и за границу тебя не пускали, и в твердых обложках не
печатали. Но ведь опять же -- за дело, за выпендривание твое. За диссидентство!
Хотя, дело прошлое, Тюхин, ни хрена там, в этой твоей сраной загранице, скажу
тебе по совести, нету. Чушь она собачья по сравнению с этим, Тюхин, светом. Ты
только погляди кругом, красота-то какая!..
И я снизу, из-под нее, из-под Ляхиной, кинул взор в серое бесцветное небо, по
которому в сероватых лучах вечернего рассвета ползли серенькие
инфра-ленинградские облачка. А еще я ни с того ни с сего представил себе вдруг
сиротливый такой бугорочек посреди поросшего бурьяном поля. Очами души увидел
рассветец, такой же вот по-чухонски непогожий, только не здешний, а тамошний
еще, а стало быть -- утренний. И не Ляхину увидел я верхом на себе, то бишь --
на том моем могильном холмике, а посеревшего от сальмонеллеза, в раскорячку
серущего с утра пораньше "бомжа". Я представил себе этот вполне сермяжный
сюжетец и громко -- аж лошак вздрогнул -- сглотнув, простонал:
-- Эх, пропала-таки жизнь...
-- То-то! -- сказал мой бывший партийный руководитель. -- Все ж таки нету в
тебе, Витька, направляющего, понимаешь, стержня! Уж на что Ляхина баба, а ведь
и та без направления дня прожить не может. А настоящий мужик, Витек, он за этот
самый за свой, понимаешь, стержень обеими руками держаться должен!
И задумался бывший полковник милиции, отставник-юморист К. К. Всуев, он же --
Кондратий Комиссаров, и натянул поводья. Лошак его вскинулся на дыбки,
всхрапнул, оскалил свою жуткую, как у крокодила, лошажью пасть, и я с
изумлением и легким мистическим ужасом узрел там, в его пасти, справа, вверху,
золотую, елки зеленые, коронку. И показалось мне вдруг, что выражение морды у
этого всуевского рысака -- знакомое, такое до странности осмысленное, если и
вовсе не двусмысленное. И я было уже раскрыл рот, но выскочка-Кондратий и тут,
падла, опередил меня:
-- Эх, Тюха-Витюха, -- с чувством сказал на редкость дерьмовый поэт-пародист.
-- Кабы знал бы, Витюха, такой вот свой прикуп, ей-богу еще б до перестройки
застрелился!.. Лихой конь, верный "стечкин" в руке, всенародный почет и
уважение -- это ли не счастье, Тюхин, доской тебя по уху! Я тебе вот что скажу,
наставник ты мой незадачливый: родилася у меня тут, под вечными, ебена мать,
небесами эпохальная, понимаешь, задумка. Думал я, думал, в седле сидючи, и
сказал себе, Тюхин, так: времени у тебя, Кондрат, теперь до хрена и больше --
почитай вся твоя прошлая, пропади она пропадом, жизнь за вычетом, сам
понимаешь, младенчества. Вот и сказал я себе: пора! В свободное от дежурства
время садись-ка, товарищ, за стол, бери в руки золотое свое перо, пиши историю
родной советской милиции. И чтоб в пяти, понимаешь, томах, в красном ледерине,
с золотым, опять же, тиснением, а главное -- все, как есть этим самым твоим
сраным, Тюхин, ямбом -- для торжественности!
Стало слышно, как в животе у кого-то буркнуло. Зазвенев уздечкой, переступил с
ноги на ногу лошак.
-- Ах, -- вставая с меня, сказала Кастрюля, -- за что я уважаю вас, Кондратий
Константинович, так это за ваш стержень! Не скрою, разбередили вы меня. Вот и
хочу я, скромная в прошлом руководительница областного масштаба, ответно
поделиться своей давней, комсомольской еще мечтой.
-- Валяй, Бляхина, мы слушаем! -- поощрил Комиссаров.
