Все было позади.
— Ты боялась? — спросил он.
— Да. А ты?
— Тоже, но я чувствовал себя в безопасности. Я имею в виду, что трудно чувствовать себя уязвимым с шестью вооруженными парнями, закрывающими тебя своим телом. И трудно представить, что за тобой наблюдают в фургоне без окон.
— Войлс это любит, не правда ли?
— Он как Наполеон, составляющий планы и направляющий полки. Тут он в своей стихии. Утром он нанесет удар. Единственный человек, который может его уволить, — Президент, но, я думаю, Войлс держит его сейчас под контролем.
— А убийцы расплачиваются. Он должен быть доволен.
— Думаю, мы добавили десяток лет к его карьере. Уж это-то мы сделали!
— Кажется, он сообразительный человек, — сказала Дарби. — Вначале он мне не понравился, но он принадлежит к тому типу людей, которые вырастают у тебя на глазах. И к тому же чувствительный: когда он упомянул Верхика, я заметила слезы у него на глазах.
— Настоящая бубочка! Уверен, что Флетчер Коул получит истинное наслаждение, котла через несколько часов увидит этого милашку.
У нее были длинные стройные ноги безупречной формы. Его рука скользила все выше, и он чувствовал себя, как студент-второкурсник, поднимающийся с колен после второго свидания. Эти ноги нуждались в загаре, и он знал, что уже через несколько дней они станут бронзовыми, с прилипшими песчинками между пальцев. Он не получил приглашения навестить ее после, и это его огорчало. Не имея представления, куда она направляется, он знал, что это делалось намеренно. Но он не был уверен, что она сама знала конечный пункт своего путешествия.
Это поглаживание ног напомнило ей Томаса. Он тогда прилично выпил и размазал ей лак для ногтей. Под легкое покачивание и рокот двигателя он вдруг отодвинулся от нее на многие-многие мили. Всего две недели, как он мертв, а казалось, что прошло уже много времени. Столько перемен! Но это к лучшему. Если бы она осталась в Тьюлане и заходила в его офис или аудиторию, в которой он занимался, беседовала с другими преподавателями, смотрела с улицы на его жилище — это было бы так больно! Маленькие напоминания приятны в дальнем путешествии, но во время скорби они делают свое дело. Теперь она была уже другая, другой была ее жизнь, в другом месте. И другой человек гладил ее ноги. Сначала это был самоуверенный глупец — типичный репортер, — но вскоре он начал смягчаться и под очерствевшей оболочкой она обнаружила тепло живого человека, которому, несомненно, она очень нравилась.
— Завтра у тебя великий день, — сказала она. Он хлебнул из банки. Сейчас он заплатил бы черт знает какие деньги за хорошо охлажденное импортное бутылочное пиво.
— Да, великий день, — сказал он, любуясь пальцами ее ног. Это будет больше, чем великий день, но он почувствовал необходимость не высказывать это открыто. Сейчас его внимание занято ею, а не тем хаосом событий, который ждет его завтра.
— Как это будет? — спросила она.
— Вероятно, я вернусь в офис и буду ждать, пока последует удар. Смит Кин сказал, что проведет там всю ночь. А утром привалит много народу. Мы соберемся в конференц-зале, туда принесут еще телевизоры, и все утро мы будем следить за реакцией. Вот было бы забавно услышать ответы официальных лиц из Белого дома! “Уайт и Блазевич” тоже что-нибудь скажет. Ну, о Маттисе нельзя ничего предсказать. Чиф Раньян даст объяснения. И наверняка — Войлс. Юристы созовут суды присяжных. А политиканы придут в исступление. Они будут проводить бесконечные пресс-конференции на Капитолийском холме. Да, это будет очень насыщенный день. Очень жаль, что ты пропустишь это удовольствие.
Дарби саркастически фыркнула.
— О чем ты напишешь в следующий раз?
— Возможно, Войлс и его пленка. Ты должна быть недовольна тем, что Белый дом отказался от какого-либо вмешательства, и, если Войлс получит нагоняй, он бросится в атаку, чтобы отыграться. Хотел бы я заполучить эту пленку!
— А потом?
— Это зависит от многих неизвестных. После шести утра поединок начнет ужесточаться, появятся всевозможные слухи и тысячи историй, и все газеты в стране будут соваться в это.
— А ты будешь звездой, — сказала она с искренним восхищением.
— Да, я не останусь в стороне. Второй пилот постучал в дверь и приоткрыл ее. Он посмотрел на Дарби.
— Атланта, — сказал он и закрыл дверь.
— Почему Атланта? — спросил Грей.
— Ты когда-нибудь делал пересадку в Атланте?
— Конечно.
— А бывало так, что ты не мог сделать пересадку в Атланте?
— Кажется, да.
— Я оставлю свой чемодан. Он такой огромный, что может причинить много хлопот.
Грей допил банку и поставил ее на пол.
