И шел этот звук откуда-то сверху, с небес. Звук быстро становился резче, с подвывом. И вдруг рванул взрыв. За ним еще и еще. Вздрогнули стены дома, тонко прозвенели стекла в окнах.
– Что это? – испуганно спросила Раиса Андреевна.
Взрывы зазвучали снова и снова. Покачнулась электрическая лампа под потолком, вновь вздрогнули стены домов. Распахнулась дверь, и на пороге возник администратор Осип Ефремович.
– Что это?! – с порога крикнул он.
– Война, – просто ответил Мессинг.
– Какая еще война? – нервно спросила Раиса Андреевна. – Какая война? Вы уже пророчили войну, Вольф Григорьевич, все знают, чем это кончилось…
– Это война, Раиса Андреевна… – повторил Мессинг. – Гитлер напал на Советский Союз.
И, словно в подтверждение его слов, совсем близко тяжко охнули новые взрывы, вой самолетов сделался гуще и громче, сквозь этот вой и взрывы раздались пулеметные очереди… И темные окна вдруг озарились огнем пожаров.
А по коридору уже слышался топот многих ног. Кричали полуголые, выскочившие из постелей женщины, мужчины в пижамных штанах и тапочках на босу ногу. Раздавались выкрики, ахи, отрывочные реплики:
– Что это? Может, военные учения?
– Какие, к черту, учения?! Город бомбят, а вы – учения!
– Неужели это немцы?!
– А кто же, как вы думаете? Японцы?!
– Господи, что делать-то?
– Товарищи! Спокойствие! Сохраняем спокойствие! Я сейчас поеду в горком партии и все узнаю! – прокричал Осип Ефремович. – Никакой паники!
В комнате Мессинга никого не осталось, кроме Дормидонта Павловича. Он по-прежнему сидел за столом, дымил папиросой. Наконец сказал:
– Выходит, правильно ты пророчил, Вольф Григорьич… вот и война… Что теперь будет-то?
– Через неделю немцы будут в Минске, – сказал Мессинг.
– Через неделю? – перепуганно переспросил Дорминдонт Павлович. – Ну это ты маху даешь, Вольф Григорьевич! На границе столько войск… там же Красная армия…
– Через неделю немцы будут здесь, – жестко повторил Мессинг. – Вы пойдете в армию?
– Не возьмут – мне пятьдесят два… – Дорминдонт Павлович налил себе водки и выпил, повторил: – Через неделю? Ну это ты зря так, Вольф Григорьевич… ей-богу, зря.
Через неделю после вторжения, 29 июня, немецкие танки ворвались в Минск, хотя Брестская крепость, истекая кровью, оборонялась больше месяца…
Немецкая пехота на понтонах и лодках переправляется через Буг… Немецкие самолеты бомбят советские города… Указатели вдоль дороги… Минск… Киев… Брест… Гомель… Харьков… По пограничным мостам на скорости идут немецкие танки… грузовики тащат тяжелые артиллерийские орудия… Немецкие батареи по команде изрыгают залпы огня…
Карты Европейской части Советского Союза, разложенные на столе, испещрены стрелами, которые устремлены к Москве… к Ленинграду… к Киеву… Вокруг стола стоят Гитлер и немецкие генералы. Один из них что-то объясняет Гитлеру, показывая пальцем по направлениям стрел. Генерал очень доволен положением дел, он улыбается улыбаются другие генералы. Улыбается Гитлер, согласно кивает…
И вновь – танки, поднимая завесу пыли, грохочут по русским дорогам… идут колонны немецких солдат… Им жарко, лица потные и небритые, но они улыбаются в камеру, что-то говорят, смеются. Они довольны… Они завоевывают чу жую землю, они наступают… А вот и первые пленные советские солдаты… израненные, многие босы, в рваных гимнастерках, в бинтах с заскорузлыми пятнами крови… Река пленных течет по дороге… на расстоянии полусотни метров едут на лошадях немцы-конвоиры…
Поезд идет на восток, лето 1941 года
Поезд шел на восток. Плацкартные и общие вагоны были набиты битком. Многие спали на багажных полках, под потолком или сидя, привалившись спинами к стенам вагона или к плечу соседа. На маленьких столиках в каждом отделении одна и та же еда – шелуха от вареных яиц, помидоры и огурцы, куски вареной курицы, остатки недоеденной воблы. Где-то в конце вагона заунывно пиликала гармонь, перестукивали колеса, потрескивали переборки вагона. Везде скученно, душно… много детей… То тут, то там слышен детский смех, крики, плач… Дети беззаботно бегали друг за другом по узким, заставленным корзинами, чемоданами и узлами проходам.
Мессинг сидел у самого окна, смотрел на мелькавшую полоску леса и придорожного кустарника, на желтое раскаленное солнце. Напротив него привалился к стенке купе Дормидонт Павлович, рядом примостился фокусник Артур Перешьян, на верхней полке дремала Раиса Андреевна.
За стенкой долго и заунывно плакал ребенок.
