– А мы и так в Сибирь едем!
И мужчины громко беззлобно рассмеялись…
Мессинг протянул спящего малыша женщине.
– А проснется – опять кричать начнет? – шепотом спросила она.
– Не будет больше… не бойтесь, – так же тихо ответил Мессинг. – У него от духоты, от шума и грохота спазмы сосудиков… Теперь ничего…
– А вы доктор? – спросила женщина, прижимая малыша к груди.
– Я-то? Ну да, вроде того… – улыбнулся Мессинг и, поднявшись, пошел в свое купе. На пороге обернулся: – Если что, я тут рядом…
А в тамбуре уходили одни курильщики и приходили новые, и разговоры крутились вокруг одного и того же.
– А чего говорили-то? Рабочий класс Германии не допустит войны, так, да? Рабочий класс Германии, как один, подымется на защиту первого в мире пролетарского государства Советского Союза! Солидарность трудящихся всего мира – надежный заслон любому агрессору! – кричал сквозь грохот колес сухой узкоплечий старик в линялой рубахе и смолил скрученную из газетного обрывка цигарку.
– А кто у них в армии-то? – кричал другой мужик. – Да те же самые рабочие и есть! Вот тебе и мировая солидарность! А я ить ишшо в ту германскую воевал! Немец – вояка справный!
– Ничё, дядя! Это от неожиданности мы мало-мало растерялись! Щас соберутся и двинем их аж до самого Берлина! И Гитлера этого самого с его дружками – всех за жопу и в мешок! И в пруду утопим!
– Э-эх, сынок, твои слова да в уши Господу!
В крайнем закутке сидел пожилой мужик и медленно тянул меха гармони, а паренек лет четырнадцати пел чистым, высоким голосом:
Степь да степь кругом, путь далек лежит,
В той степи глухой замерзал ямщик.
В той степи глухой замерзал ямщик.
И набравшись сил, чуя смертный час.
Он товарищу отдавал наказ.
Он товарищу отдавал наказ…
И плыла мелодия в бескрайние поля, раскинувшиеся до самого горизонта, и сияло высокое безоблачное небо, солнце плыло по нему большим расплавленным желтком. Железная дорога черной стрелой разрезала степь пополам, и по этой дороге стучал, пыхтел, пуская клубы белого пара, длинный, зеленый, похожий на червяка поезд. И стояла вековая тишина, и будто не началась война…
Вдруг, нарушив эту тишину, послышался далекий вой моторов, и в голубом просторе показались три точки, которые быстро росли, превращаясь в самолеты. Вой усиливался – самолеты пикировали прямо на поезд. И вот первый черный взрыв вырос рядом с железнодорожным полотном.
Издав протяжный свисток, поезд медленно затормозил и наконец встал, и из вагонов посыпались люди. Они бежали в поле в разные стороны. Ахнули новые взрывы, и самолеты, выйдя из пике, взмывали вверх, но не улетели, а стали разворачиваться и вновь пошли на снижение, и снова рванули черные взрывы, и застучали долгие пулеметные очереди, словно длинными плетями стегая землю. Люди бежали с криками и падали, закрывая головы руками… Женщины прижимали к себе маленьких детей, вопили от ужаса, а пули фонтанчиками вспарывали землю прямо у их ног.
После третьего захода самолеты снова взмыли вверх и скоро растворились в бездонной синеве. Воцарилась жуткая тишина. Люди медленно поднимались, со страхом глядя в небо. Паровоз пустил большое облако пара и пронзительно засвистел.
И все побежали обратно к вагонам…
На столике вздрагивала керосиновая лампа, вагонное окно было тщательно зашторено. В карты играли до изнеможения. Громко шлепали их об столик, смеялись, выкрикивали:
– А вот вам дамочка треф, что скажете?
– А мы вашу дамочку козырным валетиком накроем!
– Не надо накрывать – все равно никто не родится!
– Раиса Андреевна, ну что вы, в самом деле? Зачем семерку пик оставили?
– А куда ж я ее дену, миленький?
– Ну вот мы и сели в лужу! Шестнадцатый раз дураки! Поздравляю!
– Не шестнадцатый, а восемнадцатый! – поправил Дормидонт Павлович.
– Нет уж, извиняйте, шестнадцатый! – яростно возразил администратор Осип Ефремович. – А будете спорить, я, когда приедем, суточные вам на неделю задержу!
– А мне правда дороже суточных! – рявкнул басом Дормидонт Павлович. – Восемнадцать раз вы дураками остались!
– Наглая беспардонная ложь! Всего шестнадцать!
– Нет, восемнадцать!
– Нет, шестнадцать! Вы – лжец и шулер!
– Сами вы лжец и безмозглый игрок!
– Шестнадцать!
– Успокойтесь, бездарный администратор, восемнадцать разочков вы остались дурачком! Круглым!
– Шестнадцать, бездарный вы артист! Пустое место!
– Я – бездарный артист?
– Вы, конечно!
– Как во городе то было, во Казани-и-и! Грозный царь пил и веселился! – взревел басом Дормидонт Павлович и протянул вперед руки, будто хотел схватить Осипа Ефремовича за горло.
Глядя на их яростную перебранку, Мессинг, Раиса Андреевна и Артем Виноградов рассмеялись. Из соседнего купе кто-то проговорил укоризненно:
– Совесть поимейте, товарищи! Люди уже спать легли!
– Ты сколько раз дураком остался? – шепотом спросил Дормидонт Артема Виноградова.
– Двадцать четыре, – улыбнулся куплетист.
– А Мессинг, проходимец, ни разу!
– Так он же карты насквозь видит…
– Что вы там шепчетесь? – улыбнувшись, спросил Мессинг.
– Артем говорит, что вы шельмуете в карты, Вольф Григорьевич, – ответил Дормидонт, подмигнув Артему.
– Никогда не шельмовал в карты, – снова улыбнулся Мессинг. – Вот вы сейчас держите колоду. Хотите, скажу, какая в колоде шестая карта?
– Ну попробуйте.
– Король червей.
Дормидонт отсчитал пять карт сверху, перевернул шестую – оказался король червей, усмехнулся, покачал головой и спросил:
– Ну а двадцать первая карта сверху?
– Семерка пик, – ответил Мессинг.
Дормидонт Павлович отсчитал двадцать карт, двадцать первой выпала семерка пик. Мессинг улыбнулся. Раиса Андреевна закатила глаза к потолку, Артем Виноградов понимающе покивал головой.
– Ну тя к чертям, Вольф Григорьич, с тобой связываться – только здоровье вредить… Слушай, а ты в карты на деньги не играл?
– Один раз в жизни играл… Больше никогда…
– Зря. Богатым человеком стал бы… – засмеялся Дормидонт Павлович. – Пока не убили бы! У меня был один знакомый – катала страшный! В Ростове на большие деньги играл. И выигрывал все время! Рулять любил! Женщины, шампанское, подарки! Убили. И все дела. Но я скажу вам, Вольф Григорьевич, карты он… ну, чувствовал, что ли. Ну, вот как вы – насквозь видел! Я с ним выпивал, бывало, спрашивал – как ты мухлюешь? Ну расскажи, может, и я попробую. Он смеялся всегда – у тебя, говорит, не получится. Я карты чувствую. Они, говорит, для меня живые… Вот в чем тут дело, а?
– Для меня они тоже живые, – сказал Мессинг.
– Как живые? – спросил Артем Виноградов. – Не понимаю… как это – живые?
– Я тоже не понимаю… – с улыбкой развел руками Мессинг.
– О чем вы говорите, Господи! – всплеснув руками, простонала Раиса Андреевна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118