"Во, бля!"
Чудовищно! И этот человек был моим учеником?!
Делее, на странице 16-ой, этот злостный ампиловец позволил себе целый ряд
клеветнических выпадов в адрес моего оскорбленного и униженного -- им же, им
же, господа присяжные! -- Пегаса. Будто бы этот мой Фигас, по его, понимаешь,
мнению, тоже ничего себе штучка, и что ему же, мерину херову, нужно было
ампутировать не только, понимаешь, крылья, но и эту его дурацкую говорящую
башку!.. О-о!.. От которой он, Кондратий, такого де понаслушался, что чуть было
не впал в алкогольную депрессию и антикоммунизм, в чем, понимаешь, глубоко
раскаивается и убедительно просит направить его на лечение в Матросскую Тишину.
Разумеется, потом, по возвращении. А что касаемо его нынешного положения, то
он, Кондратий Комиссаров, уполномочен заявить следующее: уж как ему, Кондрату
Всуеву, ни клево было там, под началом дорогого товарища Бесфамильного -- эх, в
седле, с верным "стечкиным" на боку! -- а все же тут, в Белом, понимаешь,
Санатории и того лучше стало! И номерок, понимаешь, на двоих. И питание -- я те
дам, правительственное! А уж в товарищах у него теперь такие товарищи, что
прямо аж кровь в теле, понимаешь, по стойке "смирно" стынет! И ежели некто
Тюхин коварно, понимаешь, пресек его, комиссаровский, гениальный замысел
обсказать историю нашей родной, понимаешь, и любимой милиции в стихах, то это
ему, Финкельштейну, агенту, понимаешь, Вселенского Моссада, еще зачтется, ох
как зачтется... и далее все более и более неразборчиво и уж совершенно
непечатно...
Бедный тоталитарный Кондрат! Как сейчас помню злую, быструю оглядочку на
повороте одутловатого сталиниста в полувоенном. Какой там пляж! Больше чем
уверен, что этот вурдалак выворотил парализованного соседа по номеру в
какой-нибудь открытый, на всуевское несчастье, канлюк. И знаете, почему я так
думаю? Да потому что никакой он оказался не Маленков, а... Впрочем, --
спокойствие! Терпение, спокойствие и выдержка. А стало быть, все по порядку,
так сказать, -- вперед, по ходу. Хотя та, другая встреча, о которой я и хочу
вам рассказать, произошла уже через день, после штурма банка, который, кстати,
не состоялся по причине неявки штурмующих.
Итак: кратенький, почти протокольный отчет о встрече 1 2 с поистине
страшным, непонятно как и кем допущенным в здешний Рай субъектом.
В мельчайших подробностях оно памятно мне -- недоброе, в тревожных павлиньих
криках утро. Удаляющийся топот и свист Иродиады. Матюки ей вдогонку нашей
соседки через улицу Веселисы Потрясной. Всхлипы в подушку моей вконец
раскапризничавшейся лапушки -- а всего-то и делов, что спросил: "Слушай,
милочка, а как же ты справляешь нужду? Здесь, в доме -- одни биде, а,
извиняюсь, сортирчик -- там, на улице. В саду, то есть..." В ответ какая-то
совершенно неадекватная реакция. Истерика. Слезы. Заламывание рук. Это их
вечное: "Подонок! Ты мне всю жизнь загубил!"... И вот я нервно курю на веранде,
а они, гекачеписты, спускаются от белого, с колоннами, здания на горе. Идут
четким, широким шагом. По-военному в ногу. Завидя меня, товарищ квази- Маленков
тычет товарища младшего подполковника Кузявкина локотком в почку и оба
химероида останавливаются.
-- Вот что я вам скажу, Тюхин, -- не поздоровавшись даже, бросает мне в лицо
дыролобый гомосексуалист. -- Давеча вы позволили себе оскорбительные выпады в
адрес нашего дорогого и любимого Георгия Максимилиановича. Так вот, уполномочен
довести до вашего собачьего сведения, что ни к каким таким "ленинградским
делам" наш Георгий Максимилианович ни малейшего отношения не имеют. Что они, --
Кузявкин кивает на своего постно потупившегося спутника, -- они выражают через
меня свое крайнее возмущение по поводу ваших грязных намеков на их, Георгия
Максимилиановича, мнимую склонность к садизму и палачеству и как поклонники и
почитатели маркиза де Сада и Виктора Ерофеева, а также горячие приверженцы
гуманистического мазохизма -- требуют незамедлительного извинения с вашей,
Тюхин, вонючей стороны!
-- Ну уж извините, -- с Тюхинской подковырочкой, с подтекстом в интонации
воскликнул я. -- Ну и что, и это все?
Как ни странно они удовлетворяются.
-- Пока усе! -- хрипит хоть и задушенным, но страшно знакомым голосом
невероятно похожий на Маленкова человек. -- Пока усе... Вот ымэнно, шо -- пока,
потому шо наша хвамылыя ныкакой нэ Малэнков, а товарыщ Мандула Усэх Времьен,
Космычэских систэм и Народов! Хэоргий Максымылыанович Мандула! -- и тут он,
давясь от злобы, расслабляет свой белый шифоновый шарфик и я вижу на его бычьей
шее синие следы от пальцев. От ее, елки зеленые, от Даздраперминых!..