– Ладно, пойду покурю… – Дормидонт Павлович поднялся и стал пробираться к проходу.
– Я, пожалуй, тоже. – Артур Перешьян двинулся за ним.
Мессинг продолжал смотреть в окно. Ребенок за стенкой плакал все громче и громче.
Мессинг встал, пробрался к проходу и заглянул в соседнее купе:
– Что с ним? – Он подошел к женщине, державшей на руках годовалого малыша, который заходился криком.
– Да не знаю я… – Женщина подняла на него заплаканные глаза. – Всю ночь кричал… может, съел чего не то… может, заболел чем…
– У него сильная головная боль, – сказал Мессинг. – Дайте-ка мне сесть.
Старик, сосед женщины, поспешно встал Мессинг сел рядом с ней и взял малыша на руки.
– Мальчик, девочка?
– Да малой. Петенька, – всхлипнула женщина.
Мессинг погладил малыша по щечкам, потом положил ему на лоб ладонь, откинулся на стенку вагона и закрыл глаза. Малыш заплакал еще сильнее, но вдруг замолчал и тоже закрыл глаза, засопел, зачмокал губками. Стало непривычно тихо. Только громко стучали колеса.
В тамбуре курили несколько мужчин, и среди них Дормидонт Павлович и Артур Перешьян.
– Мы вот с ним первого июня в Бресте были. Так там целых две дивизии стояли, в самом городе. А сколько артиллерии! А танков сколько! Силища! – говорил возмущенно Дормидонт Павлович. – Куда все это подевалось? Как их могли разгромить?!
– Как, как! – нервно ответил пожилой человек в очках и рубахе с засученными рукавами. – Значит, разгромили!
– Да ты што? – выдохнул Дормидонт Павлович. – Чтоб такую силищу.. за несколько дней? Да такого быть не может!
– Да иди ты! Ну чего пристал? Я откуда знаю? – сплюнул пожилой человек и отвернулся.
В тамбуре колеса гремели сильнее, и из-за грохота собеседникам приходилось кричать друг на Друга.
– Как же это получается, а? Каждый день войну ждали, а случилось – как снег на голову! Получается что? Не готовы были, да?
– A y нас всегда так! Пока гром не грянет, мужик не перекрестится!
– Но ведь ждали лее! В газетах писали: «Если завтра война!», «Граница на замке!»
– Отстаньте от меня, я вам говорю! Ну чего привязалися?! Если б я все знал, я бы в Кремле сидел!
– Э-эх, выходит, и там мало чего знают!
– Ты лучше язык свой узлом завяжи, а то загремишь в Сибирь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118
– Что это? – испуганно спросила Раиса Андреевна.
Взрывы зазвучали снова и снова. Покачнулась электрическая лампа под потолком, вновь вздрогнули стены домов. Распахнулась дверь, и на пороге возник администратор Осип Ефремович.
– Что это?! – с порога крикнул он.
– Война, – просто ответил Мессинг.
– Какая еще война? – нервно спросила Раиса Андреевна. – Какая война? Вы уже пророчили войну, Вольф Григорьевич, все знают, чем это кончилось…
– Это война, Раиса Андреевна… – повторил Мессинг. – Гитлер напал на Советский Союз.
И, словно в подтверждение его слов, совсем близко тяжко охнули новые взрывы, вой самолетов сделался гуще и громче, сквозь этот вой и взрывы раздались пулеметные очереди… И темные окна вдруг озарились огнем пожаров.
А по коридору уже слышался топот многих ног. Кричали полуголые, выскочившие из постелей женщины, мужчины в пижамных штанах и тапочках на босу ногу. Раздавались выкрики, ахи, отрывочные реплики:
– Что это? Может, военные учения?
– Какие, к черту, учения?! Город бомбят, а вы – учения!
– Неужели это немцы?!
– А кто же, как вы думаете? Японцы?!
– Господи, что делать-то?
– Товарищи! Спокойствие! Сохраняем спокойствие! Я сейчас поеду в горком партии и все узнаю! – прокричал Осип Ефремович. – Никакой паники!
В комнате Мессинга никого не осталось, кроме Дормидонта Павловича. Он по-прежнему сидел за столом, дымил папиросой. Наконец сказал:
– Выходит, правильно ты пророчил, Вольф Григорьич… вот и война… Что теперь будет-то?
– Через неделю немцы будут в Минске, – сказал Мессинг.
– Через неделю? – перепуганно переспросил Дорминдонт Павлович. – Ну это ты маху даешь, Вольф Григорьевич! На границе столько войск… там же Красная армия…
– Через неделю немцы будут здесь, – жестко повторил Мессинг. – Вы пойдете в армию?
– Не возьмут – мне пятьдесят два… – Дорминдонт Павлович налил себе водки и выпил, повторил: – Через неделю? Ну это ты зря так, Вольф Григорьевич… ей-богу, зря.
