— Заплати цыгану получше, я тебя на кобылке доставлю прямо на небо к самому господу богу. Эге-ге, захочешь — в гробу, захочешь — прямо так, в белой жениховской рубахе.
Прошипев что-то, Швендер схватил лопату и торопливо начал кидать землю в могилу...
Тут же рядом с ним топталась Швендериха с диким, перекошенным лицом и вопила во весь голос:
— Пока не поздно, смиритесь, проклятые, покайтесь! А то небесный владыка сбросит всех Заланов в пекло!
Как безумный, сорвался я с места. Эти кровопийцы похуже царя: над мертвым издеваются. Ну-ну!..
Крепкой рукой меня осадил Важуль. Из толпы юрковцев выскочил солдат — должно быть, отпускник. Ловким движением выхватил он у Швендера лопату. Староста качнулся.
— Убирайся отсюда, негодяй! Ну-ну, только пикни — завтра самого хоронить будут! — В голосе солдата звучала не только злоба, но и угроза.
Швендер попятился, поднял упавшую шапку, но, проходя мимо бабушки, все же прошипел:
— Я тебя, гадючье отродье, проклинаю именем господа нашего Иисуса Христа до третьего и четвертого колена!
— Проклятья разбойника падут на головы его собственных детей! — ответила бабушка.
У выхода с кладбища Швендериха внезапно закричала:
— Юкум, держи лошадь! Лошадь отвязалась! Какой-то подросток из Юркова отвязал от елки лошадь старосты и хлестнул ее прутом. Жеребец понесся С бугра как бешеный. Сани перевернулись. Вскоре вороной исчез за следующим холмом.
— Юкум, держи!
Но Юкум не мог ничего сделать. На повороте у большого валуна он нашел только остатки разбитых саней.Люди опять сомкнулись вокруг могилы и гроба.Прозвучала последняя молитва. Глухо сыпалась на гроб земля...
Бабушка пожала руку неизвестному солдату и пригласила его на поминки вместе с несколькими юрковцами. Солдат поблагодарил и многозначительно произнес, ударив меня по плечу:
— Успокойся! Найдется узда на живоглотов, найдется. .. Может, скорее, чем думаем.
На обратном пути мы нагнали Швендериху. Отступив в сугроб, она кричала, размахивая руками:
— Мой муж этого так не оставит!
Важуль придержал лошадь, перегнулся через край саней и, смеясь, ответил:
— Матушка Швендер, один дурак хотел выпороть детей. Пошел в березовый лес за прутьями. А береза высока... как прутьев достать? Начал рубить березу. Рубил, рубил — береза упала и самому по шее! Эгей. — Казимир ударил кобылку длинным кнутом.
Глава XVIII
Вестник весны. — Старый Шолум рассказывает.— «Семья наша разлетелась во все стороны».
Около одиннадцати часов Ирму выманило во двор солнце и легкий, теплый ветерок. Спустя час девочка, приподнявшись на цыпочки, торопливо постучала пальцем в чисто вымытое оконное стекло.
— Роб, Роб!
Я оторвался от таблицы логарифмоз. До весенней страды оставались последние дни, когда хоть несколько часов можно отдать книгам.
— Иди скорей во двор!—Маленький носишко прижался к стеклу.—Скорей!
Сунув ноги в большие деревянные башмаки, я не спеша отворил дверь.
- Сегодня настоящая весна! — ликовала сестренка.— Послушай!
В первый раз весна для Ирмы наступила, когда с соломенных крыш стали свисать длинные шишковатые сосульки. Но я возразил: это еще не весна! В другой раз Ирма обрадовалась весне, когда кот забрался на поленницу и, греясь в солнечных лучах, поднял кверху лапы. Я снова не согласился с ней. На этот раз Ирма считала, что я не сумею оспорить громкого свидетеля прихода весны.
— Что ты обманываешь? Ничего не слышу... — Ударив носком башмака о порог, я сразу же вспомнил деда. Добрый дед смастерил три пары деревянных башмаков. Теперь в них можно будет смело ходить в весеннюю распутицу.
— Послушай, послушай!—Девочка смотрела вверх. Я-то знал, что за гость прилетел, но притворился, что не слышу:
— Никого нет, вороны каркают в роще. Сестренка схватила меня за рукав:
— Не уходи, не уходи! Тебя не вытащишь из комнаты, сидишь, как медведь з берлоге. А бабушка сказала: сегодня даже медведь выводит медвежат послушать, как идет настоящая весна.
Бабушка просунула голову из кухни:
— Ну, озорники, марш в комнату, обед готов!
— Пойдем... — У меня свалился башмак, левая нога угодила в лужицу.
— Еще подождем немного... — Девочка держала меня за рукав. — А то ты снова скажешь: нет еще весны, нет еще! Черемуха зацветет — и то Роб будет каркать: еще нет весны!
— Пойдем, Ирмочка! Весь суп испарится.
У нас был строгий закон: каков бы ни был обед, садились за стол все вместе. На крыльце мы все же остановились: в воздухе над клетью рассыпались звонкие, чистые трели, жаворонка.