Сомнений не было. Передо мной действительно стоял покойный Верховный
Главнокомандующий Северо-Западного Укрепрайона. Тот самый таинственный
"Дежурный по Кухне".
-- Так вот вы, пидоры, какую кашку варите! -- начал было я, но тут за спиной
моей раздался слабый утробный вскрик. Содрогнув особняк, что-то тяжелое
обрушилось на пол. Я оглянулся. Она лежала посреди холла, широко разбросив
руки. Увы, и на этот раз был всего лишь обморок. Типично женский, точнее, --
бабский, со страху...
Глава семнадцатая
За лимончиками
Бог свидетель -- был Рай! Был!..
И был сад в том Раю, а в саду -- пресловутое, с яблочками на ветках Древо.
И был дом, в доме том -- стол, а на столе по вечерам горела, если уж и не
свеча, то хотя бы электрическая, под абажуром, лампа. И лапушка моя, сунув ноги
в камин, читала сказку о рыбаке и рыбке -- дурачина ты, простофиля! -- под
боком у нее дремал каштановый коккер, и он вздрагивал и поскуливал во сне. И
снилась коккеру его прошлая, такая счастливая московская жизнь, и квартира в
Безбожном переулке, и я, Тюхин, тайком от хозяев кормивший его "кавказскими"
конфетами, по каковой причине этот Джонни и полюбил меня совершенно
необъяснимой для непосвященных, прямо-таки истерической любовью: когда я
входил, он, завывая от радости, мочился на вьетнамский ковер.
И вот, сорвавшийся некогда с моего поводка коккер лежал у нее под боком, она
читала, опершись спиною о кресло, я сидел за письменным столом, а на коленях
моих уютно помуркивал кот, которого в той, в прошлой, похоже, действительно не
самой плохой, жизни срезал из двухстволки в Комарово первый и последний классик
некой исчезающей таежной народности, причем содеял он это до безумия
насосавшись из горла того самого напитка, что в его народе звался "огненной
водой", а в моем -- "косорыловкой".
Был, был Рай! И если кому-то вдруг покажется, что все, о чем я здесь понаписал,
не более чем химериада, горячечный бред, паноптикум наркотических фантомов --
ну что ж, я даже спорить не буду, я просто грустно улыбнусь и, кивнув на окно,
спрошу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
Чудовищно! И этот человек был моим учеником?!
Делее, на странице 16-ой, этот злостный ампиловец позволил себе целый ряд
клеветнических выпадов в адрес моего оскорбленного и униженного -- им же, им
же, господа присяжные! -- Пегаса. Будто бы этот мой Фигас, по его, понимаешь,
мнению, тоже ничего себе штучка, и что ему же, мерину херову, нужно было
ампутировать не только, понимаешь, крылья, но и эту его дурацкую говорящую
башку!.. О-о!.. От которой он, Кондратий, такого де понаслушался, что чуть было
не впал в алкогольную депрессию и антикоммунизм, в чем, понимаешь, глубоко
раскаивается и убедительно просит направить его на лечение в Матросскую Тишину.
Разумеется, потом, по возвращении. А что касаемо его нынешного положения, то
он, Кондратий Комиссаров, уполномочен заявить следующее: уж как ему, Кондрату
Всуеву, ни клево было там, под началом дорогого товарища Бесфамильного -- эх, в
седле, с верным "стечкиным" на боку! -- а все же тут, в Белом, понимаешь,
Санатории и того лучше стало! И номерок, понимаешь, на двоих. И питание -- я те
дам, правительственное! А уж в товарищах у него теперь такие товарищи, что
прямо аж кровь в теле, понимаешь, по стойке "смирно" стынет! И ежели некто
Тюхин коварно, понимаешь, пресек его, комиссаровский, гениальный замысел
обсказать историю нашей родной, понимаешь, и любимой милиции в стихах, то это
ему, Финкельштейну, агенту, понимаешь, Вселенского Моссада, еще зачтется, ох
как зачтется... и далее все более и более неразборчиво и уж совершенно
непечатно...
Бедный тоталитарный Кондрат! Как сейчас помню злую, быструю оглядочку на
повороте одутловатого сталиниста в полувоенном. Какой там пляж! Больше чем
уверен, что этот вурдалак выворотил парализованного соседа по номеру в
какой-нибудь открытый, на всуевское несчастье, канлюк. И знаете, почему я так
думаю? Да потому что никакой он оказался не Маленков, а... Впрочем, --
спокойствие! Терпение, спокойствие и выдержка. А стало быть, все по порядку,
так сказать, -- вперед, по ходу. Хотя та, другая встреча, о которой я и хочу
вам рассказать, произошла уже через день, после штурма банка, который, кстати,
не состоялся по причине неявки штурмующих.
