Поклонялся ему. Читал книги о нем и его мнениях. Изучал его. Даже обедал однажды с ним.
Сэллинджер занервничал: “О нет, сэр. Я просто не люблю особых мнений”.
Крупица юмора была в ответах Сэллинджера, но ни одной улыбки не появилось на лицах студентов. Позднее, за пивом, он и его приятели будут хохотать во все горло, снова и снова слушая рассказы о Сэллинджере и его нелюбви к особым мнениям, особенно принадлежащим перу Розенберга. Но не теперь.
— Понимаю. Вы читаете мнения большинства? Замешательство. Слабая попытка Сэллинджера поспорить почти поставила его в унизительное положение.
— Да, сэр. И в большом количестве.
— Великолепно. Объясните тогда, если хотите, мнение большинства в деле “Нэш против Нью-Джерси”.
Сэллинджер никогда не слышал о Нэше, но теперь запомнит его на весь оставшийся период своей юридической карьеры.
— Не думаю, что читал это.
— Итак, вы не читаете особых мнений, мистер Сэллинджер, а теперь мы узнаем, что вы также пренебрегаете и большинством. Что же вы читаете, мистер Сэллинджер? Романы? Бульварные газетки?
Раздался совсем слабый смешок откуда-то из-за четвертого ряда, и он исходил от студентов, которые чувствовали, что нужно отреагировать смехом, но в то же время не хотели привлекать к себе внимание.
Сэллинджер, весь красный, не отводил взгляда от Каллахана.
— Почему вы не ознакомились с этим случаем в судебной практике, мистер Сэллинджер? — настаивал Каллахан.
— Не знаю. Я, м-м, мне кажется, просто пропустил его.
Каллахан нормально воспринял это.
— Я совсем не удивлен. Я упоминал об этом случае на прошлой неделе. Если быть более точным, в прошлую среду. Буду спрашивать об этом на заключительном экзамене. Не понимаю, почему вам так хочется проигнорировать это дело, с которым вы столкнетесь на последнем экзамене?
Теперь Каллахан медленно расхаживал взад-вперед перед своим столом, глядя на студентов.
— Кто-нибудь все-таки потрудился прочитать это?
Тишина. Каллахан уставился в пол. Тишина обволакивала, становилась все более тягостной. Все взоры опущены, все ручки и карандаши замерли. Лишь дымок поднимался над последним рядом.
Наконец неторопливо поднялась рука с четвертого места третьего ряда. Дарби Шоу. И класс испустил общий вздох облегчения. Она снова спасла их. Чего-то похожего следовало ожидать от нее. Вторая по успеваемости в своем классе и находящаяся на достаточном расстоянии от номера один, она могла излагать и факты, и совпадения, и разногласия, и мнения большинства практически по каждому случаю, с которым Каллахан мог наброситься на нее. Она ничего не упускала. Хорошенькая маленькая девочка, точная копия той, которая подает сигнал к овации на студенческих спортивных встречах, с отличием получила степень бакалавра биологии и планировала добиться того же при получении степени юриста, а затем обеспечить себе достойную жизнь, предъявляя иски химическим компаниям за нанесение ущерба окружающей среде.
Каллахан уставился на нее, несколько расстроенный. Она покинула его квартиру три часа назад после долгой ночи с вином и разговорами о законе. Но он даже не упоминал случай Нэша.
— Ладно, посмотрим, мисс Шоу. Почему Розенберг Расстроен?
— Он считает, что законодательный акт Нью-Джерси нарушает Вторую поправку. Она не смотрела на профессора.
— Хорошо. И для пользы остальной части класса ответьте, в чем суть законодательного акта?
— Объявляет вне закона полуавтоматические пулеметы, кроме всего прочего.
— Чудесно. И просто ради шутки, что было у мистера Нэша во время его ареста?
— Автомат АК-47.
— И что случилось с ним?
— Его признали виновным, приговорили к трем годам, а потом состоялось обжалование приговора суда.
Она знала подробности.
— Чем занимался мистер Нэш?
— Точно не известно, но проскользнуло упоминание о дополнительном обвинении в торговле наркотиками. На момент ареста на него отсутствовало досье.
— Итак, он был торговцем наркотиками с АК-47. Но он нашел друга в лице Розенберга, не правда ли?
— Конечно.
Теперь она смотрела на него. Напряжение ослабло. Большинство глаз следило за тем, как он медленно шагает по комнате, поглядывая на студентов и определенно выбирая другую жертву. Намного чаще, чем хотелось бы ему, Дарби овладевала вниманием на таких лекциях, а Каллахану хотелось бы более широкого участия других.
— Почему вы считаете Розенберга сочувствующим? — он обратился с этим вопросом ко всему классу.
