Мессинг водил кистью по холсту – на нем красовалось нечто, весьма отдаленно напоминающее человеческое лицо. Он прикасался к холсту то в одном, то в другом месте, затем долго смешивал на палитре краски и слушал.
– Дом большой. Такой дом ухода и надзора требует, одних комнат для проживания – двадцать одна!
– Двадцать одна? – недоверчиво переспросил Мессинг.
– Именно так, пан. А сколько кладовых, погребов, складов! Холодных комнат для продуктов – шесть! А винный подвал? Их два – один с вином, другой – с водками и коньяками… виски и ромы, джины, настойки… А печей на кухнях сколько? И за всем этим я в первую очередь смотреть должен… За день так находишься, к вечеру едва ноги таскаешь… Жену и ту целыми днями не вижу, будто в разных местах живем…
…Затем в кресло присела худая, костлявая девица с большими натруженными руками со вспухшими узлами вен.
– Наше дело постельное… – улыбнулась она. – Ну и, конечно, скатерти, салфетки, шторы… Так что мы из прачечной-то, бывает, по нескольку дней не вылезаем, иной раз и заночуешь там, чтобы с утра пораньше за работу приняться. Графиня строгая очень – сама каждую простыню смотрит, каждую скатерть, салфетку..
Во время всех этих разговоров Цельмейстер сидел в дальнем углу залы, за небольшим столиком, не прислушиваясь и не вмешиваясь.
В помещение вошел слуга с подносом, накрытым крахмальной салфеткой, бесшумно направился к Цельмейстеру. Тот оживился, потер ладони, заулыбался:
– Наконец-то! А я уже заждался вас, любезный. Что вы нынче нам приготовили? Чем удивите?
– Пани Франя специально для вас старалась, – с важным видом ответил слуга, откидывая салфетку и составляя на стол перед Цельмейстером многочисленные тарелочки с разными кушаньями.
– Хорошо быть любимцем главной кухарки дома Чарторыйских, – довольно потер ладони Цельмеистер. – Моя бы воля – жил бы здесь всегда!
– Сыр рокфор ранний… сыр богемский… сыр эльзасский… – расставляя кушанья, говорил слуга. – Ветчина пармская… окорок брауншвейгский… салат – тут порей добавлен, капустка… редьки немного… Пани Франя на свой вкус составляла…
– Родной мой, твои слова что музыка Чайковского…. – закрыв глаза, Цельмеистер склонился над столом и нюхал каждое блюдо по отдельности. – Ах, какая симфония…
– Суп протертый попозже подавать?
– Попозже, любезный, попозже…
– А вино мозельское прикажете сейчас?
– Что за вопросы, любезный мой олух? Конечно, сейчас!
Они сидели за столом в углу залы и обедали. Цельмеистер умудрялся есть сразу с нескольких тарелок, чмокал, чавкал, блаженно прикрывая глаза и качая головой:
– Ах, как вкусно! Ты знаешь, Вольф, я даже готов подумать о снижении суммы гонорара.
– Боюсь, его совсем не будет, – ответил Мессинг, намазывая паштет на хлеб.
– То есть? Не пугай меня, Вольф! Напрягись… ты, вижу, от безделья совсем разбаловался и превратился в сибарита! Да, да, не смотри на меня честными еврейскими глазами! Они на меня не действуют, потому что у меня такие же честные и еврейские глаза.
Мессинг коротко рассмеялся, покачал головой, потом проговорил:
– Почти всех просмотрели… они все чистые… Понимаешь, они совершенно открыты моим вопросам, нисколько не смущаются, не прячутся, и я уверен, к краже они никакого отношения не имеют…
– Значит, в замке побывал кто-то чужой? – спросил Цельмейстер.
– Граф Чарторыйский категорически это отрицает. В покои графа, особенно туда, где хранятся фамильные драгоценности, чужой проникнуть не мог.
– Значит, мог, если брошка пропала. Или все-таки вор среди своих…
– Я этого ни в одном из них не увидел, – ответил Мессинг. – Все честные люди…
– Ну, положим, такую брошку слямзить мог и честный, – усмехнулся Цельмейстер.
В это время тяжелая дверь в залу приоткрылась и заглянула смешливая румяная девичья физиономия. Она смотрела на Цельмеистера и улыбалась.
Цельмейстер подмигнул ей, послал воздушный поцелуй. Девушка прыснула от смеха и скрылась.
– Чудная девушка… Марысей зовут… влюбилась в меня, как кошечка… ласковая. – Цельмейстер продолжал быстро жевать. – А в постели, Вольф, просто чудо…
– Перестань… – поморщился Мессинг.
– Господи, когда же ты влюбишься хоть в какую-нибудь юную пастушку? Или на тебя так подействовал негр в постели той дамы, что ты решил стать монахом?
– Перестань, я тебе сказал, Питер. Надоели, ей-богу, твои похотливые развлечения…
– Ох, ох, какие мы нравственные и неприступные… – покачал головой Цельмейстер.
Дверь в залу распахнулась шире, и на трехколесном велосипеде вкатился мальчик лет одиннадцати с непропорционально большой головой, сильно выступающим лбом и близко посаженными к переносице глазками. Неразборчиво напевая какую-то песенку, мальчишка прокатился по залу, не обращая внимания на двух взрослых людей, и выкатился в дверь, продолжая бормотать.
– А это кто? – встрепенувшись, спросил Мессинг.
– Мальчик, – усмехнулся Цельмейстер. – Видимо, сын кого-то из прислуги.
В это время вошел слуга, приблизился к столику, поставил темную бутыль вина и два бокала.
– Извини, любезный, кто этот мальчик на велосипеде? – спросил Цельмейстер.
– А-а… это сын дворецкого, – улыбнулся слуга. – Катается по всему дому.. Вы знаете, дворецкий очень переживает за него… Он таким родился…
– Слабоумным? – спросил Мессинг.
– Ну да. Вы догадались? Хороший мальчик, послушный, но… вот беда… учиться не может, ничего не запоминает…
Слуга ушел. Мессинг выпил глоток вина, сказал:
– Вот что, Питер, пусть этого мальчика приведут ко мне. Я его тоже попробую срисовать…
– Ты посмотрел его? Успел?
– Посмотрел, но увидеть ничего не смог. Он странно закрыт для меня… – ответил Мессинг. – Видимо, потому что слабоумен.
…И вот в том же деревянном кресле уже сидел одиннадцатилетний мальчик и туповато глядел на Мессинга, который водил кистью по холсту и задавал вопросы.
– Так тебя Марек зовут? – спросил Мессинг, глядя то на мальчика, то на холст.
– Марек…
– А что ты делаешь, Марек, когда на велосипеде не катаешься?
– Играю…
– Во что играешь? С кем играешь?
– Я один люблю играть. У меня паровозики есть, оловянные солдатики есть…
– И ты в них играешь? В солдатики?
– Да, играю…
Мессинг некоторое время еще размазывал краски по холсту, потом отложил палитру, кисть, достал из кармашка жилетки большие золотые часы-луковицу на толстой золотой цепочке, щелкнул крышкой, посмотрел на циферблат, затем отложил часы на столик рядом с мольбертом:
– Ты посиди немного, мне нужно отлучиться на две минуты. Я сейчас вернусь. – И Мессинг вышел из залы.
Закрыв за собой дверь, он присел на корточки и прильнул к замочной скважине. Отсюда ему было хорошо видно, как Марек сидел в кресле, вертя головой по сторонам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118