.. завтра перемерьте. Готов биться об заклад!
— Эх, молодой человек! — сочувственно вздохнул Мышкин.— Меня самого в первый день начальник выругал: «Негодяй, почему так поздно? В селе за девками гонял?» А я еще больше устал, чем вы сегодня. Но уже на другой день сообразил, как надо работать.
В изумлении я уставился на Мышкина:
...— На второй день... и без ошибок?
— Это уж кто как сумеет. Ошибиться можно, только надо знать, в чью пользу. Да, молодой человек, я больше не.ощибался, на второй день меня уже в пример ставили.
—Так быстро? Как это вам удалось?
— Да так, просто хотелось мне есть, пить, приодеться, а вы об этом, должно быть, не подумали.
Вытащив носовой платок, Мышкин начал его складывать и вязать концы. Получился «зайчик».
— По вашей табличке, — повторил он, — сегодня в лесу работали не сорок возчиков, а все шестьдесят. Как это получилось? Дрова, мил-человек, не лекарство. Вы, наверное, не саженью мерили, а на весах аптекарских взвешивали.
— Но...
— Подождите. Церковь — самое святое место на земле. Вы покупаете свечечку, чтобы зажечь ее перед иконой господа нашего Иисуса Христа ради спасения своей души.. За.свечку вы заплатили три копейки, а церкви она не стоит и грошика. Чертовская прибыль! Поняли?
— О церкви судить не берусь! — ответил я с возмущением.— Но здесь, в лесу... Во что обуты мужики? В драные онучи и лапти. Во что одеты? В худые поддевки и, тулупы. А дома у них дети, жены, старики... Как же обсчитывать человека, который живет впроголодь?
Мышкин смял «зайчика» и вытер им нос.
— Что вам их жалеть? Мужик, как только лишняя копейка заведется, напьется и норовит благодетелю своему глаза выцарапать. Так-то, молодой человек!
— А честь... а совесть... а грех... — пробормотал я. Мышкин поспешил с ответом. У него, как в катехизисе, было готово толкование к каждой заповеди.
— Если заводчик жить не умеет, если он мягкотелый да боязливый—ему банкротство на роду написано. А банкротство, молодой человек, — это смерть, и пропадет не он один, а дело свое вместе с собой погубит. Глядишь, десятки, сотни, тысячи без работы остались, без кусочка хлеба... Что о мужиках говорить! Подумайте о хозяевах. Фирмы норовят одна на другую петлю надеть. Ежели бы наши хозяева опасались в ход когти пускать, ни нам бы кренделька, ни рабочему супа, а на-, ших господ живо другие обобрали бы... Эхма, молодой человек, вам повезло! Такого хозяина, как Илья Степанович Крысов, хоть министром сажай! — Мышкин заговорщически прошептал:—Для лопатовцев Илья Степанович царь и бог.. Он себя надуть не даст... все под его дудочку пляшут, да еще благодетелем зовут... Благо-детеяемш большой буквы!
Дрожа от негодования, я решительно заявил:
— Нет, Сидор Поликарпович, я не буду воровать у рабочих заработанные ими гроши.
— Ай-яй-яй! — Мышкик развязал «зайчика». — Вы удивительный мастер все преувеличивать. Я не завидую ни вашему дядюшке-полковнику, ни родителям. Что поделаешь... Пока Илья Степанович не явится, поработаете на месте конторщика Гришина.
Глава VII
Разговор на французском языке. — Преступная, тайна. — Царица — первая шпионка. — Ночь в бараке у рабочих..
Уже второй день сидел я в чуланчике возле кабинета инженера. Кабинет был пуст. Когда я спросил у Михаила Михайловича Дударя, кто этот инженер и каков он из себя, механик коротко пояснил:
— Приезжает тут один субъект. Приедет, посмотрит, несут ли куры в Лопатове золотые яйца. Если несут, едет дальше.
Мышкин завалил меня конторскими книгами, списками и другими документами. Успевай только считать, записывать, переписывать
Удивляло меня одно. В те времена в России все ме-рили дюймами, вершками, аршинами, саженями, верстами. .. А тут в некоторых документах счет вели на метры и километры. Странно, что бы это могло означать?
И вот к вечеру в кабинет инженера вошли два человека Из разговора я понял, что длинный, костлявый и необычайно зябкий—это инженер Михно, а второй — грузный, с густыми рыжими бровями и бегающими глазками — граф Воруинский.
Кабинет был не топлен. Вероятно, никто не ждал инженера. Поэтому Михно оставил открытой дверь в мой: натопленный чуланчик. Изредка он заходил ко мне и заглядывал в бумаги. — Господин инженер, вы должны работать аккуратно, как работают немецкие инженеры. — Господин граф, в этой стране дороги так плохи. .. даже пушки Гинденбурга не в состоянии наступать
Оба разговаривали по-французски. Кого им было опасаться —не меня же, худенького паренька, давно не стриженного! Эти господа преспокойно беседовали, не обращая на меня внимания. Инженер Михно немного заикался — это помогало лучше понять смысл их беседы.
