Головным платком и обрывками твоей рубахи перевязали тебе рану, а кровь из нее сочится да сочится. Март с отцом несут тебя домой, а у самих лица белые... Дома отец командует: «Запрягайте лошадь, побольше сена в телегу!» Мы с матерью живо сделали перевязку и — па телегу, закрыли тебя одеялами, а отец уже из ворот выезжает...
— Как это он догадался привезти меня сюда, в клинику?
— Ну, подумал, что в большом госпитале опасно... Разузнавал, искал хорошего хирурга — люди посоветовали сюда.
— А что он тут сказал?
— О, по дороге он много чего передумал! Соврал, конечно, как полагается, а домой вернулся — чуть не плачет—в одном слове все-таки ошибся! Прямо готов был язык себе откусить...
— В каком это слове?
— Сказал доктору твою настоящую фамилию. По дороге он, правда, придумал другую, но доктор спросил его так строго и так пронзительно посмотрел на старика своими черными глазами, что тот забыл придуманную фамилию и ляпнул настоящую... Волость он, правда, другую назвал...
— А о ране что он сказал?
— Ну, сказал, что младший брат нечаянно выстрелил из охотничьего ружья...
— Бедняга! — улыбнулся Тоомас.— Теперь, наверно, мучается из-за своей ошибки.
— Еще как мучается... Совсем седой стал за это время... хотел навестить тебя, да все боялся, как бы опять не сказать глупости. И кто знает, что ты сказал доктору, когда пришел в себя, если остался жив. Заставлял меня пойти, но я от испуга заболела, раньше не могла собраться, а Март и мачеха вовсе боялись испортить дело... Ну как же ты теперь? Спрашивал тебя доктор? —- Спрашивал.
— Боже мой!.. Что же ты, бедняжка, ему ответил?
— Сказал правду.
В том радостно-шаловливом настроении, которое овладело Тоомасом с приходом гостьи, его позабавил испуг сестры. Молча смотрел он в ее побледневшее лицо.
— Ты с ума сошел! — Мари испуганно поднесла ко рту скрещенные руки.
— Да напрасно вы мучились,— сказал Тоомас, решив положить конец страхам сестры.— Отцу не было надобности скрывать, хотя он этого, конечно, знать не мог. Доктора можно не бояться!..
— Что ты,— он же барин!
— Но честный человек. Честный, хороший человек. Родной отец для больных. Бедных, говорят, иногда бесплатно лечит. Нет, этот человек не причинит зла тому, кто таким чудом спасся от смерти, кого он сам помог спасти! Об этом и думать нечего!
— Но он может кому-нибудь сказать, а тот...
— Что он — старая баба!
Лицо молодой женщины потемнело, она задумалась. Покачав головой и хмуря брови, она сказала со вздохом:
— Тебе, конечно, виднее, но мы никогда бы не поверили... Уж как мы молили бога, чтобы тебе ничего не довелось говорить, пока не придет кто-нибудь из нас. Думали: уж если придется — он, мол, догадается, выгородит себя как-нибудь. Несчастные случаи с ружьем чуть ли не каждый день приключаются.
— Не беспокойся, Мари! — Тоомас снова взял ее за руку.— Здесь мне бояться нечего, в этом я уверен. Скажи-ка лучше, что делается там, па воле? Небось все улицы и дороги кишат казаками?
— О господи, кого там только нет... И розги, расстрелы на каждом шагу!.. Народ в страхе... боятся в город поехать...
— Но пробраться-то можно?
— Меня вот никто не задерживал.
— Мари, а деньги ты мне принесла?
— Конечно.— Она начала расстегивать кофту.— Отец дал сто рублей, сказал: «Если он умер и его похоронили, уплати за расходы, а если жив и выздоровел, пусть бежит из наших мест».
— Я и сам так решил.
— Врачу заплатили пятьдесят рублей вперед. Если не хватит, доплати из этих денег.— Мари вытащила из-за пазухи платок, один конец которого был завязан узелком, и сунула в руки брату.— Одежду я тебе тоже привезла; барышня, которая меня встретила, убрала куда-то мешок.
— Вы просто молодцы. Отцу большое, большое спасибо! Может быть, вы и о паспорте позаботились?
— Думали и об этом, да где его возьмешь сейчас? Ты же числишься в списке умерших... Март обещал постараться.
— Я думаю прежде всего отправиться в Нарву, к Вил-лему. Если достанете— пришлите туда! А нет — так, может, Биллем чего-нибудь придумает...
— Ради бога, только будь осторожнее...
— Постараюсь. Не такой уж я дурак!
Они долго шептались, почти касаясь друг друга разгоревшимися щеками, пока сестра Эмма, спустя почти час, не принесла больному поесть и не помешала им.
