..
-- Мор... морганатическим?! -- помертвел погибающий.
Верный телохранитель что-то еще доверительно шептал ему на ухо, но Тюхин уже не
слушал. Ошарашенно соображая, он пялился в потусторонние, озаряемые
сундуковскими залпами небеса, простой, как газета "Правда", не монархист и даже
не дворянин...
Нет, прав, тысячу раз прав был Кондратий Комиссаров, которому я однажды по
пьянке подарил сервант: "Никогда не забирай взад тобой даденного, Тюхин, --
Боженька накажет!". Часы, золотые карманные "мозеры", вытащенные мной из
ватника несчастного Щипачева, именно они, проклятые, стали причиной
непоправимого, страшного ЧП, имевшего место в декабре 43-го года на крыше дома
1 32/34 по улице Салтыкова-Щедрина.
Когда я в очередной раз воскрес, Иона Варфоломеевич уже отстрелялся. Пышущий
жаром космический аппарат, свиристя сервомоторами, убирал пушки. Товарищ
старшина, весь багряный от зарева пожаров, в своей незабываемой позе -- правая
рука за лацканом кителя, левая -- за спиной, -- стоял на капитанском мостике.
Тускло светились его стальные зубы. Сияли медные пуговицы и значок
сверхсрочника. Поблескивали черные светомаскировочные очки на глазах.
Ощупав себя, я с удивлением обнаружил отсутствие каких-либо существенных
телесных повреждений. Таинственный феномен НЛО не только заживил мою новую
смертельную рану, но и аккуратно заштопал дырочку на ткани пижамы.
Озаренная огнями ночь уже подтаивала с востока. На Литейном полыхал Дом Старшин
и Сержантов. Дымился кинотеатр "Спартак". Я вспомнил красочное -- с
древнеримским революционером -- панно не стене, газировку в буфете,
одиннадцатикопеечное эскимо, вспомнил, как однажды у меня вытащили из кармана
билетик на "Тарзана в Нью-Йорке", -- я вспомнил все это и заплакал.
-- Шу, Витек, птычки жалко? -- не поворачивая головы, произнес, похожий на
капитана Нэмо, старшина.
Я не ответил. А чтобы этот кусок не видел моих тюхинских слез, я снял со
Щипачева его служебные окуляры, а поскольку там, под окулярами, оказались
широко распахнутые, как у всех здешних покойников, сияющие глазищи --
совершенно, скажу я вам, человеческие -- я перекрестился и, повторяю, чтобы он,
макаронник, не видел, как я плачу, надел черные очки на глаза, и взглянул через
них на самый красивый Город всех миров и народов и знаете, что я увидел? А
ровным счетом -- ничего!
-- Ну шу, усе понял, Тюхын? И нэчэго тут жалэть, и знаешь пучэму?.. Путуму шу
нуга усе это!
-- Ну... нуга?!
-- Эта, рудувуй Мы, кугда у тэбя нугу в гуспытале утымут, а уна усе равно
булыть!
Я растерянно озирался вокруг, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь. Я, как Ричард
Иванович, щупал воздух и ровным счетом ничего не понимал. Наконец, не выдержав,
я сорвал с окаянных глаз своих это спасительное оптическое приспособление, с
помощью которого можно было отрешиться от всего: от войны, от смертей, от
дорогого товарища старшины...
-- Да что ж вы за люди за такие! -- ослепнув от зарева пожарищ, горестно
вскричал я. -- Вы только посмотрите, посмотрите, Иона Варфоломеевич! Или... или
у нас тоже нету сердца?!
-- Ушибаешься! -- нахмурился товарищ С. и, сунув руку за пазуху, вытащил что-то
ярко светящееся, с электрическую лампочку величиной.
Нет, все-таки не зря где-то в глубине души я всю жизнь уважал его. Товарищ
старшина Сундуков походил теперь на Данко. И я устыдился горячности своей и,
переживая, переломил очки надвое.
