А сосчитаешь, так выйдет, что в пользу Швендера пропил лошадь со всей упряжкой. Ну, было это на удивление всей округе. Пошли сплетни... Юрис, мол, ума лишился. Соседки дело нашли: бегают к Заланам и советы дают. Связать его, дескать, да выпороть или из дому выбросить... Или пусть сбегает старуха к хромой Бабулихе — та заговоренной водички даст...—Дед локтем смахнул несколько бобинок. Дробно простучав по полу, они спугнули кота, устроившегося у его ног. — Скажи ты мне на милость, почему никто не удивлялся, когда я вставал с петухами, а ложился, когда на небо уж месяц взойдет? Почему не удивлялись, когда я в летний полдень канавы копал? А что заработал? Славу «хозяина»? Очень мне эта слава
нужна!.. Всего один домишко есть у меня, да весь век только поспевай крышу чинить... — Старик выщипнул волосок из тощей седой бороденки. — Удивляться можно, да только чего же вы не удивлялись, что старый Залан семьдесят лет всё лапти да постолы носит? Чего не удивлялись: гляди-ка, у старого Залана такой тяжелый воз, а он еще дорогу уступает Шуманам, Тетерам и другим живоглотам? — Он машинально расставлял бобы для следующей партии, не сводя с меня глаз.
— А я тоже удивляюсь. Удивляюсь, долго ли так протянется. То ли бесштанных мало, то ли умников и героев не хватает?
Я насторожился еще давеча, заметив, что старик упомянул восьмичасовом рабочий день. От кого он наслушался? Откуда взял? Словно разгадав мои мысли, бабушка в постели проворчала;
— У Тетера поселился беженец... кузнец- из Сеце или Сунаксте. Вот старик и бегает к нему... Слушай, Юрис. — Приподнявшись на локте, она заговорила громче. — Ты Лапиня больно не тревожь, не отрывай от работы. Ему тоже ведь кормиться надо.
Дед прокашлялся.
- Разве я Лапиню помеха? Пусть отдохнет немного. Может, если бы все мы поменьше суматошились, дело-то спорее шло... Куда ж мне еще ходить? Кто мне ума даст? Возьми Роба — сколько раз он из города приезжал? .. По-французски, по-немецки умеет... а вот в настоящей мудрости, в жизненных делах ни в зуб ногой. Да, парень, кузнец Лапинь совсем простой человек — откуда у него только берется? Не ругал он меня, ни зелья колдовского не давал, а вот посмотри — не пью, не озорничаю. Тебе бы с ним познакомиться, Роб...
Мы продолжали игру. Но я, в иное время смекалистый и ловкий игрок, в этот вечер не выиграл ни одной партии.
И как я мог выиграть, если дед стучал бобами по шашечнице так, что порой казалось — он не бобинку ставит, а на кого-то топором замахивается.
— Дедок, сдаюсь, хватит!
Глава XIV
Прогорклая мука. — «Не стоит дразнить Шумана». — В комнате у Альфонса. — «Да, так было».
Бабушку я никогда не видел такой рассерженной.Оказалось, дед принес заработанную у Шуманов пшеничную муку, а она прогорклая и тухлая. У бабушки слова сыпались, как горох:
— Где твой ум, Юрис, где твоя голова! Таким негодяям позволил себя одурачить! Не мог наклониться да понюхать?
— Ильза, я думал, у них совесть все-таки есть... На весах проверял. Знаю, урвать пару горстей — на это Шуманы мастера, но такого...
Бабушка продолжала:
— Подлецы! Знали ведь, что хотим солдату сухариков послать! Пиебалжцы чертовы! Так служивого человека обокрасть! Пусть бы обманывали, пусть бы обворовывали, только кого? Пусть обманывают старого Задана, пусть с Заланихи снимут последнее платье, а то служивого, солдата! Того, кто кровь за них проливает!
— Тихо, Ильзинь, оставь в покое Пиебалгу! Швендер из Дундаги, а Тетер из Цесвайне. Чем они лучше?
— Солдат утром жив, а вечером, глядишь, пуля в груди. Так обмануть солдата... — Бабушка залилась слезами.
Я обулся и натянул полушубок.
— Завяжи мешок, бабушка. Прогуляюсь к Шуманам. Мать совала в печь хворост и поленья. Не успел я взвалить мешок с мукой на плечо, как она загородила дорогу:
— Никуда ты не пойдешь. Не пущу. Побьют.
— Может, скажешь: «Не стоит дразнить Шумана»? «Не стоит дразнить Шумана» —это изречение как-то раз вылетело из уст матери. Частенько, полушутя, полусерьезно, припоминали ей это. Мать через силу улыбнулась:
— Не потому. Был бы ты покрепче... а когда такой здоровый мужик навалится на тебя...
— Что же делать, мать?
— К таким с пушкой идти надо...
