Проходит минута-другая. Аста делает движение, как бы собираясь уйти, но Ааге продолжает, глядя через ее голову:
— Вы очень мило убрали свою комнату. Право, очень мило. У Николины — у той ничего не было.— Он делает полшага вперед и замечает над изголовьем кровати что-то привлекающее его внимание.— Да, кстати, Аста,— говорит он,—- я ведь хотел вам что-то сказать! — И, как бы разглядывая картинку, добавляет прерывисто:—Если папа вдруг спросит, Аста... видите ли, та девушка, Николина, та... никогда не говорила... Но что это у вас тут такое? — Он поворачивается к комоду.— Где вы достали эти снимки?
— Купила.
— Сами купили такие картинки?
Аста улыбается вскользь — она тоже подходит к комоду, на что-то пристально глядя.
— Это ведь...-— Ааге некоторые узнает сам, под другими читает подписи.— Вот это — из глиптотеки !, это — из государственного музея, а эти...
— Из музея Торвальдсена2,— договаривает девушка.
— Да, да, я знаю: «Умирающий лев» и «Ганимед, кормящий орла».,.
— И «Князь Владимир Потоцкий»,— говорит Аста ясным голосом, переводя глаза с Потоцкого на Рольстеда, потом снова на юного Потоцкого — медленно, как бы сравнивая их, и в ее серьезном взгляде светится радость.
— Вы их купили в магазине? — спрашивает Ааге.
— Нет, там же, где я их смотрела: в вестибюле, где продают каталоги.
— Вы посмотрели, потом купили снимки и взяли с собой... Что же вы с ними будете делать?
Аста смотрит на него большими глазами и вместо ответа показывает на стену.
— Есть ведь и другие картинки.— Ааге усмехается уголком рта и быстро взглядывает на девушку. Потом он забывает о картинках, берет с комода крошечную фарфоровую лягушку и, делая вид, что разглядывает ее, замечает как бы мимоходом:
— Так вот, Аста, если папа спросит... мама-то не будет спрашивать, а папа... дело в том, что он немножко... гм... вы сами знаете — старики молодых не понимают... Если он спросит, в котором часу это было,— скажите просто: я не слышала!
Аста отвечает не сразу; Ааге краснеет, наклоняет голову, так что нос его чуть не касается рта лягушонка. Потом юноша добавляет робко:
— Или, что еще проще,— скажите, как Николина говорила... скажите прямо: в двенадцать часов!
— Барии спрашивал позавчера...
— Уже спрашивал?
— И я сказала, что не слышала.
— А в самом деле вы слышали?
— Да. Было половина второго.
— Но сказали, что не слышали!— Ааге бросил лягушонка на комод и повернулся к Асте лицом.
В эту минуту зазвенел звонок у дверей комнаты, юный
1 Глиптотека — собрание скульптурных произведений.
2 Б. Торвальдсен (1768—1844) — выдающийся датский скульптор. В Копенгагене в сороковых годах XIX в. был создан музей, носящий его имя.
Рольстед пробормотал: «Уже проснулись!» Подняв указательный палец и сделав смешную гримасу, он поспешил на цыпочках удалиться. И Аста почти видела у него над головой, вместе с сиянием утренних лучей, ореол святого.
«Сама сказала, по собственному почину сказала, что ничего не слышала!» Ааге думал об этом в течение дня несколько раз, произносил, поглаживая подбородок: «Гм, гм!» — ив груди у него делалось удивительно тепло, а во всем теле ощущалась необыкновенная легкость. Но вечером, в постели, под жаркой периной, когда в доме воцарилась сладостная темнота и покой, теплота в его груди превратилась в жар и зажгла в мозгу ясные и смелые мысли. Он уже почти решился, уже сел на постели, даже ногу уже высунул из-под перины; но из темноты словно что-то толкнуло его в грудь, и голова его снова упала на подушку.
То же самое повторилось и на следующий вечер, но § небольшой разницей. Ааге действительно встал, наскоро набросил на себя одежду, надел мягкие туфли и подкрался к дверям Асты. Но потом все-таки вернулся к себе; сердце его колотилось, в горле перехватило дыхание. Когда он опять забрался в постель, колени у него дрожали, не то от жара, не то от холода, и он благодарил судьбу — одной четвертой частью своего сознания, а остальными тремя четвертями бранил себя трусом. Он нашел для себя оправдание в том, что Аста ведь у них еще совсем недавно. Если память ему не изменяет, с Николиной дело пошло на лад тоже не сразу. К тому же еще и эти глаза, которым — черт побери! — действительно нельзя верить! И все-таки он трус, жалкий трус! Эту мысль, не очень-то возвышенную, Ааге унес с собой и в царство снов.