-- А хотела бы я, дорогие мои товарищи-мужчины, стать первой в мире советской
женщиной-амазонкой! -- сказала Ираида Прокофьевна и глубоко задышала от
волнения, и стыдливо запахнулась.
И снова у кого-то в кишках протяжно забурчало.
-- Эх, Иродиада, Иродиада, -- после некоторого раздумья покачал головой
Кондратий. -- Хоть и наша ты баба, но с большой, понимаешь ли, присвистью. Да
неужто тебе, номенклатурная ты дура, правой титьки своей не жалко? Для
малограмотных поясняю, -- кашлянув в кулак, сказал бывший заочник Академии
Дегенератов. И пояснил. И этим своим пояснением прямо-таки сразил меня наповал,
ибо хоть и читал я кое-что про амазонок, но про то, что они отрезали себе
правую грудь, чтобы эта самая грудь (титька) не мешала им натягивать тугую
тетиву боевого лука, про это я, увы, не читал.
-- Так что минус тебе, Ляхина, за твою комсомольскую дурость! -- заключил
товарищ Комиссаров и с высоты своего положения обратился ко мне: -- Ты хоть и
лежачий, Витек, но уж раз пошла, понимаешь, такая пьянка, давай и ты, темнила,
открывай свою, Тюхин, масть! А ну как оправдаешься по всем статьям, Чикатило ты
этакий!..
И уже хотел было я, Тюхин, он же Эмский, по-нашему, по-русски рванув рубаху на
груди, вскричать: "А-а, да что уж там! А ну вяжите меня, люди добрые, ибо нету
мне вовеки прощения, псевдодемократу окаянному!". И уже было встал я с земли,
как умирающий с одра смерти, уже раскрыл было рот, но увы, увы! -- рвануть
оказалось нечего. Гол, как сокол, лишь горестно вздохнул я и сказал таковы
слова:
-- А-а, да что уж там!.. О, любезная сердцу Иродиада, о незабвенный мой друг
Кондратий Рылеевич! Еще года за три до рокового запоя, взвесил я, русский
советский поэт Тюхин, все свои обретения и утраты на беспристрастных весах
Фортуны, взвесил и пришел к таковому, весьма неутешительному для себя выводу:
"Увы, Пушкина из тебя, Тюхин, не получилось, а посему делай, Тюхин,
соответствующие выводы!".
-- Ну?.. и?.. -- чуть не свалившись с коня, выдохнул отставной остряк-самоучка.
-- Говори, Витюшанчик, не томи!..
-- Ну и завязал я, вобщем, с этим самым делом. В общем, перешел в сферу
коммерции энд бизнеса.
-- Би... бизнеса! -- чуть не задохнулся от счастья бездарный, как лом, которым
скалывают лед питерские дворники, Кондрат Всуев.
Как-то не по-кавалерийски мешковато, он спешился.
-- Ну, Свистюхин, ежели это правда, ежели не дурацкое твое, понимаешь,
ерничество, не очередное твое выдрючивание!..
И он, широко раскинув руки, пошел на меня вперевалочку -- неисправимо
кривоногий, как его вирши, даже тут, в иной жизни, крепко хвативший для
храбрости, а стало быть -- такой человечный и простой.
-- Ну-ка, понимаешь, дай-ка я тебя, Тюкнутый-Беспоэмский, обниму, понимаешь, да
расцелую! Три плюса и восклицательный знак тебе, Титькин, потому что правильно
ты решил! Шинкуй, понимаешь, свою сраную капусту -- нас, советских поэтов, тут
и без тебя в избытке!..
И перед тем, как по-брежневски всосаться в меня упырьими губами, он снял со
своих буркал догайдаровские еще, с социалистическими гербами, пятаки и весь аж
откинулся, обожая.
Этот момент я и выбрал, чтобы в лоб спросить его:
-- Слушай, Кондрат, а что у тебя за конь за такой?
-- Конь, понимаешь, как конь. С хвостом, с копытами. Были, понимаешь, и крылья,
но мы их очекрыжили, -- не сводя с меня лживых глаз своих, отвечал
Комиссаров.