Снова заскрипела дверь:
— Долго еще ждать?
— Бабушка! — Ирма вцепилась в бабушкин рукав.— Послушай, жаворонок! Настоящая весна пришла!
— Поздно ты меня зовешь, — грустно улыбнулась бабушка, — я еще вчера наслышалась. Да, для всех весна, а для нас... — Она оборвала речь на полуслове.
На столе дымилась картошка в мундире. Рядом соль в вырезанной дедом деревянной мисочке. Ставя на стоЛ тарелку с творогом и четырьмя кусочками масла величиной с пуговицу, бабушка объявила:
— Все время обходились остатками с поминок. Теперь кончились.
Очищая картофелину, она прибавила:
— Если бы всю эту снедь нанесли, когда дед выбивался из сил в риге Швендера, он прожил бы по крайней мере еще лет десять.
Стало тяжело на душе. Вспомнился гимназический коридор, Толя Радксвич с толстой книгой в руках. В книге были биографии знаменитых людей. Ероша волосы, Толя ударил книгой о колено и сказал с возмущением: «Сколько писателей, общественных деятелей, художников и ученых погибло в бедности и нищете! После смерти им ставят дорогие памятники, украшают могилы цветами и венками. Что за смысл в чествованиях, речах, некрологах? Лучше бы основали фонды и стипендии, чтобы не гибли молодые таланты. Эх, За-лан...» — Взволнованное лицо гимназиста, кривилось в гневной гримасе.
Меня привел в себя возглас Ирмы;
— Кто-то едет! Бабушка не поверила;
— Кто разъезжает в такую пору?
В самом деле, несколько минут спустя на большаке затарахтела телега.
Это был Шолум из Богушевска.
— Теперь-то ты мог наш дом объехать, Шолум, — говорила бабушка. — Горе у Заланов. Твой всегдашний собеседник — слышал небось? — в сырой земле...
— ...«и ждет тебя, Шолум, у райских ворот» — хочешь ты сказать. Что же, когда-нибудь и мы отправимся в рай. Но почему бы мне пока ехать мимо? Ты теперь опять барышней стала. Разве я не могу за тобой поухаживать?
Шолум любил заезжать к нам —отдохнуть, пошутить. Иудейская религия запрещала евреям есть свинину, а Шолум любил свинину, и старички Заданы, между прочим, помогали ему избежать неприятностей с Иеговой, еврейским богом. Бабушка тщательно вкладывала
ломтик ветчины или свиного сала между двумя тонкими ломтями хлеба. И Шолум ел один хлеб — ведь свинины не видно, и Иегове сердиться не на что.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
Прошипев что-то, Швендер схватил лопату и торопливо начал кидать землю в могилу...
Тут же рядом с ним топталась Швендериха с диким, перекошенным лицом и вопила во весь голос:
— Пока не поздно, смиритесь, проклятые, покайтесь! А то небесный владыка сбросит всех Заланов в пекло!
Как безумный, сорвался я с места. Эти кровопийцы похуже царя: над мертвым издеваются. Ну-ну!..
Крепкой рукой меня осадил Важуль. Из толпы юрковцев выскочил солдат — должно быть, отпускник. Ловким движением выхватил он у Швендера лопату. Староста качнулся.
— Убирайся отсюда, негодяй! Ну-ну, только пикни — завтра самого хоронить будут! — В голосе солдата звучала не только злоба, но и угроза.
Швендер попятился, поднял упавшую шапку, но, проходя мимо бабушки, все же прошипел:
— Я тебя, гадючье отродье, проклинаю именем господа нашего Иисуса Христа до третьего и четвертого колена!
— Проклятья разбойника падут на головы его собственных детей! — ответила бабушка.
У выхода с кладбища Швендериха внезапно закричала:
— Юкум, держи лошадь! Лошадь отвязалась! Какой-то подросток из Юркова отвязал от елки лошадь старосты и хлестнул ее прутом. Жеребец понесся С бугра как бешеный. Сани перевернулись. Вскоре вороной исчез за следующим холмом.
— Юкум, держи!
Но Юкум не мог ничего сделать. На повороте у большого валуна он нашел только остатки разбитых саней.Люди опять сомкнулись вокруг могилы и гроба.Прозвучала последняя молитва. Глухо сыпалась на гроб земля...
Бабушка пожала руку неизвестному солдату и пригласила его на поминки вместе с несколькими юрковцами. Солдат поблагодарил и многозначительно произнес, ударив меня по плечу:
— Успокойся! Найдется узда на живоглотов, найдется. .. Может, скорее, чем думаем.
На обратном пути мы нагнали Швендериху. Отступив в сугроб, она кричала, размахивая руками:
— Мой муж этого так не оставит!
Важуль придержал лошадь, перегнулся через край саней и, смеясь, ответил:
— Матушка Швендер, один дурак хотел выпороть детей. Пошел в березовый лес за прутьями. А береза высока... как прутьев достать? Начал рубить березу. Рубил, рубил — береза упала и самому по шее! Эгей. — Казимир ударил кобылку длинным кнутом.
