муж давно запретил ей получать от жильцов по крохам. Я должен уплатить все сразу — только так можно привыкнуть к порядку.
Как быть? Земляк, приехавший из Рогайне, привез мне продукты, но денег из дома не прислали. Я отнес на базар кусок масла и продал за пятьдесят копеек. Набралось девяносто две копейки. Где взять остальные? От ученицы ничего не получишь до конца месяца: об этом предупредили меня с самого начала.
Я вышел на улицу; было сыро и темно. Время тянулось медленно.Так я плелся по улицам и переулкам, размышляя о различных жизненных явлениях. Вдруг под ногами что-то звякнуло! Несмотря на полную тьму, мне все-таки повезло! Я боялся нагнуться, хотя в душе был совершенно уверен, что это золотая монета.
Нужно было поднять ее, чтобы не подобрал кто-нибудь другой. Зажав монету в кулак, я подошел к фонарю и раскрыл ладонь: это был обыкновенный медный пятак!
Теперь набралось дезяносто семь копеек. Не хватало еще восьмидесяти трех... Я слышал, что в тяжелые минуты люди закладывают в ломбард всякие вещи: шубы, кольца, часы. Что же мне заложить?
Ноги машинально понесли меня через Двинский мост; в начале Вокзальной улицы находилось известное фотоателье Мещанинова. С минуту я рассматривал выставленных в витрине изящных дам и барышень. Какие спокойные и довольные лица! Я повернул направо и внезапно в одном слабо освещенном переулке увидел трех дерущихся подростков. Два реалиста напали на гимназиста и дубасили его изо всех сил. Я уже был знаком с большей частью неписаных законов средних учебных заведений товарищ попал в беду — выручай. Быстро сорвав ремень, ударил пряжкой одного реалиста по спине.
Гимназист, воодушевленный помощью, с такой яростью накинулся на своего противника, что тот начал шаг за шагом отступать. Я принял на себя удары другого реалиста, ростом он был больше меня, и мне приходилось только отбиваться. Вдруг я получил увесистый удар по зубам и почувствовал во рту соленый вкус. Одним прыжком очутился возле реалиста. Схватил его' за горло и так сжал руками, что гот чахрипел... Второй реалист бросился наутек, а мой союзник с большим трудом высвободил горло противника из моих пальцев и укоряюше, полуудивленно сказал:
— Ну и волчонок же ты!
Как не стать волчонком, если сн мне рассек губу и она раздвоилась, как у зайца! Гимназист оказался воспитанником пятого класса нашей гимназии Толей Радкевичем. Чиркнув спичкой, он осмотрел мою губу и озабоченно спросил:
— Что ты скажешь в гимназии? Хорек тебя съест.
— Ничего, не съест! — храбрился я. — Скажу, что разбил, когда выскакивал из трамвая.
— Э, да ты молодец! — Радкевич хлопнул меня по плечу. — Не хнычешь... — Затем, поколебавшись, снова обратился ко мне: — Силенциум!
В те времена среди гимназистов это слово имело магическую силу. Его употребляли редко: только когда нарушались гимназические правила, совершались проступки, за которые можно было попасть в кондуит. Оно было как бы клятвой ни при каких обстоятельствах, никогда в жизни не разглашать виденное и слышанное. Никто не бросался этим словом попусту.
— Силенциум! — ответил я тихо; по телу пробежала теплая волна.
— Айда ко мне!
Радкевич жил в следующем переулке. Он четыре раза постучал в дверь, после этого с грохотом отскочил дверной крючок. В небольшой прокуренной комнатке сидело семь-восемь гимназистов и учеников коммерческого училища. Увидев чужого, они вопросительно взглянули на хозяина.
— Ничего, это свой парень! — успокоил их Толя Радкевич. Затем он вытащил из кармана несколько пачек папирос. — Садись, где жестче, и сиди, пока не станет мягче!
Это был особый жаргон среди тех гимназистов, которые ходили на каток «Смертельного зэпаха» и делали другие веши, запрещенные гимназическим начальством. Я осмотрелся: здесь не было детей высокопоставленных родителей — все сыновья чиновников или мелких домовладельцев.
Скоро на столе появились карты и зазвенела мелкая монета Играли в «очко». Банк быстро срывали, и хозяева денег довольно крепко держали их в своих руках.Вначале я только глядел, но вскоре почувствовал, что девяносто семь копеек в кармане, словно раскаленные, жгут, мне руку: еще мгновение — и мои карманы начнут тлеть и дымиться.
— Дай и мне... — Покраснев, я пододвинулся со своим стулом поближе к столу.
Но моего тихого голоса никто не слышал, так как в этот момент кудрявый «коммерсант» Коньков воскликнул:
— По банку!
В банке набралась солидная сумма — рубль восемьдесят копеек. Затаив дыхание, все следили за руками того, кто держал банк: какие будут карты?
