Наконец нервы Шумана все же не выдержали:
— Что угодно гостю?
Я был настроен еще более агрессивно, чем когда-то в лопатовской конторе и на витебском базаре. Нечего церемониться. Правильно сказала бабушка: пусть ворует где может, но солдата не трогает.
Шуман в конце концов побагровел, как индюк:
— Ну, что молчишь, мямля? Выкладывай!
Слово «мямля» не вывело меня из равновесия. Я знал, что многие в Рогайне, и сам Шуман, удивлялись: шутка ли — мальчик из такой бедной семьи учится в гимназии! Вот это молодец! Зато при упоминании об Альфонсе люди часто презрительно кривились: «Куда этому мямле...»
Отвернувшись от окна, я заговорил солидно, как взрослый:
— Выкладывает пусть тот, кто занимается жульничеством. У Заланов пуд муки пропадет, но и вы, Шуманы, не разжиреете. Одна поездка к адвокату обойдется вам пудов в десять. У судей жулики не В чести, особенно в военное время. Только мы, Заданы, решили так: прежде чем засадить человека в каталажку, выслушаем его.
Для Шумана это было слишком.
— Мальчишка, что ты болтаешь? — яростно проревел он.
Надев шапку, я прошел мимо блинчиков Шуманихи, стопками высившихся в тарелках на небольшом, покрытом белой скатертью столике, сплюнул в угол и взялся за дверную скобу. Я проделал это внешне спокойно, хотя внутри все кипело и бурлило...
Таких ехидных речей и самоуверенности Шуман не ожидал. Он был явно обескуражен. Кто знает, с кем водит дружбу гимназист в городе... Может, он учил детей какого-нибудь адвоката... Еще по судам затаскают.
Поднявшись на ноги, Шуман пробормотал:
— Подожди... по-соседски...
— Нет, тут уже нельзя по-соседски, — сказал я, ступив на порог. — Будем судиться! Это государственное дело... Вы, милостивый государь, поступили, как немецкий шпион. Вы подрываете армию! Из муки мы намеревались испечь небольшой гостинец воину, мокнущему и мерзнущему в окопах. А в этом мешочке клейстер... им разве осенью щели в рамах замазывать.
Гитара в соседней комнате замолкла. У Шуманихи перевернулась сковородка, и блинчики попадали в золу.
— Постои, букашка... — это имя вырвалось у Шумана против воли, — не так уж... ведь не так уж...— И, окончательно запутавшись в словах и мыслях, он заорал:—Эй, жена, поворачивайся побыстрее! Ставь на стол блинчики!.. Садись, соседушка, за стол!
- Спасибо! Во-первых, я поел, а во-вторых, мне и рот не полезут блинчики, украденные у солдата.— Я сел за стол и церемонно отодвинул от себя тарелку и пилку.
— Видишь, как получилось... — Шуман с притворной печалью зажмурил голубые глаза. — Раньше я ни за что бы так не сделал! Кто припомнит, чтобы Шуман прикарманил хотя бы копейку? Никто. Торговаться я торговался, конечно, за каждый грош. Но это старая истина: копейка рубль бережет. Не будь я таким, далеко не пошел бы. А теперь... ах, греховные времена! Все стали ворами... Эй, Альфонс, — закричал он, — иди-ка сюда!
Из дверей соседней комнаты показалась тучная физиономия в красных прыщах.
— Покажи часы!
Неуклюже переваливаясь с ноги на ногу, Альфонс вынес серебряные часы с золотой цепочкой.
— Посмотри-ка! Новые часы — потикали с месяц и остановились. Эх! В городе ухо держи востро: там тебе козла за корову вотрут. — Он захихикал. — Мерой, весом, сосед, я никого не обманываю. А если уж все на это пустились, что зевать старому Шуману?
— Уж очень к сердцу принимает это дело Роб,— ввязалась в разговор Шуманиха. — «Воин, солдат»... А ведь и солдатам по-своему неплохо. Что у них за дела? Высыпаются побольше нашего. Не пашут, не сеют, а время обеда придет — глядишь, каждому порцию уже несут. Взять Антипа из Шеметовки, что три лета у нас в пастухах ходил. Худой был, словно жердь, а в солдатах так отъелся — чисто бык; на днях видела его на рынке в Орше. Мука... — Она начала входить в раж. — Чем плоха мука? Разве не белая? Положить только побольше дрожжей да яичек — такие сухарики выйдут, что пальчики оближешь!
Медленно поднялся я из-за стола. Но Шуман живо усадил меня и бросил на жену сердитый взгляд:
— Уймись, трещотка, перестань стрекотать! Я ведь совсем не хотел из того мешка. Это она такая жадюга... Видишь, как нехорошо вышло! Не спеши, сосед, побудь с моим Альфонсом. Я за это время переменю. Насчет веса не беспокойся — насыплю еще сверх того, что причитается.
— Нам лишнего не надо. Пуд — и в расчете.
— Хорошо, хорошо, а ты с Альфонсом побудь... Эх, Альфонс... — непритворно вздохнул Шуман, посмотрев на сына, который все еще стоял у двери. — Был бы ты у меня таким молодцом! А то что в тебе толку...
— Карл! О родном детище! Стыда в тебе нет... Рыжая борода Шумана задергалась. Он так взглянул на меня, точно я был его лучший, сердечный друг, которому можно поведать все беды:
— Почему, господи, нам так не везет? Вот ты, Букашка... что о тебе говорить... Хоть и беден, а выбиваешься в люди. Ну, войди же с Альфонсом в его комнату! Поболтайте, на гитаре побренчите. Я тем временем муку обменяю. Ну иди, иди, не ломайся! На что это похоже? Самый близкий сосед, сколько времени рядом живем, и ни разу еще не был в комнате старого школьного товарища! Может, и подружитесь...
Эта комната в доме Шуманов, смотря по необходимости, носила три названия: зал, господская половина, комната Альфонса. Но по справедливости ее следовало назвать кладовой.
Боже, чего только там не было! Стена налево была полна вешалок, гвоздей, крюков. На них висели шубы, полушубки, пальто, шали, брюки, куски шерстяной и льняной материи, берда, сита, шапки... На стене справа— три зеркала, две картины, балалайка, гитара, китайские бумажные веера и мячики. Возле средней стены— буфет, два шкафа и корзины. Посреди комнаты — два стола. На одном граммофон, семь графинов и всякая посуда. На другом — должно быть, это стол Альфонса — кулечки с печеньем, банка с сахаром и обгрызенные горбушки белого хлеба...
Все углы были завалены обувью, новой и ношеной, и какими-то узлами. В одном углу стояли четыре самовара. Вдоль стен стулья — один к одному, штук двадцать.
Прошло некоторое время, пока я оправился от изумления. Больше всего удивляли меня шапки: новые и поношенные, дамские шляпки вперемешку с кепками, соломенными шляпами, казацкими папахами, солдатскими фуражками... Сколько было там шапок? Десять, пятнадцать? Может, все двадцать. Придя в себя, я спросил, опустившись на стул:
— Что, разве в клети места нет?
— Клеть тоже полна, — охотно пояснил Альфонс. — Таи все больше железные вещи.
— Где же вы все это накупили?
— В Смольянах, в Ботушевске, в Орше... От этих беженцев и горожан отбою нет. Набрасываются на продукты как сумасшедшие — жрать хотят. Вот мамаша сокрушается: как с этим добром быть? Ударит молния в дом — все из окон не повыкидаешь.
— Продайте.
— Нет, продавать нельзя, — хитро покосился Альфонс.— Отец говорит — деньги становятся все дешевле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116