— А отсюда куда? — Он знал, что не следовало спрашивать, потому что сама она не изъявляла желания сказать. Но ему так хотелось знать.
— Куда-нибудь недалеко. Совершу свое обычное четырехрейсовое ночное путешествие. Может быть, в этом и нет необходимости, но так я буду чувствовать себя безопаснее. В конечном счете, приземлюсь где-нибудь на островах в Карибском море.
Где-нибудь на островах в Карибском море! Выбор сузился всего-навсего до какой-нибудь тысячи островов! Почему она говорит так неясно? Неужели она ему не доверяет? Он сидит тут, гладит ее ноги, а она не желает даже сказать, куда направляется.
— Что сказать Войлсу? — спросил он.
— Я позвоню тебе, когда доберусь. Или черкну несколько строчек.
Прекрасно! Этакие переписывающиеся друзья! Он мог бы посылать ей свои статьи, а она открытки с видами побережья.
— Я не знаю, куда еду, Грей, и вряд ли буду знать, пока не остановлюсь где-нибудь.
— Но ты ведь позвонишь?
— Через какое-то время. Это я тебе обещаю.
* * *
К одиннадцати вечера в офисах “Уайт и Блазевич” оставалось только пять юристов, и все они собрались на десятом этаже у Марти Вельмано: Вельмано, Симз Вейкфилд, Джеральд Швабе, Натаниэл Джонс (Эйнштейн) и ушедший в отставку партнер по имени Фрэнк Кортц. На краю стола Вельмано стояли две бутылки шотландского виски: одна уже пустая, а вторая тоже почти выпита. Эйнштейн сидел один в углу, что-то бормоча под нос. У него были всклокоченные вьющиеся седые волосы и острый нос, и вид у него был поистине безумный. Особенно сейчас. Симз Вейкфилд и Швабе сидели перед
столом без галстуков и с закатанными рукавами. Кортц только что закончил телефонный разговор с адъютантом Виктора Маттиса. Он передал трубку Вельмано, тот положил ее на стол.
— Это был Страйдер, — доложил Кортц. — Они в Каире, в апартаментах какого-то отеля. Маттис не будет с вами разговаривать. Страйдер говорит, что он на грани, ведет себя очень странно. Заперся в комнате, и, уж конечно, по эту сторону океана мы его не увидим. Страйдер говорит, что этим парням с пушками приказано немедленно убираться из города. Охота окончена. Рога трубят отбой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
— Ты боялась? — спросил он.
— Да. А ты?
— Тоже, но я чувствовал себя в безопасности. Я имею в виду, что трудно чувствовать себя уязвимым с шестью вооруженными парнями, закрывающими тебя своим телом. И трудно представить, что за тобой наблюдают в фургоне без окон.
— Войлс это любит, не правда ли?
— Он как Наполеон, составляющий планы и направляющий полки. Тут он в своей стихии. Утром он нанесет удар. Единственный человек, который может его уволить, — Президент, но, я думаю, Войлс держит его сейчас под контролем.
— А убийцы расплачиваются. Он должен быть доволен.
— Думаю, мы добавили десяток лет к его карьере. Уж это-то мы сделали!
— Кажется, он сообразительный человек, — сказала Дарби. — Вначале он мне не понравился, но он принадлежит к тому типу людей, которые вырастают у тебя на глазах. И к тому же чувствительный: когда он упомянул Верхика, я заметила слезы у него на глазах.
— Настоящая бубочка! Уверен, что Флетчер Коул получит истинное наслаждение, котла через несколько часов увидит этого милашку.
У нее были длинные стройные ноги безупречной формы. Его рука скользила все выше, и он чувствовал себя, как студент-второкурсник, поднимающийся с колен после второго свидания. Эти ноги нуждались в загаре, и он знал, что уже через несколько дней они станут бронзовыми, с прилипшими песчинками между пальцев. Он не получил приглашения навестить ее после, и это его огорчало. Не имея представления, куда она направляется, он знал, что это делалось намеренно. Но он не был уверен, что она сама знала конечный пункт своего путешествия.
Это поглаживание ног напомнило ей Томаса. Он тогда прилично выпил и размазал ей лак для ногтей. Под легкое покачивание и рокот двигателя он вдруг отодвинулся от нее на многие-многие мили. Всего две недели, как он мертв, а казалось, что прошло уже много времени. Столько перемен! Но это к лучшему. Если бы она осталась в Тьюлане и заходила в его офис или аудиторию, в которой он занимался, беседовала с другими преподавателями, смотрела с улицы на его жилище — это было бы так больно! Маленькие напоминания приятны в дальнем путешествии, но во время скорби они делают свое дело. Теперь она была уже другая, другой была ее жизнь, в другом месте. И другой человек гладил ее ноги. Сначала это был самоуверенный глупец — типичный репортер, — но вскоре он начал смягчаться и под очерствевшей оболочкой она обнаружила тепло живого человека, которому, несомненно, она очень нравилась.