Граф Воруинский говорил высоким голосом, напоминая скорее истеричную базарную торговку, чем высокородного графа. Он пробирал Михно, а инженер, будто школьник, только оборонялся, оправдывался, божился, клялся... Вынув из несгораемого шкафа какие-то бумаги, показывал их графу, доказывал, что в других филиалах компании план экспорта перевыполнен.
— Господин граф, я честно заработал высшую военную награду — железный крест.
Граф Воруинский отступил. Наконец оба, улыбаясь, вышли на улицу.
Из их беседы я узнал, что шпалы и столбы с нетерпением ожидают в Киле. Но это ведь город в Германии! Значит, «Братья Ивановы и компания» под самым носом у царской ставки производят лесоматериалы для врага! Страшно подумать!
Неподвижно уставился я в пол, словно заметил на нем кровавые пятна, оставленные сапогами ушедших. Еще в гимназии некоторые педагоги объясняли успехи Германии густой сетью железных дорог. Немцы легко перебрасывали свои дивизии из сектора в сектор. Гимназист седьмого класса Вертель, сын полковника, как-то важно заявил: «Сегодня инженер стоит больше, чем генерал. Тысяча верст железной дороги стоит больше тысячи пулеметов».
Жадно осушив стакан воды, я в бешенстве швырнул его в угол. Что же это? В бору калечат лошадей для того, чтобы скорее доставить шпалы германским железным дорогам. Петер Залан мокнет в галицийской окопной грязи, а его сын на счетах высчитывает, сколько добра получит Германия из лесов Витебской и Моги-левской губерний. Я вдруг почувствовал невыносимую боль в затылке.
Кому рассказать о преступной тайне, которая случайно стала мне известна? Было поздно. Я направился к Дударю. Окончив работу, возвращались в барак рабочие. Я тронул механика за локоть:
- Михаил Михайлович, выйдем на: свежий воздух. Дударь не спеша натянул пальто. Некоторое время шли молча.
— Ну? — Михаил Михайлович остановился.
Как начать разговор? Я не был в силах придумать что-нибудь путное и хриплым голосом начал издалека:
— Не понимаю, почему немцы так долго, держатся?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
— Эх, молодой человек! — сочувственно вздохнул Мышкин.— Меня самого в первый день начальник выругал: «Негодяй, почему так поздно? В селе за девками гонял?» А я еще больше устал, чем вы сегодня. Но уже на другой день сообразил, как надо работать.
В изумлении я уставился на Мышкина:
...— На второй день... и без ошибок?
— Это уж кто как сумеет. Ошибиться можно, только надо знать, в чью пользу. Да, молодой человек, я больше не.ощибался, на второй день меня уже в пример ставили.
—Так быстро? Как это вам удалось?
— Да так, просто хотелось мне есть, пить, приодеться, а вы об этом, должно быть, не подумали.
Вытащив носовой платок, Мышкин начал его складывать и вязать концы. Получился «зайчик».
— По вашей табличке, — повторил он, — сегодня в лесу работали не сорок возчиков, а все шестьдесят. Как это получилось? Дрова, мил-человек, не лекарство. Вы, наверное, не саженью мерили, а на весах аптекарских взвешивали.
— Но...
— Подождите. Церковь — самое святое место на земле. Вы покупаете свечечку, чтобы зажечь ее перед иконой господа нашего Иисуса Христа ради спасения своей души.. За.свечку вы заплатили три копейки, а церкви она не стоит и грошика. Чертовская прибыль! Поняли?
— О церкви судить не берусь! — ответил я с возмущением.— Но здесь, в лесу... Во что обуты мужики? В драные онучи и лапти. Во что одеты? В худые поддевки и, тулупы. А дома у них дети, жены, старики... Как же обсчитывать человека, который живет впроголодь?
Мышкин смял «зайчика» и вытер им нос.
— Что вам их жалеть? Мужик, как только лишняя копейка заведется, напьется и норовит благодетелю своему глаза выцарапать. Так-то, молодой человек!
— А честь... а совесть... а грех... — пробормотал я. Мышкин поспешил с ответом. У него, как в катехизисе, было готово толкование к каждой заповеди.