Через неделю после вторжения, 29 июня, немецкие танки ворвались в Минск, хотя Брестская крепость, истекая кровью, оборонялась больше месяца…
Немецкая пехота на понтонах и лодках переправляется через Буг… Немецкие самолеты бомбят советские города… Указатели вдоль дороги… Минск… Киев… Брест… Гомель… Харьков… По пограничным мостам на скорости идут немецкие танки… грузовики тащат тяжелые артиллерийские орудия… Немецкие батареи по команде изрыгают залпы огня…
Карты Европейской части Советского Союза, разложенные на столе, испещрены стрелами, которые устремлены к Москве… к Ленинграду… к Киеву… Вокруг стола стоят Гитлер и немецкие генералы. Один из них что-то объясняет Гитлеру, показывая пальцем по направлениям стрел. Генерал очень доволен положением дел, он улыбается улыбаются другие генералы. Улыбается Гитлер, согласно кивает…
И вновь – танки, поднимая завесу пыли, грохочут по русским дорогам… идут колонны немецких солдат… Им жарко, лица потные и небритые, но они улыбаются в камеру, что-то говорят, смеются. Они довольны… Они завоевывают чу жую землю, они наступают… А вот и первые пленные советские солдаты… израненные, многие босы, в рваных гимнастерках, в бинтах с заскорузлыми пятнами крови… Река пленных течет по дороге… на расстоянии полусотни метров едут на лошадях немцы-конвоиры…
Поезд идет на восток, лето 1941 года
Поезд шел на восток. Плацкартные и общие вагоны были набиты битком. Многие спали на багажных полках, под потолком или сидя, привалившись спинами к стенам вагона или к плечу соседа. На маленьких столиках в каждом отделении одна и та же еда – шелуха от вареных яиц, помидоры и огурцы, куски вареной курицы, остатки недоеденной воблы. Где-то в конце вагона заунывно пиликала гармонь, перестукивали колеса, потрескивали переборки вагона. Везде скученно, душно… много детей… То тут, то там слышен детский смех, крики, плач… Дети беззаботно бегали друг за другом по узким, заставленным корзинами, чемоданами и узлами проходам.
Мессинг сидел у самого окна, смотрел на мелькавшую полоску леса и придорожного кустарника, на желтое раскаленное солнце. Напротив него привалился к стенке купе Дормидонт Павлович, рядом примостился фокусник Артур Перешьян, на верхней полке дремала Раиса Андреевна.
За стенкой долго и заунывно плакал ребенок.
– Ладно, пойду покурю… – Дормидонт Павлович поднялся и стал пробираться к проходу.
– Я, пожалуй, тоже. – Артур Перешьян двинулся за ним.
Мессинг продолжал смотреть в окно. Ребенок за стенкой плакал все громче и громче.
Мессинг встал, пробрался к проходу и заглянул в соседнее купе:
– Что с ним? – Он подошел к женщине, державшей на руках годовалого малыша, который заходился криком.
– Да не знаю я… – Женщина подняла на него заплаканные глаза. – Всю ночь кричал… может, съел чего не то… может, заболел чем…
– У него сильная головная боль, – сказал Мессинг. – Дайте-ка мне сесть.
Старик, сосед женщины, поспешно встал Мессинг сел рядом с ней и взял малыша на руки.
– Мальчик, девочка?
– Да малой. Петенька, – всхлипнула женщина.
Мессинг погладил малыша по щечкам, потом положил ему на лоб ладонь, откинулся на стенку вагона и закрыл глаза. Малыш заплакал еще сильнее, но вдруг замолчал и тоже закрыл глаза, засопел, зачмокал губками. Стало непривычно тихо. Только громко стучали колеса.
В тамбуре курили несколько мужчин, и среди них Дормидонт Павлович и Артур Перешьян.
– Мы вот с ним первого июня в Бресте были. Так там целых две дивизии стояли, в самом городе. А сколько артиллерии! А танков сколько! Силища! – говорил возмущенно Дормидонт Павлович. – Куда все это подевалось? Как их могли разгромить?!
– Как, как! – нервно ответил пожилой человек в очках и рубахе с засученными рукавами. – Значит, разгромили!
– Да ты што? – выдохнул Дормидонт Павлович. – Чтоб такую силищу.. за несколько дней? Да такого быть не может!
– Да иди ты! Ну чего пристал? Я откуда знаю? – сплюнул пожилой человек и отвернулся.
В тамбуре колеса гремели сильнее, и из-за грохота собеседникам приходилось кричать друг на Друга.
– Как же это получается, а? Каждый день войну ждали, а случилось – как снег на голову! Получается что? Не готовы были, да?
– A y нас всегда так! Пока гром не грянет, мужик не перекрестится!
– Но ведь ждали лее! В газетах писали: «Если завтра война!», «Граница на замке!»
– Отстаньте от меня, я вам говорю! Ну чего привязалися?! Если б я все знал, я бы в Кремле сидел!
– Э-эх, выходит, и там мало чего знают!
– Ты лучше язык свой узлом завяжи, а то загремишь в Сибирь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118