…
Мессинг смотрел на изможденные небритые лица солдат и офицеров, на рваные мундиры, разбитые сапоги, и в памяти, словно ураганным ветром, проносились совсем другие картины…
… Бесконечные ряды стальных германских шлемов, ряды начищенных сапог, печатающих шаг по мостовой… Свастика на знамени… Гитлер стоит на трибуне и благоговейно взирает на колыхающиеся шеренги проходящих перед ним солдат.
…Колонна немецких войск, входящая в Париж… немецкие танки с ревом въезжают под Триумфальную арку.
…Германские солдаты ломают шлагбаум на границе с Польшей… Горящие здания на улицах Варшавы… Немецкие танки и пехота движутся по дорогам Польши… Бредут колонны пленных поляков.
…Гитлер разговаривает с Мессингом… улыбается… и рядом стоит Геббельс и тоже улыбается.
…Цельмейстер и Лева Кобак бегут по улице… Они пытаются спастись, уже зная, что им не убежать. И отчаяние написано на лице обернувшегося Левы Кобака… предсмертное отчаяние… Мессинг ощущает ужас и боль, боль от сознания, что он ничем не может им помочь… Канарис с усмешкой смотрит на Мессинга, потом вынимает из кобуры пистолет и медленно, хладнокровно прицеливается. Нелепо взмахнув руками, Цельмейстер мешком плюхается на влажный блестящий асфальт… и следом гремят еще выстрелы, и падает сраженный Лева Кобак.
– Пауль, проверьте, точно ли я стрелял, – приказывает Канарис, убирая пистолет в кобуру.
Эсэсовец козыряет и быстро бежит к лежащим на асфальте Цельмейстеру и Кобаку.
.. Генрих Канарис что-то говорит Мессингу в своем кабинете, улыбается. На нем черный мундир штандартенфюрера СС с серебряными погонами, свастиками и серебряными нашивками. И эмблема – череп со скрещенными костями. Лицо Канариса нервно подергивается, глаза с ненавистью смотрят на Мессинга…
Мессинг вздрогнул, приходя в себя, и вновь увидел пленных немцев, бредущих перед ним по улице Москвы… Сияло июльское солнце… сверкали купол звонницы Ивана Великого и звезды на кремлевских башнях… На обочинах тротуаров плотной толпой стояли москвичи, глядя на людей, которые пришли их завоевать…
Потом Мессинг с женой устало брели по пустынным улицам, и редкие прохожие попадались им навстречу.
– Господи, когда же она наконец кончится, эта война… – тихо сказала Аида Михайловна. – Мне кажется, когда их победят, наступит золотой век человечества…
– Не наступит… – негромко задумчиво ответил Мессинг.
– Почему? Неужели люди и теперь не поймут, что хорошо, а что плохо? Неужели столько смертей и страданий их ничему не научат? – встрепенулась Аида Михайловна.
– Разве до этой войны было мало войн? И чему они научили человечество? Ужасно то, что, закончив одну войну, люди сразу начинают готовиться к новой…
– Да ну тебя, Вольф! – махнула рукой Аида Михайловна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118