— Если заводчик жить не умеет, если он мягкотелый да боязливый—ему банкротство на роду написано. А банкротство, молодой человек, — это смерть, и пропадет не он один, а дело свое вместе с собой погубит. Глядишь, десятки, сотни, тысячи без работы остались, без кусочка хлеба... Что о мужиках говорить! Подумайте о хозяевах. Фирмы норовят одна на другую петлю надеть. Ежели бы наши хозяева опасались в ход когти пускать, ни нам бы кренделька, ни рабочему супа, а на-, ших господ живо другие обобрали бы... Эхма, молодой человек, вам повезло! Такого хозяина, как Илья Степанович Крысов, хоть министром сажай! — Мышкин заговорщически прошептал:—Для лопатовцев Илья Степанович царь и бог.. Он себя надуть не даст... все под его дудочку пляшут, да еще благодетелем зовут... Благо-детеяемш большой буквы!
Дрожа от негодования, я решительно заявил:
— Нет, Сидор Поликарпович, я не буду воровать у рабочих заработанные ими гроши.
— Ай-яй-яй! — Мышкик развязал «зайчика». — Вы удивительный мастер все преувеличивать. Я не завидую ни вашему дядюшке-полковнику, ни родителям. Что поделаешь... Пока Илья Степанович не явится, поработаете на месте конторщика Гришина.
Глава VII
Разговор на французском языке. — Преступная, тайна. — Царица — первая шпионка. — Ночь в бараке у рабочих..
Уже второй день сидел я в чуланчике возле кабинета инженера. Кабинет был пуст. Когда я спросил у Михаила Михайловича Дударя, кто этот инженер и каков он из себя, механик коротко пояснил:
— Приезжает тут один субъект. Приедет, посмотрит, несут ли куры в Лопатове золотые яйца. Если несут, едет дальше.
Мышкин завалил меня конторскими книгами, списками и другими документами. Успевай только считать, записывать, переписывать
Удивляло меня одно. В те времена в России все ме-рили дюймами, вершками, аршинами, саженями, верстами. .. А тут в некоторых документах счет вели на метры и километры. Странно, что бы это могло означать?
И вот к вечеру в кабинет инженера вошли два человека Из разговора я понял, что длинный, костлявый и необычайно зябкий—это инженер Михно, а второй — грузный, с густыми рыжими бровями и бегающими глазками — граф Воруинский.
Кабинет был не топлен. Вероятно, никто не ждал инженера. Поэтому Михно оставил открытой дверь в мой: натопленный чуланчик. Изредка он заходил ко мне и заглядывал в бумаги. — Господин инженер, вы должны работать аккуратно, как работают немецкие инженеры. — Господин граф, в этой стране дороги так плохи. .. даже пушки Гинденбурга не в состоянии наступать
Оба разговаривали по-французски. Кого им было опасаться —не меня же, худенького паренька, давно не стриженного! Эти господа преспокойно беседовали, не обращая на меня внимания. Инженер Михно немного заикался — это помогало лучше понять смысл их беседы.
Граф Воруинский говорил высоким голосом, напоминая скорее истеричную базарную торговку, чем высокородного графа. Он пробирал Михно, а инженер, будто школьник, только оборонялся, оправдывался, божился, клялся... Вынув из несгораемого шкафа какие-то бумаги, показывал их графу, доказывал, что в других филиалах компании план экспорта перевыполнен.
— Господин граф, я честно заработал высшую военную награду — железный крест.
Граф Воруинский отступил. Наконец оба, улыбаясь, вышли на улицу.
Из их беседы я узнал, что шпалы и столбы с нетерпением ожидают в Киле. Но это ведь город в Германии! Значит, «Братья Ивановы и компания» под самым носом у царской ставки производят лесоматериалы для врага! Страшно подумать!
Неподвижно уставился я в пол, словно заметил на нем кровавые пятна, оставленные сапогами ушедших. Еще в гимназии некоторые педагоги объясняли успехи Германии густой сетью железных дорог. Немцы легко перебрасывали свои дивизии из сектора в сектор. Гимназист седьмого класса Вертель, сын полковника, как-то важно заявил: «Сегодня инженер стоит больше, чем генерал. Тысяча верст железной дороги стоит больше тысячи пулеметов».
Жадно осушив стакан воды, я в бешенстве швырнул его в угол. Что же это? В бору калечат лошадей для того, чтобы скорее доставить шпалы германским железным дорогам. Петер Залан мокнет в галицийской окопной грязи, а его сын на счетах высчитывает, сколько добра получит Германия из лесов Витебской и Моги-левской губерний. Я вдруг почувствовал невыносимую боль в затылке.
Кому рассказать о преступной тайне, которая случайно стала мне известна? Было поздно. Я направился к Дударю. Окончив работу, возвращались в барак рабочие. Я тронул механика за локоть:
- Михаил Михайлович, выйдем на: свежий воздух. Дударь не спеша натянул пальто. Некоторое время шли молча.
— Ну? — Михаил Михайлович остановился.
Как начать разговор? Я не был в силах придумать что-нибудь путное и хриплым голосом начал издалека:
— Не понимаю, почему немцы так долго, держатся?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116