На следующий вечер юный Рольстед уходил из дому, но на этот раз вернулся рано — в половине первого ночи. Пройдя в свою комнату, он снял ботинки, заменив их туфлями. Быстро взглянул на себя в зеркало и направился к двери. Но тут ему что-то вспомнилось. Он подышал себе на ладонь, понюхал ее, потом шагнул обратно, взял из ящика на умывальнике мятную таблетку и сунул в рот. А так как в ящичке оказались и духи, то Ааге покропил ими борта своего пиджака. И смелость, решимость, сквозившие в каждом его движении, привели его, осторожно ступающего кошачьим шагом, к двери Асты.
Он стучится и прислушивается.
В кровати что-то шелестит.
— Кто там?
Он стучит еще раз — тихо, глухо, так что стук этот понятен лишь тому, кто хочет его понять.
Скрипит кровать... потом половица... и из-за двери спрашивают:
— Это вы, господин Рольстед? Что вам угодно?
— Тише!—как вздох, доносится сквозь замочную скважину.— Откройте, Аста, мне нужно с вами поговорить.
И через ту же замочную скважину звучит ответный вздох:
— Я уже сплю, господин Рольстед, простите меня, пожалуйста!
Это «простите меня, пожалуйста» сказано тоном такого искреннего извинения, что Ааге Рольстед нисколько не удивляется, когда снова поскрипывает пол, потом кровать.
Он еще три раза вздыхает в замочную скважину, произнося имя Асты — первый раз настойчиво, второй раз с упреком, третий раз с мольбой. Но так как все по-прежнему тихо, точно в могиле, он пробирается обратно к себе тем же кошачьим шагом; щеки его горят, в глазах скачут синие искры.
Это поражение — его первое поражение за все время, сколько он себя помнит,— молодой Рольстед принял так близко к сердцу, что несколько дней не смотрел Асте в лицо и старательно избегал встречаться с нею наедине. Обдумав случившееся, он пришел к такой мысли: «Возможно, у нее есть кто-либо другой, кто-нибудь аакой, кому она старается быть верна,— так, из чувства долга!» Но это предположение было для Ааге еще более обидным, оно придавало его досаде еще и известную долю горечи. И бедняга почувствовал, как ему что-то больно резнуло сердце, когда однажды он увидел Асту — у нее было свободное воскресенье — у окна художественного магазина на Бред-гаде: рядом стоял и разговаривал с нею какой-то бедно одетый молодой человек. Они разглядывали выставленную на левой стороне витрины большую картину, на которой розовели юные тела трех обнаженных женщин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
— Вы очень мило убрали свою комнату. Право, очень мило. У Николины — у той ничего не было.— Он делает полшага вперед и замечает над изголовьем кровати что-то привлекающее его внимание.— Да, кстати, Аста,— говорит он,—- я ведь хотел вам что-то сказать! — И, как бы разглядывая картинку, добавляет прерывисто:—Если папа вдруг спросит, Аста... видите ли, та девушка, Николина, та... никогда не говорила... Но что это у вас тут такое? — Он поворачивается к комоду.— Где вы достали эти снимки?
— Купила.
— Сами купили такие картинки?
Аста улыбается вскользь — она тоже подходит к комоду, на что-то пристально глядя.
— Это ведь...-— Ааге некоторые узнает сам, под другими читает подписи.— Вот это — из глиптотеки !, это — из государственного музея, а эти...
— Из музея Торвальдсена2,— договаривает девушка.
— Да, да, я знаю: «Умирающий лев» и «Ганимед, кормящий орла».,.
— И «Князь Владимир Потоцкий»,— говорит Аста ясным голосом, переводя глаза с Потоцкого на Рольстеда, потом снова на юного Потоцкого — медленно, как бы сравнивая их, и в ее серьезном взгляде светится радость.
— Вы их купили в магазине? — спрашивает Ааге.
— Нет, там же, где я их смотрела: в вестибюле, где продают каталоги.
— Вы посмотрели, потом купили снимки и взяли с собой... Что же вы с ними будете делать?
Аста смотрит на него большими глазами и вместо ответа показывает на стену.
— Есть ведь и другие картинки.— Ааге усмехается уголком рта и быстро взглядывает на девушку. Потом он забывает о картинках, берет с комода крошечную фарфоровую лягушку и, делая вид, что разглядывает ее, замечает как бы мимоходом:
— Так вот, Аста, если папа спросит... мама-то не будет спрашивать, а папа... дело в том, что он немножко... гм... вы сами знаете — старики молодых не понимают... Если он спросит, в котором часу это было,— скажите просто: я не слышала!
Аста отвечает не сразу; Ааге краснеет, наклоняет голову, так что нос его чуть не касается рта лягушонка. Потом юноша добавляет робко:
— Или, что еще проще,— скажите, как Николина говорила... скажите прямо: в двенадцать часов!
— Барии спрашивал позавчера...
