Никогда не встречал такого жалкого труса! Я долго говорил, гораздо дольше, чем рассказываю теперь. Как только Альфонс увидел, что, кроме силы денег, появилась еще какая-то ему непонятная другая сила, он за-: дрожал как осиновый лист и стал божиться, что вовек не тронет меня. Более того, он пообещал дать Шмуратке
котлету, чтобы тот в трудную минуту защищал меня.На это я гордо ответил: «Обойдусь собственными силами! И троим таким, как Шмуратка, со мной не справиться!»
Тогда бедняга попросил совета, как быть с домашними. Он вовсе не говорил, что у меня в руках был шкворень. Про шкворень мать сама придумала.Я заявил: пусть делает как хочет, только он должен непременно признаться дома во лжи. Альфонс взмолился: на что это будет похоже, если теперь сказать домашним, что вообще ничего не произошло! Я стоял на своем.
Тут Альфонс вытащил из своей школьной сумки сверток, в котором был хлеб с мясом и хлеб с медом. Я подивился: ну и обжора! Развернув сверток, он оглядел еду жадными глазами и дрожащей рукой протянул мне самое вкусное — хлеб с медом.
Искушение было велико. В желудке урчала целая стая голодных волков, и если бы я не закрыл глаза, то едва ли удержался бы, чтобы не вонзить зубы в предложенный хлеб. Я сознавал, что должен закрепить победу, а не то опять начнут сгибать в колесо, и тогда уж ничто не спасет меня. Я взял хлеб с медом спокойно — по крайней мере, у меня не дрожали руки, как у сытого Альфонса, — отворил дверцу печки и швырнул толстый ломоть в золу.
После этого я гордо повернулся И сел на свое место, не взглянув на Альфонса.Но голод не желал считаться с моим мужеством и отомстил мне так же, как я отомстил своему врагу. На большой перемене мне не оставалось ничего иного, как жадными глазами смотреть на товарищей. Какую бедность увидел я! Уж у меня бывал скудный обед: ломоть хлеба, творог, соленый огурец, картошка... А сейчас я заметил: мало кто ел творог, мало у кого положен на хлеб кусочек копченого сала величиной с бобинку— у большинства конопляная толчонка, селедка или печеное яблоко.
Двое очень важничали: Андрюша Добролюбов с треском раскусывал жареный горох, словно стрелял из пистолета, Алеша Зайцев долго размахивал маленькой щукой, прежде чем съесть ее. Некоторые просто ма-
кали клеб в соль и запивали холодной водой, зачерпнутой в ушате.Почему ты не обедаешь? — спросил меня Яша Ходас, мой маленький друг из первого отделения.
Было стыдно сознаться, что ушел из дому с пустыми руками. Поэтому я сказал, будто в дороге на меня на-пали злые собаки: пришлось скормить им весь хлеб, иначе от них не отбиться и не убежать.
— С собаками шутки плохи, — ответил Яша и дал мне ломтик хлеба: — На, ешь.
Я чувствовал себя неловко — ведь у него самого оставалось немного. Но Яша не слушал моих отговорок.
Я знал о так называемом «голодном» хлебе, в который примешивают мох, опилки и всякие листья. У нас нарочно хлеб передерживали в печи, пока корка не обугливалась. Нам тоже редко приходилось есть свежий хлеб: мол, свежим не насытишься. И все-таки мы ели настоящий хлеб. А Яшин «голодный» хлеб был очень горький и колол горло, будто в нем запечены мелкие иголочки.
— А с чем он — с мякиной?
— Сегодня с мякиной, — ответил Яша. — Но моя мать не как другие — она умная. Наши соседи, с осени едят чистый хлеб, а к весне им есть нечего; а моя мать один раз печет хлеб с льняным семенем, другой — со свеклой, третий—с мякиной. Поэтому нам хватает до нового урожая, да и ешь его с большей охотой, когда каждый раз подмешано что-нибудь другое.
Я посмотрел вокруг — какой же хлеб едят те, чьи матери не такие умные, и увидел, как мало хорошего хлеба у наших учеников. У большинства были какие-то лепешки из всякой всячины. Кусочек хлеба, данный Яшей, был невелик, но стало веселей и теплей на душе.
Глава XI
Испорченные башмаки. — Знаменитый батюшка Онуфрий — И будешь дурацким!» — Слезы, которыми можно вымыть класс. — Маленький Яша дрожит и трепещет.
С кого дня мы с отцом долго были не в ладу. На-верное, домашние упрекнули отца, что из-за него мал. чишка убежал в школу как полоумный. А дедушка пошел на хутор Шуманов разузнать, что же, наконец, случилось в школе.
Шуманы говорили об испорченности молодого поколения, которое благодаря школе сбивается с истинного пути. Дедушка спросил, что натворил их Альфонс: ведь он учится уже третий год. За своим внуком Робом он пока ничего не замечал, да и ходит он в школу всего первый месяц. В ответ на это ему буркнули, что от природы порядочный человек может годами прожить по соседству со змеями — и ничего. А уж кто родится с дурным и подлым сердцем, того и ангелы не исправят... Так они и не пришли ни к какой ясности. Когда же дедушка заикнулся о долге, Шуманы никакой отсрочки не дали: строго наказали платить в срок.
Наши понимали, что это из-за меня. Конечно, было бы куда легче отдать долг после Нового года, да что поделаешь. .. Придется раньше времени за полцены продавать еще не откормленного Эрцога, а может быть, и Толэ, если только не удастся занять денег.
— Хотя бы знать, какое преступление совершил малец!— ворчал про себя дед, садясь ужинать. — Какое зло могла причинить сыну богатея такая букашка? — Он пожимал плечами. — Должно быть, все же провинился в чем-то.
Меня больше никто не спрашивал об этом, а я, сам не знаю почему, упрямо молчал.
Шлепая стоптанными постолами, к столу подошла бабушка. В глазах у нее мелькнул задорный огонек:
— Плюньте на Шумана!
— Что ты, мама! — Отец заерзал на скамейке. — На раскаленное железо не плюют.
— Утром к нам заходил Казимир Важуль...
— Опять со своими побасенками? Бабушка спрятала руки в переднике.
— Петер, меня так и тянет угостить тебя оплеухой! Выслушай до конца. Важуль обещал выручить нас до рождества и без всяких процентов. Ну, если он не наскребет сполна в своем кошельке... Поговорю еще с Альбиной Залит. Мне-то она не откажет.
— Не откажет, да. Но и у нее карманы с прорехами... а полтинником нас не спасешь.
— Загляну еще к Зильвестрам...
Отец заскрипел зубами и всем телом навалился на стол.
— Как нищие... от одних дверей да к другим.
— Не дури! В нашей жизни всякое бывало! — Бабушка сердито посмотрела на отца. — Что же, коли тебе здесь невтерпеж, вернемся в Прибалтику под баронский кнут.
— Никогда, никогда!..
— То-то...
Прошло еще несколько дней, погода совсем испортилась. Дули холодные ветры, моросил мелкий дождик, изредка выпадал снег. Тогда мать мне посоветовала:
— Обуй, сыночек, башмаки, что я тебе подарила. А то как бы не простудиться в постолах.
В самом деле, ноги мои постоянно были мокрыми, и меня мучил насморк. Дольше ждать нечего. Я живо забрался на чердак клети, бросил ласковый взгляд на три сундучка и, посвистывая, схватил свою драгоценность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116