— Завтра у тебя великий день, — сказала она. Он хлебнул из банки. Сейчас он заплатил бы черт знает какие деньги за хорошо охлажденное импортное бутылочное пиво.
— Да, великий день, — сказал он, любуясь пальцами ее ног. Это будет больше, чем великий день, но он почувствовал необходимость не высказывать это открыто. Сейчас его внимание занято ею, а не тем хаосом событий, который ждет его завтра.
— Как это будет? — спросила она.
— Вероятно, я вернусь в офис и буду ждать, пока последует удар. Смит Кин сказал, что проведет там всю ночь. А утром привалит много народу. Мы соберемся в конференц-зале, туда принесут еще телевизоры, и все утро мы будем следить за реакцией. Вот было бы забавно услышать ответы официальных лиц из Белого дома! “Уайт и Блазевич” тоже что-нибудь скажет. Ну, о Маттисе нельзя ничего предсказать. Чиф Раньян даст объяснения. И наверняка — Войлс. Юристы созовут суды присяжных. А политиканы придут в исступление. Они будут проводить бесконечные пресс-конференции на Капитолийском холме. Да, это будет очень насыщенный день. Очень жаль, что ты пропустишь это удовольствие.
Дарби саркастически фыркнула.
— О чем ты напишешь в следующий раз?
— Возможно, Войлс и его пленка. Ты должна быть недовольна тем, что Белый дом отказался от какого-либо вмешательства, и, если Войлс получит нагоняй, он бросится в атаку, чтобы отыграться. Хотел бы я заполучить эту пленку!
— А потом?
— Это зависит от многих неизвестных. После шести утра поединок начнет ужесточаться, появятся всевозможные слухи и тысячи историй, и все газеты в стране будут соваться в это.
— А ты будешь звездой, — сказала она с искренним восхищением.
— Да, я не останусь в стороне. Второй пилот постучал в дверь и приоткрыл ее. Он посмотрел на Дарби.
— Атланта, — сказал он и закрыл дверь.
— Почему Атланта? — спросил Грей.
— Ты когда-нибудь делал пересадку в Атланте?
— Конечно.
— А бывало так, что ты не мог сделать пересадку в Атланте?
— Кажется, да.
— Я оставлю свой чемодан. Он такой огромный, что может причинить много хлопот.
Грей допил банку и поставил ее на пол.
— А отсюда куда? — Он знал, что не следовало спрашивать, потому что сама она не изъявляла желания сказать. Но ему так хотелось знать.
— Куда-нибудь недалеко. Совершу свое обычное четырехрейсовое ночное путешествие. Может быть, в этом и нет необходимости, но так я буду чувствовать себя безопаснее. В конечном счете, приземлюсь где-нибудь на островах в Карибском море.
Где-нибудь на островах в Карибском море! Выбор сузился всего-навсего до какой-нибудь тысячи островов! Почему она говорит так неясно? Неужели она ему не доверяет? Он сидит тут, гладит ее ноги, а она не желает даже сказать, куда направляется.
— Что сказать Войлсу? — спросил он.
— Я позвоню тебе, когда доберусь. Или черкну несколько строчек.
Прекрасно! Этакие переписывающиеся друзья! Он мог бы посылать ей свои статьи, а она открытки с видами побережья.
— Я не знаю, куда еду, Грей, и вряд ли буду знать, пока не остановлюсь где-нибудь.
— Но ты ведь позвонишь?
— Через какое-то время. Это я тебе обещаю.
* * *
К одиннадцати вечера в офисах “Уайт и Блазевич” оставалось только пять юристов, и все они собрались на десятом этаже у Марти Вельмано: Вельмано, Симз Вейкфилд, Джеральд Швабе, Натаниэл Джонс (Эйнштейн) и ушедший в отставку партнер по имени Фрэнк Кортц. На краю стола Вельмано стояли две бутылки шотландского виски: одна уже пустая, а вторая тоже почти выпита. Эйнштейн сидел один в углу, что-то бормоча под нос. У него были всклокоченные вьющиеся седые волосы и острый нос, и вид у него был поистине безумный. Особенно сейчас. Симз Вейкфилд и Швабе сидели перед
столом без галстуков и с закатанными рукавами. Кортц только что закончил телефонный разговор с адъютантом Виктора Маттиса. Он передал трубку Вельмано, тот положил ее на стол.
— Это был Страйдер, — доложил Кортц. — Они в Каире, в апартаментах какого-то отеля. Маттис не будет с вами разговаривать. Страйдер говорит, что он на грани, ведет себя очень странно. Заперся в комнате, и, уж конечно, по эту сторону океана мы его не увидим. Страйдер говорит, что этим парням с пушками приказано немедленно убираться из города. Охота окончена. Рога трубят отбой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103