— Уже спрашивал?
— И я сказала, что не слышала.
— А в самом деле вы слышали?
— Да. Было половина второго.
— Но сказали, что не слышали!— Ааге бросил лягушонка на комод и повернулся к Асте лицом.
В эту минуту зазвенел звонок у дверей комнаты, юный
1 Глиптотека — собрание скульптурных произведений.
2 Б. Торвальдсен (1768—1844) — выдающийся датский скульптор. В Копенгагене в сороковых годах XIX в. был создан музей, носящий его имя.
Рольстед пробормотал: «Уже проснулись!» Подняв указательный палец и сделав смешную гримасу, он поспешил на цыпочках удалиться. И Аста почти видела у него над головой, вместе с сиянием утренних лучей, ореол святого.
«Сама сказала, по собственному почину сказала, что ничего не слышала!» Ааге думал об этом в течение дня несколько раз, произносил, поглаживая подбородок: «Гм, гм!» — ив груди у него делалось удивительно тепло, а во всем теле ощущалась необыкновенная легкость. Но вечером, в постели, под жаркой периной, когда в доме воцарилась сладостная темнота и покой, теплота в его груди превратилась в жар и зажгла в мозгу ясные и смелые мысли. Он уже почти решился, уже сел на постели, даже ногу уже высунул из-под перины; но из темноты словно что-то толкнуло его в грудь, и голова его снова упала на подушку.
То же самое повторилось и на следующий вечер, но § небольшой разницей. Ааге действительно встал, наскоро набросил на себя одежду, надел мягкие туфли и подкрался к дверям Асты. Но потом все-таки вернулся к себе; сердце его колотилось, в горле перехватило дыхание. Когда он опять забрался в постель, колени у него дрожали, не то от жара, не то от холода, и он благодарил судьбу — одной четвертой частью своего сознания, а остальными тремя четвертями бранил себя трусом. Он нашел для себя оправдание в том, что Аста ведь у них еще совсем недавно. Если память ему не изменяет, с Николиной дело пошло на лад тоже не сразу. К тому же еще и эти глаза, которым — черт побери! — действительно нельзя верить! И все-таки он трус, жалкий трус! Эту мысль, не очень-то возвышенную, Ааге унес с собой и в царство снов.
На следующий вечер юный Рольстед уходил из дому, но на этот раз вернулся рано — в половине первого ночи. Пройдя в свою комнату, он снял ботинки, заменив их туфлями. Быстро взглянул на себя в зеркало и направился к двери. Но тут ему что-то вспомнилось. Он подышал себе на ладонь, понюхал ее, потом шагнул обратно, взял из ящика на умывальнике мятную таблетку и сунул в рот. А так как в ящичке оказались и духи, то Ааге покропил ими борта своего пиджака. И смелость, решимость, сквозившие в каждом его движении, привели его, осторожно ступающего кошачьим шагом, к двери Асты.
Он стучится и прислушивается.
В кровати что-то шелестит.
— Кто там?
Он стучит еще раз — тихо, глухо, так что стук этот понятен лишь тому, кто хочет его понять.
Скрипит кровать... потом половица... и из-за двери спрашивают:
— Это вы, господин Рольстед? Что вам угодно?
— Тише!—как вздох, доносится сквозь замочную скважину.— Откройте, Аста, мне нужно с вами поговорить.
И через ту же замочную скважину звучит ответный вздох:
— Я уже сплю, господин Рольстед, простите меня, пожалуйста!
Это «простите меня, пожалуйста» сказано тоном такого искреннего извинения, что Ааге Рольстед нисколько не удивляется, когда снова поскрипывает пол, потом кровать.
Он еще три раза вздыхает в замочную скважину, произнося имя Асты — первый раз настойчиво, второй раз с упреком, третий раз с мольбой. Но так как все по-прежнему тихо, точно в могиле, он пробирается обратно к себе тем же кошачьим шагом; щеки его горят, в глазах скачут синие искры.
Это поражение — его первое поражение за все время, сколько он себя помнит,— молодой Рольстед принял так близко к сердцу, что несколько дней не смотрел Асте в лицо и старательно избегал встречаться с нею наедине. Обдумав случившееся, он пришел к такой мысли: «Возможно, у нее есть кто-либо другой, кто-нибудь аакой, кому она старается быть верна,— так, из чувства долга!» Но это предположение было для Ааге еще более обидным, оно придавало его досаде еще и известную долю горечи. И бедняга почувствовал, как ему что-то больно резнуло сердце, когда однажды он увидел Асту — у нее было свободное воскресенье — у окна художественного магазина на Бред-гаде: рядом стоял и разговаривал с нею какой-то бедно одетый молодой человек. Они разглядывали выставленную на левой стороне витрины большую картину, на которой розовели юные тела трех обнаженных женщин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38