Король, дама, туз... Помертвевший Коньков еле выдавил:
— Проиграл...
Азарт нарастал. Уже в следующем туре Коньков сгреб со стола около четырех рублей. Тогда он бросил на меня вызывающий взгляд:
— Юноша, попробуй на счастье!
Я было судорожно сжал свои монеты, но в самый последний момент одумался. Смел ли я рисковать своими грошами? Нет, нет и нет!
Все же просидел часа два, глядя на монеты и тузы. Наступил момент, когда я совсем близко придвинулся к игрокам. Но пересилил себя, поднялся и твердыми шагами направился к двери. Мне тут нечего было делать.
— Силенциум! — тихо прошептал Толя прощаясь.
— Силенциум!
На улице я долго стоял в оцепенении на одном месте. Что делать, куда идти?
— Эй, что это за снежная баба? Настоящая зима еще за морями! — Меня ласково обнял дядя Давис.
Я выпрямился и принялся дуть на пальцы.
— Не снежная баба, а астроном; звезды считаю! — попытался я попасть дяде в топ.
В свете фонаря мелькнула его пышная борода; она заиндевела На улице такой холод, а я ничего не чувствовал!
— Ты почему, парень, к нам глаз не кажешь?
Это правда я уже много недель не был у Каулиней. Трудно было туда ходить: тете Лиспе я колол глаза, как репей Дядя всегда старался накормить меня получше, а ведь им тоже каждая копейка дорога. И вот я откладывал визит со дня на день; думал—раздобуду денег,
куплю булку с изюмом, краковскую колбасу и тогда буду там желанным гостем.
— Милостивый боже!—внезапно воскликнул дядя Давис, заглянув мне в лицо. — Ты бледен как мел. Вот тебе гривенник, поезжай домой на трамвае.
— Что ты, дядя, — гривенник! Трамвай стоит только пять копеек... — Я оттолкнул его руку.
— Утром стоил пять, а вечером неизвестно, повезут ли за десять, — пошутил он.
Мы немного прошли вместе.
— Где ты работаешь? Все еще у Веры. Константиновны Чибур-Золотоухиной?
— У нее. Я говорил тебе — это черт, а не старуха! Кто-то ночью украл воз досок... и она собирается у меня из жалованья вычесть. Сама сидит на тысячах, а с бедного человека готова последнюю шкуру содрать.
— Ой! — испугался я. — Как же со стипендией? Если она такая непостоянная, отдаст другому.
— Не бойся, ведь это не ее деньги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
Как быть? Земляк, приехавший из Рогайне, привез мне продукты, но денег из дома не прислали. Я отнес на базар кусок масла и продал за пятьдесят копеек. Набралось девяносто две копейки. Где взять остальные? От ученицы ничего не получишь до конца месяца: об этом предупредили меня с самого начала.
Я вышел на улицу; было сыро и темно. Время тянулось медленно.Так я плелся по улицам и переулкам, размышляя о различных жизненных явлениях. Вдруг под ногами что-то звякнуло! Несмотря на полную тьму, мне все-таки повезло! Я боялся нагнуться, хотя в душе был совершенно уверен, что это золотая монета.
Нужно было поднять ее, чтобы не подобрал кто-нибудь другой. Зажав монету в кулак, я подошел к фонарю и раскрыл ладонь: это был обыкновенный медный пятак!
Теперь набралось дезяносто семь копеек. Не хватало еще восьмидесяти трех... Я слышал, что в тяжелые минуты люди закладывают в ломбард всякие вещи: шубы, кольца, часы. Что же мне заложить?
Ноги машинально понесли меня через Двинский мост; в начале Вокзальной улицы находилось известное фотоателье Мещанинова. С минуту я рассматривал выставленных в витрине изящных дам и барышень. Какие спокойные и довольные лица! Я повернул направо и внезапно в одном слабо освещенном переулке увидел трех дерущихся подростков. Два реалиста напали на гимназиста и дубасили его изо всех сил. Я уже был знаком с большей частью неписаных законов средних учебных заведений товарищ попал в беду — выручай. Быстро сорвав ремень, ударил пряжкой одного реалиста по спине.
Гимназист, воодушевленный помощью, с такой яростью накинулся на своего противника, что тот начал шаг за шагом отступать. Я принял на себя удары другого реалиста, ростом он был больше меня, и мне приходилось только отбиваться. Вдруг я получил увесистый удар по зубам и почувствовал во рту соленый вкус. Одним прыжком очутился возле реалиста. Схватил его' за горло и так сжал руками, что гот чахрипел... Второй реалист бросился наутек, а мой союзник с большим трудом высвободил горло противника из моих пальцев и укоряюше, полуудивленно сказал:
— Ну и волчонок же ты!