— Ему нравятся торговцы наркотиками, — это был Сэллинджер, раненный, но пытающийся помочь. Каллахан поощрительно отнесся к решению юноши спасти класс и подключиться к обсуждению. В награду он улыбнулся в ответ, как будто приглашал его к повторному кровопусканию.
— Вы так думаете, мистер Сэллинджер?
— Уверен. Торговцы наркотиками, “любители детей”, занимающиеся ввозом оружия контрабандисты, террористы. Розенберг обожает всех этих людей. Они — его слабые и оскорбленные дети, именно поэтому он должен защищать их.
Сэллинджер пытался выглядеть добродетельно негодующим.
— И, по вашему ученому мнению, мистер Сэллинджер, что следует делать с такими людьми?
— Все просто. Справедливое судебное разбирательство с хорошим адвокатом, затем справедливая быстрая апелляция и, наконец, наказание в. случае виновности. — Сэллинджер был близок к тому, чтобы так рискованно отстаивать свое мнение подобно правому консерватору, защищающему строгие меры в борьбе с преступностью и беспорядками, что считается основным недостатком в среде студентов-юристов Тьюлана.
Каллахан скрестил руки на груди.
— Пожалуйста, продолжайте.
Сэллинджер почувствовал ловушку, но продолжал на ощупь прокладывать себе путь. Терять было нечего.
— Я имею в виду, что мы ознакомились с каждым случаем, где Розенберг пытается переписать Конституцию для создания новой лазейки в обход закона, чтобы получить основание для освобождения определенно виновных подсудимых. Это, можно сказать, отчасти вызывает досаду. Он считает, что все тюрьмы представляют собой средоточие жестокости, поэтому, в соответствии с Восьмой поправкой, все заключенные должны быть освобождены. К счастью, сейчас он в меньшинстве, в исключительном меньшинстве.
— Вам нравится руководство суда, не правда ли, мистер Сэллинджер? — Каллахан одновременно и улыбался, и смотрел неодобрительно.
— Черт возьми, да!
— Вы считаете себя одним из нормальных, мужественных, патриотически настроенных, умеренных американцев, кто хочет, чтобы старый ублюдок умер во сне?
В аудитории раздались смешки. Сейчас было безопаснее засмеяться. Сэллинджер знал, что лучше не отвечать правдиво.
— Я не пожелал бы этого никому, — произнес он с некоторым беспокойством.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
Сэллинджер занервничал: “О нет, сэр. Я просто не люблю особых мнений”.
Крупица юмора была в ответах Сэллинджера, но ни одной улыбки не появилось на лицах студентов. Позднее, за пивом, он и его приятели будут хохотать во все горло, снова и снова слушая рассказы о Сэллинджере и его нелюбви к особым мнениям, особенно принадлежащим перу Розенберга. Но не теперь.
— Понимаю. Вы читаете мнения большинства? Замешательство. Слабая попытка Сэллинджера поспорить почти поставила его в унизительное положение.
— Да, сэр. И в большом количестве.
— Великолепно. Объясните тогда, если хотите, мнение большинства в деле “Нэш против Нью-Джерси”.
Сэллинджер никогда не слышал о Нэше, но теперь запомнит его на весь оставшийся период своей юридической карьеры.
— Не думаю, что читал это.
— Итак, вы не читаете особых мнений, мистер Сэллинджер, а теперь мы узнаем, что вы также пренебрегаете и большинством. Что же вы читаете, мистер Сэллинджер? Романы? Бульварные газетки?
Раздался совсем слабый смешок откуда-то из-за четвертого ряда, и он исходил от студентов, которые чувствовали, что нужно отреагировать смехом, но в то же время не хотели привлекать к себе внимание.
Сэллинджер, весь красный, не отводил взгляда от Каллахана.
— Почему вы не ознакомились с этим случаем в судебной практике, мистер Сэллинджер? — настаивал Каллахан.
— Не знаю. Я, м-м, мне кажется, просто пропустил его.
Каллахан нормально воспринял это.
— Я совсем не удивлен. Я упоминал об этом случае на прошлой неделе. Если быть более точным, в прошлую среду. Буду спрашивать об этом на заключительном экзамене. Не понимаю, почему вам так хочется проигнорировать это дело, с которым вы столкнетесь на последнем экзамене?
Теперь Каллахан медленно расхаживал взад-вперед перед своим столом, глядя на студентов.
— Кто-нибудь все-таки потрудился прочитать это?
Тишина. Каллахан уставился в пол. Тишина обволакивала, становилась все более тягостной. Все взоры опущены, все ручки и карандаши замерли. Лишь дымок поднимался над последним рядом.