-- Зачем?! -- ужаснулся я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
печатали. Но ведь опять же -- за дело, за выпендривание твое. За диссидентство!
Хотя, дело прошлое, Тюхин, ни хрена там, в этой твоей сраной загранице, скажу
тебе по совести, нету. Чушь она собачья по сравнению с этим, Тюхин, светом. Ты
только погляди кругом, красота-то какая!..
И я снизу, из-под нее, из-под Ляхиной, кинул взор в серое бесцветное небо, по
которому в сероватых лучах вечернего рассвета ползли серенькие
инфра-ленинградские облачка. А еще я ни с того ни с сего представил себе вдруг
сиротливый такой бугорочек посреди поросшего бурьяном поля. Очами души увидел
рассветец, такой же вот по-чухонски непогожий, только не здешний, а тамошний
еще, а стало быть -- утренний. И не Ляхину увидел я верхом на себе, то бишь --
на том моем могильном холмике, а посеревшего от сальмонеллеза, в раскорячку
серущего с утра пораньше "бомжа". Я представил себе этот вполне сермяжный
сюжетец и громко -- аж лошак вздрогнул -- сглотнув, простонал:
-- Эх, пропала-таки жизнь...
-- То-то! -- сказал мой бывший партийный руководитель. -- Все ж таки нету в
тебе, Витька, направляющего, понимаешь, стержня! Уж на что Ляхина баба, а ведь
и та без направления дня прожить не может. А настоящий мужик, Витек, он за этот
самый за свой, понимаешь, стержень обеими руками держаться должен!
И задумался бывший полковник милиции, отставник-юморист К. К. Всуев, он же --
Кондратий Комиссаров, и натянул поводья. Лошак его вскинулся на дыбки,
всхрапнул, оскалил свою жуткую, как у крокодила, лошажью пасть, и я с
изумлением и легким мистическим ужасом узрел там, в его пасти, справа, вверху,
золотую, елки зеленые, коронку. И показалось мне вдруг, что выражение морды у
этого всуевского рысака -- знакомое, такое до странности осмысленное, если и
вовсе не двусмысленное. И я было уже раскрыл рот, но выскочка-Кондратий и тут,
падла, опередил меня:
-- Эх, Тюха-Витюха, -- с чувством сказал на редкость дерьмовый поэт-пародист.
-- Кабы знал бы, Витюха, такой вот свой прикуп, ей-богу еще б до перестройки
застрелился!.. Лихой конь, верный "стечкин" в руке, всенародный почет и
уважение -- это ли не счастье, Тюхин, доской тебя по уху! Я тебе вот что скажу,
наставник ты мой незадачливый: родилася у меня тут, под вечными, ебена мать,
небесами эпохальная, понимаешь, задумка. Думал я, думал, в седле сидючи, и
сказал себе, Тюхин, так: времени у тебя, Кондрат, теперь до хрена и больше --
почитай вся твоя прошлая, пропади она пропадом, жизнь за вычетом, сам
понимаешь, младенчества. Вот и сказал я себе: пора! В свободное от дежурства
время садись-ка, товарищ, за стол, бери в руки золотое свое перо, пиши историю
родной советской милиции. И чтоб в пяти, понимаешь, томах, в красном ледерине,
с золотым, опять же, тиснением, а главное -- все, как есть этим самым твоим
сраным, Тюхин, ямбом -- для торжественности!
Стало слышно, как в животе у кого-то буркнуло. Зазвенев уздечкой, переступил с
ноги на ногу лошак.
-- Ах, -- вставая с меня, сказала Кастрюля, -- за что я уважаю вас, Кондратий
Константинович, так это за ваш стержень! Не скрою, разбередили вы меня. Вот и
хочу я, скромная в прошлом руководительница областного масштаба, ответно
поделиться своей давней, комсомольской еще мечтой.
-- Валяй, Бляхина, мы слушаем! -- поощрил Комиссаров.
-- А хотела бы я, дорогие мои товарищи-мужчины, стать первой в мире советской
женщиной-амазонкой! -- сказала Ираида Прокофьевна и глубоко задышала от
волнения, и стыдливо запахнулась.
