.. Люди добрые, послушайте: барышня предлагала ему деньги, а он не взял!..— Старик кричал прерывающимся голосом, он готов был расплакаться.— И такого еще земля носит! И такой болван бестолковый еще живет среди порядочных людей! Связать тебя надо да отвести в сумасшедший дом — слышишь, связать! — И старика даже слезой прошибло.
Да перестань ты каркать, старый,— напустилась на него мать.— У самого господская сигара в зубах — чего тебе еще надо? Поразмысли только, ведь девчонка предлагала ворованное — украденные у барона деньги, ведь у нее самой их не было! А что, если бы об этом узнали? Парень, конечно, запутался бы... Мне самой жалко, ну... ну... рассказывай-ка дальше, Йоозеп!
Мари опять села за стол рядом с матерью. Ее рот был набит чем-то, она жевала, причмокивая.
— Она тебе и словами сказала, что любит тебя? — спросила сестра.
Парень задумался.
— Чтобы прямо словами сказала — этого я не помню, а так я очень хорошо понял — не такой уж я глупый! Да и все другие работники видали и меня только знай дразнили — попал я им на язык, нигде проходу не давали, одно — зубоскалят... Однажды поздно вечером она опять обнимала на конюшие своих лошадей и целовала свою серую кобылу. Потом вдруг схватила меня за шею, сама дрожит вся, долго, долго смотрела мне в глаза и бормотала: «Йоозеп, мой Йоозеп!»
— Что же ты сказал?— допытывалась Мари.
— Я не ответил ни так, ни этак.
— Ну, а потом?
— Потом я стряхнул ее. А она выбежала из конюшни и крикнула: «Глупый мальчишка! Глупый мальчишка!»
— Так оно и есть — дурак из дураков! — гаркнул громовержец, а Мари в знак согласия кивнула головой.
— На следующий день вечером, впотьмах, ждала меня в парке. Пригласила сесть на скамейку. Сидели на скамейке. Схватила меня за руку и сжала как клещами. «Послушай, Йоозеп,— сказала наконец,— когда мы с тобой вдвоем, и никто нас не видит, и темно — почему ты не украдешь у меня поцелуя?..» Я не знал, что ей ответить. Потом говорю: «Я не смею».— «А если я позволю?» — «Как же может барышня позволить неотесанному деревенскому парню!» — «Но я позволяю!» Смотрит мне в лицо, у самой глаза горят как угли, как сера в кошачьих глазах... Мне стало страшно, и я сказал: «Не хочу».— «Ты не хочешь?» — прошептала она, и я ясно слышал, как заскрипели ее зубы. Тогда она ударила меня хлыстом по лицу так, что у меня искры из глаз посыпались, а сама исчезла... На следующий день у меня нос распух, а под глазом была красная полоса.
— Так тебе и надо, болван этакий! Барышня желает, чтобы ее поцеловали, а он: «Не хочу!..» Послушай, старуха, этот парень весь в тебя — ты точь-в-точь такая же полоумная.
— Да помолчи ты, отец! — остановила его Мари; она еще не потеряла интереса к рассказу брата.— Йоозеп, не слушай его, рассказывай дальше!
— На следующий день натаскала мне в конюшню всяких сладостей, добрый кусок лосиного мяса, бутылку хорошего вина, и шут его знает чего еще. Даже пять рублей насильно сунула мне в карман...
— Они у тебя остались?
— Да.
— Боялась, должно быть, что пойдешь жаловаться барону? — решила мать.
— Может, и так. Вечером была опять у меня. Долго не говорила ни слова. Вертелась вокруг и щелкала хлыстом. Вдруг плюнула на хлыст и выбросила его. И тут повисла у меня на шее, целует в щеку, в распухший нос, в губы... А потом опять умчалась как ветер.
— Ну, теперь ясно, что она любила тебя,— серьезно проговорила Мари.
— Я тоже так думаю,— подтвердила мать. А отец жалобно причитал:
— И поэтому — человек тоя^е называется — бежит с мызы. Ну посудите сами, разве у него чердак в порядке?.. Если девчонка его так любила и попросила бы родителей, то парень в конце концов мог бы стать баронским зятем— что тогда!
Мари и мать громко захохотали, и это еще сильнее обидело старика.
— Ржете, дуры! Над кем ржете?! Над собой! Я-то знаю, что говорю. Почему мой сын не может стать баронским зятем? В таких случаях, знайте, глядят, каков отец, и ежели он толковый, то нет ничего невозможного. Я ведь хозяин двора Карикара, не забывайте! — И старик стукнул себя кулаком в грудь, так что она загудела.— Он ведь знал, каковский он.
— Чтобы барон выдал свою дочь за сына бобыля 1 — про такое и в газетах еще не писали,— засмеялась Мари, размахивая руками и дрыгая ногами.