Глава XVIII
Вестник весны. — Старый Шолум рассказывает.— «Семья наша разлетелась во все стороны».
Около одиннадцати часов Ирму выманило во двор солнце и легкий, теплый ветерок. Спустя час девочка, приподнявшись на цыпочки, торопливо постучала пальцем в чисто вымытое оконное стекло.
— Роб, Роб!
Я оторвался от таблицы логарифмоз. До весенней страды оставались последние дни, когда хоть несколько часов можно отдать книгам.
— Иди скорей во двор!—Маленький носишко прижался к стеклу.—Скорей!
Сунув ноги в большие деревянные башмаки, я не спеша отворил дверь.
- Сегодня настоящая весна! — ликовала сестренка.— Послушай!
В первый раз весна для Ирмы наступила, когда с соломенных крыш стали свисать длинные шишковатые сосульки. Но я возразил: это еще не весна! В другой раз Ирма обрадовалась весне, когда кот забрался на поленницу и, греясь в солнечных лучах, поднял кверху лапы. Я снова не согласился с ней. На этот раз Ирма считала, что я не сумею оспорить громкого свидетеля прихода весны.
— Что ты обманываешь? Ничего не слышу... — Ударив носком башмака о порог, я сразу же вспомнил деда. Добрый дед смастерил три пары деревянных башмаков. Теперь в них можно будет смело ходить в весеннюю распутицу.
— Послушай, послушай!—Девочка смотрела вверх. Я-то знал, что за гость прилетел, но притворился, что не слышу:
— Никого нет, вороны каркают в роще. Сестренка схватила меня за рукав:
— Не уходи, не уходи! Тебя не вытащишь из комнаты, сидишь, как медведь з берлоге. А бабушка сказала: сегодня даже медведь выводит медвежат послушать, как идет настоящая весна.
Бабушка просунула голову из кухни:
— Ну, озорники, марш в комнату, обед готов!
— Пойдем... — У меня свалился башмак, левая нога угодила в лужицу.
— Еще подождем немного... — Девочка держала меня за рукав. — А то ты снова скажешь: нет еще весны, нет еще! Черемуха зацветет — и то Роб будет каркать: еще нет весны!
— Пойдем, Ирмочка! Весь суп испарится.
У нас был строгий закон: каков бы ни был обед, садились за стол все вместе. На крыльце мы все же остановились: в воздухе над клетью рассыпались звонкие, чистые трели, жаворонка.
Снова заскрипела дверь:
— Долго еще ждать?
— Бабушка! — Ирма вцепилась в бабушкин рукав.— Послушай, жаворонок! Настоящая весна пришла!
— Поздно ты меня зовешь, — грустно улыбнулась бабушка, — я еще вчера наслышалась. Да, для всех весна, а для нас... — Она оборвала речь на полуслове.
На столе дымилась картошка в мундире. Рядом соль в вырезанной дедом деревянной мисочке. Ставя на стоЛ тарелку с творогом и четырьмя кусочками масла величиной с пуговицу, бабушка объявила:
— Все время обходились остатками с поминок. Теперь кончились.
Очищая картофелину, она прибавила:
— Если бы всю эту снедь нанесли, когда дед выбивался из сил в риге Швендера, он прожил бы по крайней мере еще лет десять.
Стало тяжело на душе. Вспомнился гимназический коридор, Толя Радксвич с толстой книгой в руках. В книге были биографии знаменитых людей. Ероша волосы, Толя ударил книгой о колено и сказал с возмущением: «Сколько писателей, общественных деятелей, художников и ученых погибло в бедности и нищете! После смерти им ставят дорогие памятники, украшают могилы цветами и венками. Что за смысл в чествованиях, речах, некрологах? Лучше бы основали фонды и стипендии, чтобы не гибли молодые таланты. Эх, За-лан...» — Взволнованное лицо гимназиста, кривилось в гневной гримасе.
Меня привел в себя возглас Ирмы;
— Кто-то едет! Бабушка не поверила;
— Кто разъезжает в такую пору?
В самом деле, несколько минут спустя на большаке затарахтела телега.
Это был Шолум из Богушевска.
— Теперь-то ты мог наш дом объехать, Шолум, — говорила бабушка. — Горе у Заланов. Твой всегдашний собеседник — слышал небось? — в сырой земле...
— ...«и ждет тебя, Шолум, у райских ворот» — хочешь ты сказать. Что же, когда-нибудь и мы отправимся в рай. Но почему бы мне пока ехать мимо? Ты теперь опять барышней стала. Разве я не могу за тобой поухаживать?
Шолум любил заезжать к нам —отдохнуть, пошутить. Иудейская религия запрещала евреям есть свинину, а Шолум любил свинину, и старички Заданы, между прочим, помогали ему избежать неприятностей с Иеговой, еврейским богом. Бабушка тщательно вкладывала
ломтик ветчины или свиного сала между двумя тонкими ломтями хлеба. И Шолум ел один хлеб — ведь свинины не видно, и Иегове сердиться не на что.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116