Тоомасу Марьяпуу недолго пришлось оставаться одному в хирургической палате. У него снова появились соседи. Приторный, одурманивающий запах йодоформа опять гуще насыщал воздух. Сначала в палату внесли одного, через несколько дней — второго больного, еще не оправившегося от действия наркоза. Было неприятно слышать их потуги к рвоте, но зато Тоомас мог теперь видеть доктора по два-три раза в день, и это доставляло ему чисто детскую радость. Раньше он никогда бы не поверил, что мужчина может так привязаться к мужчине: подобное чувство он испытывал раньше только к отцу.
Тоомас быстро поправлялся, и это еще больше подымало его окрыленное надеждами, радостное настроение. Он уже мог по утрам вставать с постели, одевшись, расхаживать по комнате, садиться в кресло у окна, обедать, сидя за столом. Это была снова человеческая жизнь.
— Молодость, Марьяпуу, молодость! — сказал доктор Грауэнфельс со своей строгой и вместе с тем ласковой улыбкой.— Молодость — самый могучий противник болезней, лучший помощник врача.
Как все слова доктора, запомнились и эти, и он еще помнил то, что он при этом подумал: «Без тебя и молодость не была бы тебе помощницей, противницей болезни. Как честный человек, он не хочет приписывать себе всей заслуги».
И наконец наступил день, когда врач произнес самое важное слово, слово, наполнившее грудь Тоомаса горячим волнением.
— Ну, Марьяпуу,— сказал доктор,— в субботу утром можете собирать свои вещи: здоровые нам тут, в больнице, не нужны.
Итак, на волю, к живым и здоровым! Но вместе с тем приходится покидать надежное убежище; Тоомас не знал, радоваться этому или огорчаться. Некоторое время он дрожал, словно в ознобе. Прошло полдня, прежде чем он окончательно освоился с долгожданным переворотом в своей судьбе, давно пережитым в воображении.
На следующий день он в последний раз обдумал свои планы. Все было подготовлено. После сестры его навестил еще зять. Он украдкой сунул Тоомасу в руку завернутый в бумагу пакетик, оказавшийся, когда юноша получил возможность его рассмотреть, нужным документом, хотя и выписанным не на его имя. Таким образом, все было готово для бегства. Чтобы утром не замешкаться и после прощания с доктором шмыгнуть из клиники прямо на улицу, Тоомас уже с вечера уладил с сестрой Эммой денежные расчеты и положил около себя узел с одеждой.
Последнюю ночь Тоомас провел беспокойно и утром встал пораньше. В десять часов, когда кофе был выпит, сестра Эмма просунула в дверь свою золотистую голову и спросила, готов ли Марьяпуу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
— Как это он догадался привезти меня сюда, в клинику?
— Ну, подумал, что в большом госпитале опасно... Разузнавал, искал хорошего хирурга — люди посоветовали сюда.
— А что он тут сказал?
— О, по дороге он много чего передумал! Соврал, конечно, как полагается, а домой вернулся — чуть не плачет—в одном слове все-таки ошибся! Прямо готов был язык себе откусить...
— В каком это слове?
— Сказал доктору твою настоящую фамилию. По дороге он, правда, придумал другую, но доктор спросил его так строго и так пронзительно посмотрел на старика своими черными глазами, что тот забыл придуманную фамилию и ляпнул настоящую... Волость он, правда, другую назвал...
— А о ране что он сказал?
— Ну, сказал, что младший брат нечаянно выстрелил из охотничьего ружья...
— Бедняга! — улыбнулся Тоомас.— Теперь, наверно, мучается из-за своей ошибки.
— Еще как мучается... Совсем седой стал за это время... хотел навестить тебя, да все боялся, как бы опять не сказать глупости. И кто знает, что ты сказал доктору, когда пришел в себя, если остался жив. Заставлял меня пойти, но я от испуга заболела, раньше не могла собраться, а Март и мачеха вовсе боялись испортить дело... Ну как же ты теперь? Спрашивал тебя доктор? —- Спрашивал.
— Боже мой!.. Что же ты, бедняжка, ему ответил?
— Сказал правду.
В том радостно-шаловливом настроении, которое овладело Тоомасом с приходом гостьи, его позабавил испуг сестры. Молча смотрел он в ее побледневшее лицо.
— Ты с ума сошел! — Мари испуганно поднесла ко рту скрещенные руки.
— Да напрасно вы мучились,— сказал Тоомас, решив положить конец страхам сестры.— Отцу не было надобности скрывать, хотя он этого, конечно, знать не мог. Доктора можно не бояться!..
— Что ты,— он же барин!
— Но честный человек. Честный, хороший человек. Родной отец для больных. Бедных, говорят, иногда бесплатно лечит. Нет, этот человек не причинит зла тому, кто таким чудом спасся от смерти, кого он сам помог спасти! Об этом и думать нечего!