Как не стать волчонком, если сн мне рассек губу и она раздвоилась, как у зайца! Гимназист оказался воспитанником пятого класса нашей гимназии Толей Радкевичем. Чиркнув спичкой, он осмотрел мою губу и озабоченно спросил:
— Что ты скажешь в гимназии? Хорек тебя съест.
— Ничего, не съест! — храбрился я. — Скажу, что разбил, когда выскакивал из трамвая.
— Э, да ты молодец! — Радкевич хлопнул меня по плечу. — Не хнычешь... — Затем, поколебавшись, снова обратился ко мне: — Силенциум!
В те времена среди гимназистов это слово имело магическую силу. Его употребляли редко: только когда нарушались гимназические правила, совершались проступки, за которые можно было попасть в кондуит. Оно было как бы клятвой ни при каких обстоятельствах, никогда в жизни не разглашать виденное и слышанное. Никто не бросался этим словом попусту.
— Силенциум! — ответил я тихо; по телу пробежала теплая волна.
— Айда ко мне!
Радкевич жил в следующем переулке. Он четыре раза постучал в дверь, после этого с грохотом отскочил дверной крючок. В небольшой прокуренной комнатке сидело семь-восемь гимназистов и учеников коммерческого училища. Увидев чужого, они вопросительно взглянули на хозяина.
— Ничего, это свой парень! — успокоил их Толя Радкевич. Затем он вытащил из кармана несколько пачек папирос. — Садись, где жестче, и сиди, пока не станет мягче!
Это был особый жаргон среди тех гимназистов, которые ходили на каток «Смертельного зэпаха» и делали другие веши, запрещенные гимназическим начальством. Я осмотрелся: здесь не было детей высокопоставленных родителей — все сыновья чиновников или мелких домовладельцев.
Скоро на столе появились карты и зазвенела мелкая монета Играли в «очко». Банк быстро срывали, и хозяева денег довольно крепко держали их в своих руках.Вначале я только глядел, но вскоре почувствовал, что девяносто семь копеек в кармане, словно раскаленные, жгут, мне руку: еще мгновение — и мои карманы начнут тлеть и дымиться.
— Дай и мне... — Покраснев, я пододвинулся со своим стулом поближе к столу.
Но моего тихого голоса никто не слышал, так как в этот момент кудрявый «коммерсант» Коньков воскликнул:
— По банку!
В банке набралась солидная сумма — рубль восемьдесят копеек. Затаив дыхание, все следили за руками того, кто держал банк: какие будут карты?
Король, дама, туз... Помертвевший Коньков еле выдавил:
— Проиграл...
Азарт нарастал. Уже в следующем туре Коньков сгреб со стола около четырех рублей. Тогда он бросил на меня вызывающий взгляд:
— Юноша, попробуй на счастье!
Я было судорожно сжал свои монеты, но в самый последний момент одумался. Смел ли я рисковать своими грошами? Нет, нет и нет!
Все же просидел часа два, глядя на монеты и тузы. Наступил момент, когда я совсем близко придвинулся к игрокам. Но пересилил себя, поднялся и твердыми шагами направился к двери. Мне тут нечего было делать.
— Силенциум! — тихо прошептал Толя прощаясь.
— Силенциум!
На улице я долго стоял в оцепенении на одном месте. Что делать, куда идти?
— Эй, что это за снежная баба? Настоящая зима еще за морями! — Меня ласково обнял дядя Давис.
Я выпрямился и принялся дуть на пальцы.
— Не снежная баба, а астроном; звезды считаю! — попытался я попасть дяде в топ.
В свете фонаря мелькнула его пышная борода; она заиндевела На улице такой холод, а я ничего не чувствовал!
— Ты почему, парень, к нам глаз не кажешь?
Это правда я уже много недель не был у Каулиней. Трудно было туда ходить: тете Лиспе я колол глаза, как репей Дядя всегда старался накормить меня получше, а ведь им тоже каждая копейка дорога. И вот я откладывал визит со дня на день; думал—раздобуду денег,
куплю булку с изюмом, краковскую колбасу и тогда буду там желанным гостем.
— Милостивый боже!—внезапно воскликнул дядя Давис, заглянув мне в лицо. — Ты бледен как мел. Вот тебе гривенник, поезжай домой на трамвае.
— Что ты, дядя, — гривенник! Трамвай стоит только пять копеек... — Я оттолкнул его руку.
— Утром стоил пять, а вечером неизвестно, повезут ли за десять, — пошутил он.
Мы немного прошли вместе.
— Где ты работаешь? Все еще у Веры. Константиновны Чибур-Золотоухиной?
— У нее. Я говорил тебе — это черт, а не старуха! Кто-то ночью украл воз досок... и она собирается у меня из жалованья вычесть. Сама сидит на тысячах, а с бедного человека готова последнюю шкуру содрать.
— Ой! — испугался я. — Как же со стипендией? Если она такая непостоянная, отдаст другому.
— Не бойся, ведь это не ее деньги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116