Шуман был в самом деле здоровый мужик. Рыжебородый, плечистый, он сидел у стола и каракулями выводил цифры на шероховатой желтой бумаге. «Наверное, считает, — подумал я, — сколько еще в запасе муки, масла и мяса». Шуманиха, не такая дородная, как муж, но с толстыми, мясистыми губами, толстой шеей и двойным подбородком, пекла блины. В другой комнате, в так называемой «господской половине», кто-то бренчал на гитаре — Альфонс, конечно, кто же еще!
Нахмурившись, я процедил сквозь зубы приветствие. Небрежно бросил мешок на лежавший в углу топор, подошел к окну и стал наблюдать, как две работницы— одна латышка, беженка из Курземе, другая белоруска — резали сечку для скота.
Меня душил гнев, во рту пересохло, возмущение мешало заговорить. Прийти я пришел, по заговорить было труднее, чем думал вначале. Слова будто застряли в горле.Молчал я, молчали и хозяева. Во дворе работницы, поправляя сбившиеся платочки, пошли -по направлению к дому. Разговаривая, они, казалось, нюхали воздух... «Конечно, — подумал я, — вам есть хочется... Обеденное время уже давно позади, но этих блинчиков, запах которых разнесся по всему двору, вы все равно не увидите».
Шуманы были кулаки старой закалки и скупы невероятно. Угостить пришедшего во время еды соседа, как это делалось во всех домах, не было принято у Шуманов. В Рогайне долго потешались над выходкой Адама Лайвиниека, прозванного за балагурство и страсть к бродяжничеству Ветреным Адамом. Однажды он заявился к Шуманам прямо к завтраку. Тогда они еще не были так богаты и частенько ели овсяный кисель. Заметив Адама, хозяйка спешно засунула четыре миски с киселем под кровать. Но разве от него спрячешь что-нибудь. Уселся, бесстыжий, на кровать и давай рассказывать, как он на Неретской ярмарке с литовками танцевал. Рассказывает, руками размахивает, ногами лягается... Ну и, конечно, перебил все четыре миски. Уходя, Адам только головой помотал: «Шут его знает, откуда у меня тесто на постолах?»
Молчание затянулось... Глаза хозяйки перебегали с блинчиков на меня, с меня — опять на блинчики. И такие были эти глаза насмешливые и ехидные, точно я уже опустошил несколько сковородок и еще хочу — ненасытная утроба!
Шуман в своем доме заговаривал первым только с урядником, Тетером, Швендером, аиичковским лавочником Мухобоем, мельником Фроловым и богатым евреем Зосельманом, лошадиным барышником. Остальные не в счет — пусть сами кланяются. Впрочем, таким посетителям другого и не оставалось. Один приходил попросить в долг ржи, другой— рублевку, третий —какую ни есть работенку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
нужна!.. Всего один домишко есть у меня, да весь век только поспевай крышу чинить... — Старик выщипнул волосок из тощей седой бороденки. — Удивляться можно, да только чего же вы не удивлялись, что старый Залан семьдесят лет всё лапти да постолы носит? Чего не удивлялись: гляди-ка, у старого Залана такой тяжелый воз, а он еще дорогу уступает Шуманам, Тетерам и другим живоглотам? — Он машинально расставлял бобы для следующей партии, не сводя с меня глаз.
— А я тоже удивляюсь. Удивляюсь, долго ли так протянется. То ли бесштанных мало, то ли умников и героев не хватает?
Я насторожился еще давеча, заметив, что старик упомянул восьмичасовом рабочий день. От кого он наслушался? Откуда взял? Словно разгадав мои мысли, бабушка в постели проворчала;
— У Тетера поселился беженец... кузнец- из Сеце или Сунаксте. Вот старик и бегает к нему... Слушай, Юрис. — Приподнявшись на локте, она заговорила громче. — Ты Лапиня больно не тревожь, не отрывай от работы. Ему тоже ведь кормиться надо.
Дед прокашлялся.
- Разве я Лапиню помеха? Пусть отдохнет немного. Может, если бы все мы поменьше суматошились, дело-то спорее шло... Куда ж мне еще ходить? Кто мне ума даст? Возьми Роба — сколько раз он из города приезжал? .. По-французски, по-немецки умеет... а вот в настоящей мудрости, в жизненных делах ни в зуб ногой. Да, парень, кузнец Лапинь совсем простой человек — откуда у него только берется? Не ругал он меня, ни зелья колдовского не давал, а вот посмотри — не пью, не озорничаю. Тебе бы с ним познакомиться, Роб...
Мы продолжали игру. Но я, в иное время смекалистый и ловкий игрок, в этот вечер не выиграл ни одной партии.
И как я мог выиграть, если дед стучал бобами по шашечнице так, что порой казалось — он не бобинку ставит, а на кого-то топором замахивается.