И снова у кого-то в кишках протяжно забурчало.
-- Эх, Иродиада, Иродиада, -- после некоторого раздумья покачал головой
Кондратий. -- Хоть и наша ты баба, но с большой, понимаешь ли, присвистью. Да
неужто тебе, номенклатурная ты дура, правой титьки своей не жалко? Для
малограмотных поясняю, -- кашлянув в кулак, сказал бывший заочник Академии
Дегенератов. И пояснил. И этим своим пояснением прямо-таки сразил меня наповал,
ибо хоть и читал я кое-что про амазонок, но про то, что они отрезали себе
правую грудь, чтобы эта самая грудь (титька) не мешала им натягивать тугую
тетиву боевого лука, про это я, увы, не читал.
-- Так что минус тебе, Ляхина, за твою комсомольскую дурость! -- заключил
товарищ Комиссаров и с высоты своего положения обратился ко мне: -- Ты хоть и
лежачий, Витек, но уж раз пошла, понимаешь, такая пьянка, давай и ты, темнила,
открывай свою, Тюхин, масть! А ну как оправдаешься по всем статьям, Чикатило ты
этакий!..
И уже хотел было я, Тюхин, он же Эмский, по-нашему, по-русски рванув рубаху на
груди, вскричать: "А-а, да что уж там! А ну вяжите меня, люди добрые, ибо нету
мне вовеки прощения, псевдодемократу окаянному!". И уже было встал я с земли,
как умирающий с одра смерти, уже раскрыл было рот, но увы, увы! -- рвануть
оказалось нечего. Гол, как сокол, лишь горестно вздохнул я и сказал таковы
слова:
-- А-а, да что уж там!.. О, любезная сердцу Иродиада, о незабвенный мой друг
Кондратий Рылеевич! Еще года за три до рокового запоя, взвесил я, русский
советский поэт Тюхин, все свои обретения и утраты на беспристрастных весах
Фортуны, взвесил и пришел к таковому, весьма неутешительному для себя выводу:
"Увы, Пушкина из тебя, Тюхин, не получилось, а посему делай, Тюхин,
соответствующие выводы!".
-- Ну?.. и?.. -- чуть не свалившись с коня, выдохнул отставной остряк-самоучка.
-- Говори, Витюшанчик, не томи!..
-- Ну и завязал я, вобщем, с этим самым делом. В общем, перешел в сферу
коммерции энд бизнеса.
-- Би... бизнеса! -- чуть не задохнулся от счастья бездарный, как лом, которым
скалывают лед питерские дворники, Кондрат Всуев.
Как-то не по-кавалерийски мешковато, он спешился.
-- Ну, Свистюхин, ежели это правда, ежели не дурацкое твое, понимаешь,
ерничество, не очередное твое выдрючивание!..
И он, широко раскинув руки, пошел на меня вперевалочку -- неисправимо
кривоногий, как его вирши, даже тут, в иной жизни, крепко хвативший для
храбрости, а стало быть -- такой человечный и простой.
-- Ну-ка, понимаешь, дай-ка я тебя, Тюкнутый-Беспоэмский, обниму, понимаешь, да
расцелую! Три плюса и восклицательный знак тебе, Титькин, потому что правильно
ты решил! Шинкуй, понимаешь, свою сраную капусту -- нас, советских поэтов, тут
и без тебя в избытке!..
И перед тем, как по-брежневски всосаться в меня упырьими губами, он снял со
своих буркал догайдаровские еще, с социалистическими гербами, пятаки и весь аж
откинулся, обожая.
Этот момент я и выбрал, чтобы в лоб спросить его:
-- Слушай, Кондрат, а что у тебя за конь за такой?
-- Конь, понимаешь, как конь. С хвостом, с копытами. Были, понимаешь, и крылья,
но мы их очекрыжили, -- не сводя с меня лживых глаз своих, отвечал
Комиссаров.
-- Зачем?! -- ужаснулся я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60