— Брошусь с бомбой прямо под царский автомобиль. Пусть Николай Второй погибнет так же, как и Александр Второй!
Девушка разлила чай в кружки и насыпала сахару.
— Садись. Закусим, поговорим.
— А насильник в это время спокойно уберется из собора... Нет!
— Садись, анархист! Иначе с тобой и разговаривать не буду! — прикрикнула на меня Соня.
Пришлось снова сесть. Я взял ложку и начал размешивать чай. Почему ты именно у меня просишь бомбу? Я укоризненно покосился на нее:
- Ведь ты бунтовщица. - Как это так?
— Не нужно играть в прятки!
— Что ты болтаешь?
- Соня, ты мне не доверяешь? Хорошо...— Я отыскал промокательную бумагу и ложечкой показал на предательское «Д».
— Ничего не понимаю...
— Разыщи серенький листок... с заголовком: «Товарищи рабочие и крестьяне...»
— Да! — поднялась Соня. — Надо посмотреть, что делается в духовке. Скоро явится хозяйка. В придачу к плате за квартиру помогаю ей по дому.
Девушка вышла. Щелкнул замок. Я вскипел. Как она смеет держать меня под замком? Этого нельзя простить даже Соне. Я надел полушубок и нахлобучил шапку.
Возвратилась Соня:
— Что с тобой?
— Ты мне не доверяешь. Разве я... я...
Она стащила с моей головы шапку, торопливо расстегнула полушубок:
— Доверяю. Доверяю именно, как ты говоришь,— В бунтовщицких делах. Но не доверяю...
— Все-таки не доверяешь?
— Не доверяю, когда ты делаешь глупости.
— То есть?
— Боюсь, что убежишь к собору. Мы снова уселись у стола.
В двух словах я рассказал о себе, передал сообщение студента о Цирвисе, Трофиме, Рафаиле и о каком-то меньшевике «Последняя четверть».
— Вот за это спасибо, Букашка... от всех нас спасибо!
Соня снова принялась ругать меня. Пусть Николай II пока живет и здравствует. Ни один настоящий революционер в Витебске или в каком-либо другом городе не побежит взрывать его бомбой или стрелять в него из браунинга.
В первый раз, хоть коряво и неумело, Соня разъяснила мне, кто такие большевики и как они борются. Я слушал внимательно, но в конце не утерпел:
— Прокламации... забастовки... политическое восстание рабочих... — повторял я разочарованно. — Вы с прокламациями, а они с нагайками. Вы забастовкой, а они штыками. По-моему, таким манером в России царь продержится еще лет сто.
— Послушай, Букашка... прежде всего нужно поднять народ на борьбу.
— Как ты его поднимешь? — не унимался я. Соня, насколько могла, терпеливо объясняла.
Еще недавно мне так хотелось от души поболтать с девушкой о минувших днях... о незабываемых часах, которые нет-нет, да и вспыхнут в памяти неясными огоньками из невозвратимого детства... Но наш разговор настроил меня совсем на иной лад. Прозвенел звонок.
— Хозяйка явилась. Царь, значит, уже отправился восвояси.
Девушка вышла и возвратилась не скоро.
— Соня, если понадобится человек, готовый жизнью пожертвовать во имя свободы и справедливости, прошу тебя — вспомни обо мне... Хорошо?
— Вспомню! А ты исчезни отсюда, пока не забудется лопатовская история. И не пиши никому, даже дяде. Нужен будешь — позовем. Понял?
У Сони было грустное лицо. Видно, ей тоже хотелось посидеть, пошутить со мной... Но за стеной забарабанили. Хозяйка приказывала...
Глава XIII
Я дома. — «Знаешь ли сам, за чем гонишься?» — Разговор с дедом за игрой в шашки.
Так вот она, моя маленькая, родная и все же так мало знакомая Рогайне! По границам хуторов тянутся длинные, узенькие язычки леса, кустарники ольхи, болотные вербы. Казалось, соседи, избегая друг друга, сознательно берегут рощицы и кусты, чтобы спрятать от чужих глаз свое богатство или нищету.
Но ведь не из-за узеньких полосок леса я плохо знал родную колонию. Где было найти время подружиться с соседскими детьми? Совсем еще ребенком, я довольствовался песком и камешками на собственном дворе. Чуть подрос — пришлось взять пастушью сумку и кнут. Мне кажется, что Египет по книгам я изучил подробнее, чем Рогайне, где мне была хорошо знакома только боль-шая дорога и две тропинки: одна в школу, другая на станцию.
Медленно приближался я к дому. Вот показалась большая ель, у которой буря ободрала ветви и сломала верхушку. Странно, куда запропастился Дуксик? Обычно он первым замечал меня и стрелой бросался навстречу. значит, нет больше Дуксика. Может, волки загрызли? Тогда, по крайней мере, новый пес бы залаял... но нет и нового. Непонятно... Где это видано — хозяйство без собаки? Ведь собака подает сигнал, когда приближается зверь или чужак.
Еще прошлой весной бабушка жаловалась: «Такой пес съедает не меньше, чем поросенок. Лучше уж поросенка держать». Вернее всего, теперь нечем кормить ни пса, ни поросенка.
Возвращаясь домой после долгого отсутствия, я всегда любил пошутить. Если первой показывалась Зента, надвигал шапку на глаза, басом спрашивал: «Как мне пройти к Заланам?» Если мать — «Скажите, нельзя ли у вас переночевать?» Если бабушка — «Не нужно ли вам лишнего едока?» Что поделаешь: приходилось за шуткой скрывать огорчение. Сколько раз я мечтал: «Наступит день, когда явлюсь с подарками». Зимой мечтал привезти полушубок, валенки, шаль... Летом — платочки, книжки с картинками, ботинки... Но мечты оставались мечтами: помаячат и растают, оставив в душе лишь неутолимую тоску.
На этот раз я снова пришел с пустыми руками, и все-таки встретили меня радостно, как всегда. Утирая глаза, бабушка сказала:
— То-то у меня давеча нож из рук выпал. Сразу подумала: гость будет.
Развязав узелок, я вручил Ирме карандашик. Она поблагодарила и убежала, повторяя:
— Пошлю папе письмо... длинное-предлинное, большое-пребольшое!
— Отец пишет? — с беспокойством спросил я. Этот вопрос в то время задавали в миллионах семей.
— Получили, получили! — радостно отозвалась бабушка.—Благодарение богу, ранен.
— За что же благодарить бога? — удивился я.
— Как — за что? Рана не тяжелая. Ногу не оторвало, голова цела. Пусть передохнёт. Может, ненадолго домой отпустят... А еще раз так же счастливо ранят —глядишь, и мира дождется...
Ирма уже выводила каракули па синей оберточной бумаге.Мать, любовно посмотрев на псе, сказала:
— Не лучше ли поберечь карандашик для нашей школьницы? Мы дома можем и угольком писать.
Ирма задумалась.
— Пиши, пиши, для Зенты другой найдется,— успокоил я сестренку.
Девочка еще некоторое время старалась над своими каракулями, потом засунула карандаш в стену, в щель между бревнами, и важно пояснила:
— Пусть Зента! Я угольком.
У меня на сердце потеплело. Откуда у маленькой сестренки такая рассудительность, сметка и ласковость? Бабушка нежно посмотрела на внучку:
— Вот и правильно. Зенте в школе приходится больше писать, чем тебе... Что же готовить? — обратилась она ко мне. — Есть у нас еще мясо... бараньи ребрышки, только уж очень круто просолены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116