— Дедок, сдаюсь, хватит!
Глава XIV
Прогорклая мука. — «Не стоит дразнить Шумана». — В комнате у Альфонса. — «Да, так было».
Бабушку я никогда не видел такой рассерженной.Оказалось, дед принес заработанную у Шуманов пшеничную муку, а она прогорклая и тухлая. У бабушки слова сыпались, как горох:
— Где твой ум, Юрис, где твоя голова! Таким негодяям позволил себя одурачить! Не мог наклониться да понюхать?
— Ильза, я думал, у них совесть все-таки есть... На весах проверял. Знаю, урвать пару горстей — на это Шуманы мастера, но такого...
Бабушка продолжала:
— Подлецы! Знали ведь, что хотим солдату сухариков послать! Пиебалжцы чертовы! Так служивого человека обокрасть! Пусть бы обманывали, пусть бы обворовывали, только кого? Пусть обманывают старого Задана, пусть с Заланихи снимут последнее платье, а то служивого, солдата! Того, кто кровь за них проливает!
— Тихо, Ильзинь, оставь в покое Пиебалгу! Швендер из Дундаги, а Тетер из Цесвайне. Чем они лучше?
— Солдат утром жив, а вечером, глядишь, пуля в груди. Так обмануть солдата... — Бабушка залилась слезами.
Я обулся и натянул полушубок.
— Завяжи мешок, бабушка. Прогуляюсь к Шуманам. Мать совала в печь хворост и поленья. Не успел я взвалить мешок с мукой на плечо, как она загородила дорогу:
— Никуда ты не пойдешь. Не пущу. Побьют.
— Может, скажешь: «Не стоит дразнить Шумана»? «Не стоит дразнить Шумана» —это изречение как-то раз вылетело из уст матери. Частенько, полушутя, полусерьезно, припоминали ей это. Мать через силу улыбнулась:
— Не потому. Был бы ты покрепче... а когда такой здоровый мужик навалится на тебя...
— Что же делать, мать?
— К таким с пушкой идти надо...
Шуман был в самом деле здоровый мужик. Рыжебородый, плечистый, он сидел у стола и каракулями выводил цифры на шероховатой желтой бумаге. «Наверное, считает, — подумал я, — сколько еще в запасе муки, масла и мяса». Шуманиха, не такая дородная, как муж, но с толстыми, мясистыми губами, толстой шеей и двойным подбородком, пекла блины. В другой комнате, в так называемой «господской половине», кто-то бренчал на гитаре — Альфонс, конечно, кто же еще!
Нахмурившись, я процедил сквозь зубы приветствие. Небрежно бросил мешок на лежавший в углу топор, подошел к окну и стал наблюдать, как две работницы— одна латышка, беженка из Курземе, другая белоруска — резали сечку для скота.
Меня душил гнев, во рту пересохло, возмущение мешало заговорить. Прийти я пришел, по заговорить было труднее, чем думал вначале. Слова будто застряли в горле.Молчал я, молчали и хозяева. Во дворе работницы, поправляя сбившиеся платочки, пошли -по направлению к дому. Разговаривая, они, казалось, нюхали воздух... «Конечно, — подумал я, — вам есть хочется... Обеденное время уже давно позади, но этих блинчиков, запах которых разнесся по всему двору, вы все равно не увидите».
Шуманы были кулаки старой закалки и скупы невероятно. Угостить пришедшего во время еды соседа, как это делалось во всех домах, не было принято у Шуманов. В Рогайне долго потешались над выходкой Адама Лайвиниека, прозванного за балагурство и страсть к бродяжничеству Ветреным Адамом. Однажды он заявился к Шуманам прямо к завтраку. Тогда они еще не были так богаты и частенько ели овсяный кисель. Заметив Адама, хозяйка спешно засунула четыре миски с киселем под кровать. Но разве от него спрячешь что-нибудь. Уселся, бесстыжий, на кровать и давай рассказывать, как он на Неретской ярмарке с литовками танцевал. Рассказывает, руками размахивает, ногами лягается... Ну и, конечно, перебил все четыре миски. Уходя, Адам только головой помотал: «Шут его знает, откуда у меня тесто на постолах?»
Молчание затянулось... Глаза хозяйки перебегали с блинчиков на меня, с меня — опять на блинчики. И такие были эти глаза насмешливые и ехидные, точно я уже опустошил несколько сковородок и еще хочу — ненасытная утроба!
Шуман в своем доме заговаривал первым только с урядником, Тетером, Швендером, аиичковским лавочником Мухобоем, мельником Фроловым и богатым евреем Зосельманом, лошадиным барышником. Остальные не в счет — пусть сами кланяются. Впрочем, таким посетителям другого и не оставалось. Один приходил попросить в долг ржи, другой— рублевку, третий —какую ни есть работенку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116