Наконец неторопливо поднялась рука с четвертого места третьего ряда. Дарби Шоу. И класс испустил общий вздох облегчения. Она снова спасла их. Чего-то похожего следовало ожидать от нее. Вторая по успеваемости в своем классе и находящаяся на достаточном расстоянии от номера один, она могла излагать и факты, и совпадения, и разногласия, и мнения большинства практически по каждому случаю, с которым Каллахан мог наброситься на нее. Она ничего не упускала. Хорошенькая маленькая девочка, точная копия той, которая подает сигнал к овации на студенческих спортивных встречах, с отличием получила степень бакалавра биологии и планировала добиться того же при получении степени юриста, а затем обеспечить себе достойную жизнь, предъявляя иски химическим компаниям за нанесение ущерба окружающей среде.
Каллахан уставился на нее, несколько расстроенный. Она покинула его квартиру три часа назад после долгой ночи с вином и разговорами о законе. Но он даже не упоминал случай Нэша.
— Ладно, посмотрим, мисс Шоу. Почему Розенберг Расстроен?
— Он считает, что законодательный акт Нью-Джерси нарушает Вторую поправку. Она не смотрела на профессора.
— Хорошо. И для пользы остальной части класса ответьте, в чем суть законодательного акта?
— Объявляет вне закона полуавтоматические пулеметы, кроме всего прочего.
— Чудесно. И просто ради шутки, что было у мистера Нэша во время его ареста?
— Автомат АК-47.
— И что случилось с ним?
— Его признали виновным, приговорили к трем годам, а потом состоялось обжалование приговора суда.
Она знала подробности.
— Чем занимался мистер Нэш?
— Точно не известно, но проскользнуло упоминание о дополнительном обвинении в торговле наркотиками. На момент ареста на него отсутствовало досье.
— Итак, он был торговцем наркотиками с АК-47. Но он нашел друга в лице Розенберга, не правда ли?
— Конечно.
Теперь она смотрела на него. Напряжение ослабло. Большинство глаз следило за тем, как он медленно шагает по комнате, поглядывая на студентов и определенно выбирая другую жертву. Намного чаще, чем хотелось бы ему, Дарби овладевала вниманием на таких лекциях, а Каллахану хотелось бы более широкого участия других.
— Почему вы считаете Розенберга сочувствующим? — он обратился с этим вопросом ко всему классу.
— Ему нравятся торговцы наркотиками, — это был Сэллинджер, раненный, но пытающийся помочь. Каллахан поощрительно отнесся к решению юноши спасти класс и подключиться к обсуждению. В награду он улыбнулся в ответ, как будто приглашал его к повторному кровопусканию.
— Вы так думаете, мистер Сэллинджер?
— Уверен. Торговцы наркотиками, “любители детей”, занимающиеся ввозом оружия контрабандисты, террористы. Розенберг обожает всех этих людей. Они — его слабые и оскорбленные дети, именно поэтому он должен защищать их.
Сэллинджер пытался выглядеть добродетельно негодующим.
— И, по вашему ученому мнению, мистер Сэллинджер, что следует делать с такими людьми?
— Все просто. Справедливое судебное разбирательство с хорошим адвокатом, затем справедливая быстрая апелляция и, наконец, наказание в. случае виновности. — Сэллинджер был близок к тому, чтобы так рискованно отстаивать свое мнение подобно правому консерватору, защищающему строгие меры в борьбе с преступностью и беспорядками, что считается основным недостатком в среде студентов-юристов Тьюлана.
Каллахан скрестил руки на груди.
— Пожалуйста, продолжайте.
Сэллинджер почувствовал ловушку, но продолжал на ощупь прокладывать себе путь. Терять было нечего.
— Я имею в виду, что мы ознакомились с каждым случаем, где Розенберг пытается переписать Конституцию для создания новой лазейки в обход закона, чтобы получить основание для освобождения определенно виновных подсудимых. Это, можно сказать, отчасти вызывает досаду. Он считает, что все тюрьмы представляют собой средоточие жестокости, поэтому, в соответствии с Восьмой поправкой, все заключенные должны быть освобождены. К счастью, сейчас он в меньшинстве, в исключительном меньшинстве.
— Вам нравится руководство суда, не правда ли, мистер Сэллинджер? — Каллахан одновременно и улыбался, и смотрел неодобрительно.
— Черт возьми, да!
— Вы считаете себя одним из нормальных, мужественных, патриотически настроенных, умеренных американцев, кто хочет, чтобы старый ублюдок умер во сне?
В аудитории раздались смешки. Сейчас было безопаснее засмеяться. Сэллинджер знал, что лучше не отвечать правдиво.
— Я не пожелал бы этого никому, — произнес он с некоторым беспокойством.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103