-- Хвантом усе эта! -- сказал товарищ старшина. -- Нэ жизнь, а цырк-шапыто, а
умэсто Буга у ных -- Эмыль Кыо!
-- Мадула у них вместо Бога! -- прошептал я и товарищ старшина, услышав это
имя, скрежетнул челябинскими челюстями, которыми однажды на учениях он на моих
глазах перекусил танковый трос.
Прикурив от сердца, товарищ старшина бережно вставил его обратно в грудь и,
хмуря брови, сказал:
-- Усе тут ыллузия -- и дума, и вулыцы... И нэбо... И жысь!..
-- А смерть, смерть -- тоже иллюзия? -- дрогнувшим голосом вопросил я.
-- У самуе яблучко!
-- Постойте, постойте!.. А Даздраперма Венедиктовна, а ее приказ доставить
меня, Тюхина, в Штаб?..
-- А прыказ, рядувуй Мы, ун и в грубу -- прыказ, а Даздрасперма Вэнэдыктовна
Пэрвая -- нэпусрэдствэнная муя начальныца!.. Еще вупрусы есть?.. Тугда
прыгутувься, я сэйчас утключу гравытационную защыту, а ты прыгать будешь!.. Да
нэ на вулыцю, а ку мнэ!
И тут Иона Варфоломеевич Сундуков чикнул какой-то штучкой на своем,
напоминавшем трибуну партсобрания, пульте управления Кораблем (пуК),
трасформаторное гудение оборвалось, рдяное облачко, окружавшее летающий аппарат
исчезло. "Ну же, чего рут руззявил!" -- махнул рукой товарищ старшина и я,
Тюхин, прыгнул.
Ничего такого сверхъестественного не произошло. Я, правда, малость
поскользнулся, ударился злосчастной своей левой коленкой о ребристый металл
корпуса, но тут же встал, одернул пижаму.
-- Кутурый час? -- спросил тот, кого я, придурок, чуть не принял за Сталина.
Я вытащил роковые часы и отщелкнул золотую крышечку с гравировкой.
Вот эта секундная пауза -- он, задумавшись о чем-то, спросил, я глянул на
циферблат и уже открыл было рот, но вздрогнул -- это как это? -- зажмурился,
встряхнув головой, снова посмотрел, более того, даже пересчитал на всякий
случай цифры на циферблате, и когда подтвердилось, а подтвердился тот странный
факт, что часовых делений на часах было не двенадцать, а тринадцать, когда я
окончательно убедившись в этом, поднял растерянные глаза на товарища старшину,
-- именно в этот миг нечто жуткое, крылатое и бесшумное, как пикирующий с
выключенными моторами боевой самолет, из тьмы, из мрака военной ночи упало на
капитанский мостик, всплеснули омерзительные чертячьи крылья, из
монструозно-огромной, усеянной крокодильими зубами смрадной пасти исторгся
чудовищный кашель, вспыхнули злые, красные, как светофоры, буркала и никакой не
фантом, не плод игры моего тюхинского воображения, а самая что ни на есть
натуральная Тварь, привлеченная, должно быть, сверканьем золотых часов и
блеском надраенных асидолом пуговиц на кителе Ионы Варфоломеевича, подхватила
смертельными когтями -- да не меня, не меня недостойного, а его -- товарища
старшину! -- и понесла, понесла, держа за шиворот, в кровавое свое логово!..
-- Пэрэдай нашим, -- донеслось издали, -- пусть счытають мэня члэнум руднуй
Хуманыстыческуй партыи!.. Техныку, уввэрэнную мнэ служную буевую тэхныку --
бэрэгы, как зэныцю ука, Тюх-ы-ин!..
Случилось ужасное -- дорогого товарища старшину Иону Варфоломеевича Сундукова
похитила кровожадная бестия по имени Феликс-птица!
Преодолев мгновенное замешательство, я кинулся к ПУКу. И хотя единственный
транспорт, которым я с грехом пополам умел управлять, был велосипед, это,
конечно же, не остановило меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
-- Мор... морганатическим?! -- помертвел погибающий.