— Но он может кому-нибудь сказать, а тот...
— Что он — старая баба!
Лицо молодой женщины потемнело, она задумалась. Покачав головой и хмуря брови, она сказала со вздохом:
— Тебе, конечно, виднее, но мы никогда бы не поверили... Уж как мы молили бога, чтобы тебе ничего не довелось говорить, пока не придет кто-нибудь из нас. Думали: уж если придется — он, мол, догадается, выгородит себя как-нибудь. Несчастные случаи с ружьем чуть ли не каждый день приключаются.
— Не беспокойся, Мари! — Тоомас снова взял ее за руку.— Здесь мне бояться нечего, в этом я уверен. Скажи-ка лучше, что делается там, па воле? Небось все улицы и дороги кишат казаками?
— О господи, кого там только нет... И розги, расстрелы на каждом шагу!.. Народ в страхе... боятся в город поехать...
— Но пробраться-то можно?
— Меня вот никто не задерживал.
— Мари, а деньги ты мне принесла?
— Конечно.— Она начала расстегивать кофту.— Отец дал сто рублей, сказал: «Если он умер и его похоронили, уплати за расходы, а если жив и выздоровел, пусть бежит из наших мест».
— Я и сам так решил.
— Врачу заплатили пятьдесят рублей вперед. Если не хватит, доплати из этих денег.— Мари вытащила из-за пазухи платок, один конец которого был завязан узелком, и сунула в руки брату.— Одежду я тебе тоже привезла; барышня, которая меня встретила, убрала куда-то мешок.
— Вы просто молодцы. Отцу большое, большое спасибо! Может быть, вы и о паспорте позаботились?
— Думали и об этом, да где его возьмешь сейчас? Ты же числишься в списке умерших... Март обещал постараться.
— Я думаю прежде всего отправиться в Нарву, к Вил-лему. Если достанете— пришлите туда! А нет — так, может, Биллем чего-нибудь придумает...
— Ради бога, только будь осторожнее...
— Постараюсь. Не такой уж я дурак!
Они долго шептались, почти касаясь друг друга разгоревшимися щеками, пока сестра Эмма, спустя почти час, не принесла больному поесть и не помешала им.
Тоомасу Марьяпуу недолго пришлось оставаться одному в хирургической палате. У него снова появились соседи. Приторный, одурманивающий запах йодоформа опять гуще насыщал воздух. Сначала в палату внесли одного, через несколько дней — второго больного, еще не оправившегося от действия наркоза. Было неприятно слышать их потуги к рвоте, но зато Тоомас мог теперь видеть доктора по два-три раза в день, и это доставляло ему чисто детскую радость. Раньше он никогда бы не поверил, что мужчина может так привязаться к мужчине: подобное чувство он испытывал раньше только к отцу.
Тоомас быстро поправлялся, и это еще больше подымало его окрыленное надеждами, радостное настроение. Он уже мог по утрам вставать с постели, одевшись, расхаживать по комнате, садиться в кресло у окна, обедать, сидя за столом. Это была снова человеческая жизнь.
— Молодость, Марьяпуу, молодость! — сказал доктор Грауэнфельс со своей строгой и вместе с тем ласковой улыбкой.— Молодость — самый могучий противник болезней, лучший помощник врача.
Как все слова доктора, запомнились и эти, и он еще помнил то, что он при этом подумал: «Без тебя и молодость не была бы тебе помощницей, противницей болезни. Как честный человек, он не хочет приписывать себе всей заслуги».
И наконец наступил день, когда врач произнес самое важное слово, слово, наполнившее грудь Тоомаса горячим волнением.
— Ну, Марьяпуу,— сказал доктор,— в субботу утром можете собирать свои вещи: здоровые нам тут, в больнице, не нужны.
Итак, на волю, к живым и здоровым! Но вместе с тем приходится покидать надежное убежище; Тоомас не знал, радоваться этому или огорчаться. Некоторое время он дрожал, словно в ознобе. Прошло полдня, прежде чем он окончательно освоился с долгожданным переворотом в своей судьбе, давно пережитым в воображении.
На следующий день он в последний раз обдумал свои планы. Все было подготовлено. После сестры его навестил еще зять. Он украдкой сунул Тоомасу в руку завернутый в бумагу пакетик, оказавшийся, когда юноша получил возможность его рассмотреть, нужным документом, хотя и выписанным не на его имя. Таким образом, все было готово для бегства. Чтобы утром не замешкаться и после прощания с доктором шмыгнуть из клиники прямо на улицу, Тоомас уже с вечера уладил с сестрой Эммой денежные расчеты и положил около себя узел с одеждой.
Последнюю ночь Тоомас провел беспокойно и утром встал пораньше. В десять часов, когда кофе был выпит, сестра Эмма просунула в дверь свою золотистую голову и спросила, готов ли Марьяпуу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38