Итак: кратенький, почти протокольный отчет о встрече 1 2 с поистине
страшным, непонятно как и кем допущенным в здешний Рай субъектом.
В мельчайших подробностях оно памятно мне -- недоброе, в тревожных павлиньих
криках утро. Удаляющийся топот и свист Иродиады. Матюки ей вдогонку нашей
соседки через улицу Веселисы Потрясной. Всхлипы в подушку моей вконец
раскапризничавшейся лапушки -- а всего-то и делов, что спросил: "Слушай,
милочка, а как же ты справляешь нужду? Здесь, в доме -- одни биде, а,
извиняюсь, сортирчик -- там, на улице. В саду, то есть..." В ответ какая-то
совершенно неадекватная реакция. Истерика. Слезы. Заламывание рук. Это их
вечное: "Подонок! Ты мне всю жизнь загубил!"... И вот я нервно курю на веранде,
а они, гекачеписты, спускаются от белого, с колоннами, здания на горе. Идут
четким, широким шагом. По-военному в ногу. Завидя меня, товарищ квази- Маленков
тычет товарища младшего подполковника Кузявкина локотком в почку и оба
химероида останавливаются.
-- Вот что я вам скажу, Тюхин, -- не поздоровавшись даже, бросает мне в лицо
дыролобый гомосексуалист. -- Давеча вы позволили себе оскорбительные выпады в
адрес нашего дорогого и любимого Георгия Максимилиановича. Так вот, уполномочен
довести до вашего собачьего сведения, что ни к каким таким "ленинградским
делам" наш Георгий Максимилианович ни малейшего отношения не имеют. Что они, --
Кузявкин кивает на своего постно потупившегося спутника, -- они выражают через
меня свое крайнее возмущение по поводу ваших грязных намеков на их, Георгия
Максимилиановича, мнимую склонность к садизму и палачеству и как поклонники и
почитатели маркиза де Сада и Виктора Ерофеева, а также горячие приверженцы
гуманистического мазохизма -- требуют незамедлительного извинения с вашей,
Тюхин, вонючей стороны!
-- Ну уж извините, -- с Тюхинской подковырочкой, с подтекстом в интонации
воскликнул я. -- Ну и что, и это все?
Как ни странно они удовлетворяются.
-- Пока усе! -- хрипит хоть и задушенным, но страшно знакомым голосом
невероятно похожий на Маленкова человек. -- Пока усе... Вот ымэнно, шо -- пока,
потому шо наша хвамылыя ныкакой нэ Малэнков, а товарыщ Мандула Усэх Времьен,
Космычэских систэм и Народов! Хэоргий Максымылыанович Мандула! -- и тут он,
давясь от злобы, расслабляет свой белый шифоновый шарфик и я вижу на его бычьей
шее синие следы от пальцев. От ее, елки зеленые, от Даздраперминых!..
Сомнений не было. Передо мной действительно стоял покойный Верховный
Главнокомандующий Северо-Западного Укрепрайона. Тот самый таинственный
"Дежурный по Кухне".
-- Так вот вы, пидоры, какую кашку варите! -- начал было я, но тут за спиной
моей раздался слабый утробный вскрик. Содрогнув особняк, что-то тяжелое
обрушилось на пол. Я оглянулся. Она лежала посреди холла, широко разбросив
руки. Увы, и на этот раз был всего лишь обморок. Типично женский, точнее, --
бабский, со страху...
Глава семнадцатая
За лимончиками
Бог свидетель -- был Рай! Был!..
И был сад в том Раю, а в саду -- пресловутое, с яблочками на ветках Древо.
И был дом, в доме том -- стол, а на столе по вечерам горела, если уж и не
свеча, то хотя бы электрическая, под абажуром, лампа. И лапушка моя, сунув ноги
в камин, читала сказку о рыбаке и рыбке -- дурачина ты, простофиля! -- под
боком у нее дремал каштановый коккер, и он вздрагивал и поскуливал во сне. И
снилась коккеру его прошлая, такая счастливая московская жизнь, и квартира в
Безбожном переулке, и я, Тюхин, тайком от хозяев кормивший его "кавказскими"
конфетами, по каковой причине этот Джонни и полюбил меня совершенно
необъяснимой для непосвященных, прямо-таки истерической любовью: когда я
входил, он, завывая от радости, мочился на вьетнамский ковер.
И вот, сорвавшийся некогда с моего поводка коккер лежал у нее под боком, она
читала, опершись спиною о кресло, я сидел за письменным столом, а на коленях
моих уютно помуркивал кот, которого в той, в прошлой, похоже, действительно не
самой плохой, жизни срезал из двухстволки в Комарово первый и последний классик
некой исчезающей таежной народности, причем содеял он это до безумия
насосавшись из горла того самого напитка, что в его народе звался "огненной
водой", а в моем -- "косорыловкой".
Был, был Рай! И если кому-то вдруг покажется, что все, о чем я здесь понаписал,
не более чем химериада, горячечный бред, паноптикум наркотических фантомов --
ну что ж, я даже спорить не буду, я просто грустно улыбнусь и, кивнув на окно,
спрошу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60