Верный телохранитель что-то еще доверительно шептал ему на ухо, но Тюхин уже не
слушал. Ошарашенно соображая, он пялился в потусторонние, озаряемые
сундуковскими залпами небеса, простой, как газета "Правда", не монархист и даже
не дворянин...
Нет, прав, тысячу раз прав был Кондратий Комиссаров, которому я однажды по
пьянке подарил сервант: "Никогда не забирай взад тобой даденного, Тюхин, --
Боженька накажет!". Часы, золотые карманные "мозеры", вытащенные мной из
ватника несчастного Щипачева, именно они, проклятые, стали причиной
непоправимого, страшного ЧП, имевшего место в декабре 43-го года на крыше дома
1 32/34 по улице Салтыкова-Щедрина.
Когда я в очередной раз воскрес, Иона Варфоломеевич уже отстрелялся. Пышущий
жаром космический аппарат, свиристя сервомоторами, убирал пушки. Товарищ
старшина, весь багряный от зарева пожаров, в своей незабываемой позе -- правая
рука за лацканом кителя, левая -- за спиной, -- стоял на капитанском мостике.
Тускло светились его стальные зубы. Сияли медные пуговицы и значок
сверхсрочника. Поблескивали черные светомаскировочные очки на глазах.
Ощупав себя, я с удивлением обнаружил отсутствие каких-либо существенных
телесных повреждений. Таинственный феномен НЛО не только заживил мою новую
смертельную рану, но и аккуратно заштопал дырочку на ткани пижамы.
Озаренная огнями ночь уже подтаивала с востока. На Литейном полыхал Дом Старшин
и Сержантов. Дымился кинотеатр "Спартак". Я вспомнил красочное -- с
древнеримским революционером -- панно не стене, газировку в буфете,
одиннадцатикопеечное эскимо, вспомнил, как однажды у меня вытащили из кармана
билетик на "Тарзана в Нью-Йорке", -- я вспомнил все это и заплакал.
-- Шу, Витек, птычки жалко? -- не поворачивая головы, произнес, похожий на
капитана Нэмо, старшина.
Я не ответил. А чтобы этот кусок не видел моих тюхинских слез, я снял со
Щипачева его служебные окуляры, а поскольку там, под окулярами, оказались
широко распахнутые, как у всех здешних покойников, сияющие глазищи --
совершенно, скажу я вам, человеческие -- я перекрестился и, повторяю, чтобы он,
макаронник, не видел, как я плачу, надел черные очки на глаза, и взглянул через
них на самый красивый Город всех миров и народов и знаете, что я увидел? А
ровным счетом -- ничего!
-- Ну шу, усе понял, Тюхын? И нэчэго тут жалэть, и знаешь пучэму?.. Путуму шу
нуга усе это!
-- Ну... нуга?!
-- Эта, рудувуй Мы, кугда у тэбя нугу в гуспытале утымут, а уна усе равно
булыть!
Я растерянно озирался вокруг, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь. Я, как Ричард
Иванович, щупал воздух и ровным счетом ничего не понимал. Наконец, не выдержав,
я сорвал с окаянных глаз своих это спасительное оптическое приспособление, с
помощью которого можно было отрешиться от всего: от войны, от смертей, от
дорогого товарища старшины...
-- Да что ж вы за люди за такие! -- ослепнув от зарева пожарищ, горестно
вскричал я. -- Вы только посмотрите, посмотрите, Иона Варфоломеевич! Или... или
у нас тоже нету сердца?!
-- Ушибаешься! -- нахмурился товарищ С. и, сунув руку за пазуху, вытащил что-то
ярко светящееся, с электрическую лампочку величиной.
Нет, все-таки не зря где-то в глубине души я всю жизнь уважал его. Товарищ
старшина Сундуков походил теперь на Данко. И я устыдился горячности своей и,
переживая, переломил очки надвое.
