И тогда я откладывал эту книгу книг. Со стоном я откидывался на подушку и
долго, часами, смотрел на пулевую дырочку в потолке. Как в юности, в армии,
когда изо всех своих, тогда еще не тюхинских, сил попытался сам, в одиночку
понять и беззаветно полюбить "Капитал" гениального Маркса. И ведь осилил бы,
ну, как минимум, дочитал, если б меня, выродка, вовремя не комиссовали...
Она очень сердилась, когда узнавала, что я опять не берег свое зрение.
-- Ах, ну что же здесь такого непонятного, -- выговаривала мне Идея. -- Это же
так, Тюхин, просто... -- и, гладя мою поседевшую, в проплешинах от серной
кислоты, голову, все пыталась растолковать суть основного, играющего решающую
роль в развитии человечества противоречия эпохи -- противоречия между гибнущим
капитализмом и победно утверждающейся коммунистической формацией...
Бог ты мой, как же она хорошо, как умно и правильно излагала! И до того-то ведь
просто, Господи, до того, казалось, доступно!..
Поцеловав меня в воспаленный, гудящий, как силовой трансформатор, лоб,
наставница моя на цыпочках уходила в свою скромную светелку. А я, выждав минут
десять, тихо, стараясь не скрипнуть раскладушкой, вставал и тоже на цыпочках
крался к зеркалу над раковиной. Я снимал очки и, затаив дыхание, всматривался в
свое ошалелое лицо, пытался припомнить: был ли я таким идиотом всегда или это
не более, чем временное расстройство, ну, скажем, от влюбленности. Потому
что... Потому что я все никак...
Ах, да какая теперь, в сущности, разница -- почему?!
...И еще одно немаловажное обстоятельство.
Однажды под утро -- то бишь под вечер, по-нашему, по-земному -- скажем лучше
так -- однажды на рассвете я совершенно неожиданно не то чтобы заснул, а вроде
как закемарил, заклевал носом над эпохальным трудом Ильи Владимировича "Шаг
назад и два шага вперед". Это случилось, если мне не изменяет память, 13
июня.
Очнулся я уже весной, в комнате моего Розанчика, в ее вдовьей, пока еще,
постели.
-- Ну, слава Возвратной Поступательности! -- облегченно вздохнула моя
заботливая. -- Оклемался, Жмурик!..
Как мы высчитали с ней потом, в прострации я пробыл ровно один год и двадцать
девять дней...
Теперь о нашем гнездышке, о квартирке на Салтыкова-Щедрина.
Увы, это был самый заурядный питерский "клоповник". Примерно в такой же
коммуналочке совсем неподалеку -- на улице Восстания -- откуковал я целых
семнадцать лет. Господи, Господи! -- как один вздох, как сонный клевочек носом
в Книгу Судеб...
Те же неизбывные -- 37,5 метров. Темная прихожая. Напротив входа, на стене,
неизвестно чей детский велосипед, на нем, на педали, эмалированный тазик.
Справа -- совмещенная с сортиром и фотолабораторией ванная. Водогрей.
Рядом со шкафом дверь в темный -- там почему-то постоянно исчезала лампочка --
коридор. В коридоре -- холодильник "Арагац". Это об него я потом расшиб
коленную чашечку.
Сразу налево -- по коридору -- ее спальня. 11,7 кв. м. Кровать, тумбочка, стул,
стол, шкаф (в нем висела ее кожаная тужурочка и маузер в деревянной кабуре).
Над кроватью темное прямоугольное пятно аж с тремя пулевыми пробоинами. На этом
месте висел портрет ее бывшего мужа, врага народа. Вспоминать о нем у нас было
не принято.
Деталь на заметку: окно в ее комнате было закрашено белой больничной краской.
Как-то раз я неудачно пошутил: мол, совсем, как у нас в Удельной, в
Скворцова-Степанова. Она, умница, даже не улыбнулась...