-- Хвантом усе эта! -- сказал товарищ старшина. -- Нэ жизнь, а цырк-шапыто, а
умэсто Буга у ных -- Эмыль Кыо!
-- Мадула у них вместо Бога! -- прошептал я и товарищ старшина, услышав это
имя, скрежетнул челябинскими челюстями, которыми однажды на учениях он на моих
глазах перекусил танковый трос.
Прикурив от сердца, товарищ старшина бережно вставил его обратно в грудь и,
хмуря брови, сказал:
-- Усе тут ыллузия -- и дума, и вулыцы... И нэбо... И жысь!..
-- А смерть, смерть -- тоже иллюзия? -- дрогнувшим голосом вопросил я.
-- У самуе яблучко!
-- Постойте, постойте!.. А Даздраперма Венедиктовна, а ее приказ доставить
меня, Тюхина, в Штаб?..
-- А прыказ, рядувуй Мы, ун и в грубу -- прыказ, а Даздрасперма Вэнэдыктовна
Пэрвая -- нэпусрэдствэнная муя начальныца!.. Еще вупрусы есть?.. Тугда
прыгутувься, я сэйчас утключу гравытационную защыту, а ты прыгать будешь!.. Да
нэ на вулыцю, а ку мнэ!
И тут Иона Варфоломеевич Сундуков чикнул какой-то штучкой на своем,
напоминавшем трибуну партсобрания, пульте управления Кораблем (пуК),
трасформаторное гудение оборвалось, рдяное облачко, окружавшее летающий аппарат
исчезло. "Ну же, чего рут руззявил!" -- махнул рукой товарищ старшина и я,
Тюхин, прыгнул.
Ничего такого сверхъестественного не произошло. Я, правда, малость
поскользнулся, ударился злосчастной своей левой коленкой о ребристый металл
корпуса, но тут же встал, одернул пижаму.
-- Кутурый час? -- спросил тот, кого я, придурок, чуть не принял за Сталина.
Я вытащил роковые часы и отщелкнул золотую крышечку с гравировкой.
Вот эта секундная пауза -- он, задумавшись о чем-то, спросил, я глянул на
циферблат и уже открыл было рот, но вздрогнул -- это как это? -- зажмурился,
встряхнув головой, снова посмотрел, более того, даже пересчитал на всякий
случай цифры на циферблате, и когда подтвердилось, а подтвердился тот странный
факт, что часовых делений на часах было не двенадцать, а тринадцать, когда я
окончательно убедившись в этом, поднял растерянные глаза на товарища старшину,
-- именно в этот миг нечто жуткое, крылатое и бесшумное, как пикирующий с
выключенными моторами боевой самолет, из тьмы, из мрака военной ночи упало на
капитанский мостик, всплеснули омерзительные чертячьи крылья, из
монструозно-огромной, усеянной крокодильими зубами смрадной пасти исторгся
чудовищный кашель, вспыхнули злые, красные, как светофоры, буркала и никакой не
фантом, не плод игры моего тюхинского воображения, а самая что ни на есть
натуральная Тварь, привлеченная, должно быть, сверканьем золотых часов и
блеском надраенных асидолом пуговиц на кителе Ионы Варфоломеевича, подхватила
смертельными когтями -- да не меня, не меня недостойного, а его -- товарища
старшину! -- и понесла, понесла, держа за шиворот, в кровавое свое логово!..
-- Пэрэдай нашим, -- донеслось издали, -- пусть счытають мэня члэнум руднуй
Хуманыстыческуй партыи!.. Техныку, уввэрэнную мнэ служную буевую тэхныку --
бэрэгы, как зэныцю ука, Тюх-ы-ин!..
Случилось ужасное -- дорогого товарища старшину Иону Варфоломеевича Сундукова
похитила кровожадная бестия по имени Феликс-птица!
Преодолев мгновенное замешательство, я кинулся к ПУКу. И хотя единственный
транспорт, которым я с грехом пополам умел управлять, был велосипед, это,
конечно же, не остановило меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60