Дальше по коридору, по той же стороне -- еще одна дверь. Наглухо забитая
гвоздями, уже не наша, соседская. Их -- соседей -- я уже не застал. И слава
Богу! Их там жило семеро и все -- чеченцы...
Напротив этой, "не нашей" комнаты -- другая, наша. Но тоже запертая. Мало того
-- опечатанная гербовой печатью. Государственным, так сказать, сургучом на
почтовых веревочках. Именно там и был роковой кабинет ее таинственного родителя
-- Марксэна Трансмарсовича Вовкина-Морковкина, царствие ему небесное!.. О, если
б знал!.. Но, впрочем, все по порядку... Спокойствие, главное -- выдержка и
спокойствие!.. Тем паче, что мы добрались уже до последнего помещения -- до
моей кухни.
Газовая плита, раковина, табуретка, ведро. Ну, а что еще может поместиться,
по-вашему, на семи кв. метрах?
Вот, пожалуй, и все об этой квартирке... Нет, забыл: на стене в коридоре, левее
холодильника -- телефон. И еще -- но это уже так, в качестве курьеза, что ли:
под моим окном во дворе -- неизменный -- изо дня в день, из года в год --
товарищ в габардине. Не сочтите, ради Бога, за шутку. Какие уж тут шутки, когда
человек с ружьем стоит на посту. Я до того с ним сроднился, что буквально места
себе не находил, ежели по каким-то причинам не мог с ним поздороваться!
У товарища была звонкая уголовно-поэтическая фамилия -- Щипачев! Как это ни
странно, он тоже уважал стихи...
Но об этом как-нибудь после, а сейчас -- Господи, прямо аж сердце замирает! --
сейчас о ней, да нет же, не об Идее... Увы, о другой -- где он, где
нитроглицерин?! -- ... О!.. О лучшей школьной подруге моей цыпочки -- о
Даздраперме П., о ней, погубительнице!..
Я ведь эту нехитрую аббревиатурочку разгадал сразу же, чем, помнится,
по-хорошему порадовал и даже больше того -- обнадежил свою домохозяйку. Хотя --
чего уж тут такого хитрого: ну, Да-здра-пер-ма -- то бишь -- Да здравствует
Первое мая, день солидарности всех трудящихся. Элементарно. Другой вопрос, о
какой солидарности шла речь -- о нашей, земной -- международной и крепко
замаранной поляками или же об ихней -- межрегиональной, да к тому же еще -- не
всех стран, а всех родов войск. Но это уже, повторяю, совсем другой вопрос. К
тому же -- чуть ли не политический...
Итак, Даздраперма. Подруга семьи с хорошо закодированной, в отличие от имени,
фамилией. Она звонила рано, в 17.30 по местному.
-- Па-адъем! -- орала она в трубку веселым басом. -- Подмыться, побриться,
заправить коечки, проветрить помещение!
И, заржав, давала мне, бывшему радисту, АС -- ждите -- на двенадцать часов.
Так он и начинался -- почитай что каждый день нашей с Идусиком совместной жизни
-- с ее по-армейски незатейливых напутствий.
По вечерам -- ровно в 5.30 -- она являлась к нам лично -- крупная (куда там
Ляхиной!), горлопанистая, пахнущая казармой и тринитротолуолом, всегда
почему-то в мокрой, точно на улице шел дождь, плащпалатке, в каске, в кирзовых,
с налипшими кусками глины, сапожищах.
Она бухала чугунным своим кулаком во входную дверь, крючочек, естественно, не
выдерживал. Даздраперма без предупреждения вламывалась в нашу спальню:
"Здравствуйте, посрамши! А вот и я!.." Мы с Идусиком, застигнутые врасплох,
вскакивали, как по тревоге! -- два-раз! -- и вот мы уже бежим, бежим, взявшись
за руки, как дети, на Литейный в Дом офицеров, то есть, прошу прощения, -- я
хотел сказать в Дом сержантов и старшин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60