— У нас на мызе этой осенью была большая охота на зайцев — господа называют ее парфорсной охотой,— продолжал рассказывать Йоозеп.— Собралось отовсюду человек поди сто, старые и молодые господа и даже несколько барышень. А знаете ли вы, как ведут эту парфорсную охоту?
— Ишь ты, о другом заговорил,— ворчал старик.-— Выкручивается! А что ему в оправдание своей глупости сказать!
— На парфорсной охоте все верхом, у каждого в руке длинный хлыст. Несутся во весь опор — насколько лошадь выдерживает. Егерь, понятно, с ними. Я был у него в помощниках. Небось думаете, на парфорсной охоте бьют зайцев из ружей...
— А чем же?
— Хлыстом.
— Что ты мелешь! Разве хлыст стреляет?
— Не стреляет. Хлыстом забивают зайца до смерти.
— Не бреши.
— Ей-богу! Своими глазами видал. Господа разъезжаются широкой дугой, гоняются сломя голову за зайцами через кусты и деревья, через пни и камни. Затравленный заяц от одного страха уже обалдеет, что говорится, до полусмерти — тогда господа его настигнут и хлыстом добивают. Уж как эти зайцы улепетывают -— и туда и сюда, и кувыркаются на бегу, ничего не помогает — охотники верхом все время по пятам, знай щелкают хлыстами... Я видал зайцев, у которых глаза повылазили от страха... и видал зайцев, что плакали...
— Плакали? — Мари, побелев, широко раскрыла глаза.
— Да, плакали! Сами-то они давно застыли, а глаза еще мокрые. Звери тоже плачут, коль в беде,—- а ты разве, Мари, не знаешь этого?
— А почему же господа так — почему же хлыстом?..
— Это уж такой способ охоты, иначе бы не называлась парфорсной.
— Ты говоришь, что на охоте были и барышни, разве и они хлыстом?..
— А то как же — все хлыстом, барышни, известное дело, тоже хлыстом. Барышни — они самые прыткие зайцев бить. Потому — кто больше всех набьет зайцев, получит заячий хвост на шляпу. Это большая честь перед другими. Все кланяются ей, жмут руку и поздравляют. Я сам отрезал хвосты у зайцев, и наша барышня прицепляла их на шляпу. Десять зайцев, сказывает, забила насмерть.
— Десять зайцев,— медленно повторила Мари.— И другие ей кланялись и поздравляли!
Что же вы с зайцами делали? — спросила старуха,— Если молодая барышня десять убила, а господ было сто?..
— Всего забили сорок восемь зайцев. Что мы с ними сделали? Егерь и я, мы собрали их, положили па телегу и привезли на мызу. Там скормили собакам и кошкам.
— Разве господа сами не ели?
— Что ты, Мари! Кто же станет есть зайцев, забитых хлыстом!
— Выходит, их убивали так, попусту?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Да перестань ты каркать, старый,— напустилась на него мать.— У самого господская сигара в зубах — чего тебе еще надо? Поразмысли только, ведь девчонка предлагала ворованное — украденные у барона деньги, ведь у нее самой их не было! А что, если бы об этом узнали? Парень, конечно, запутался бы... Мне самой жалко, ну... ну... рассказывай-ка дальше, Йоозеп!
Мари опять села за стол рядом с матерью. Ее рот был набит чем-то, она жевала, причмокивая.
— Она тебе и словами сказала, что любит тебя? — спросила сестра.
Парень задумался.
— Чтобы прямо словами сказала — этого я не помню, а так я очень хорошо понял — не такой уж я глупый! Да и все другие работники видали и меня только знай дразнили — попал я им на язык, нигде проходу не давали, одно — зубоскалят... Однажды поздно вечером она опять обнимала на конюшие своих лошадей и целовала свою серую кобылу. Потом вдруг схватила меня за шею, сама дрожит вся, долго, долго смотрела мне в глаза и бормотала: «Йоозеп, мой Йоозеп!»
— Что же ты сказал?— допытывалась Мари.
— Я не ответил ни так, ни этак.
— Ну, а потом?
— Потом я стряхнул ее. А она выбежала из конюшни и крикнула: «Глупый мальчишка! Глупый мальчишка!»
— Так оно и есть — дурак из дураков! — гаркнул громовержец, а Мари в знак согласия кивнула головой.
— На следующий день вечером, впотьмах, ждала меня в парке. Пригласила сесть на скамейку. Сидели на скамейке. Схватила меня за руку и сжала как клещами. «Послушай, Йоозеп,— сказала наконец,— когда мы с тобой вдвоем, и никто нас не видит, и темно — почему ты не украдешь у меня поцелуя?..» Я не знал, что ей ответить. Потом говорю: «Я не смею».— «А если я позволю?» — «Как же может барышня позволить неотесанному деревенскому парню!» — «Но я позволяю!» Смотрит мне в лицо, у самой глаза горят как угли, как сера в кошачьих глазах... Мне стало страшно, и я сказал: «Не хочу».— «Ты не хочешь?» — прошептала она, и я ясно слышал, как заскрипели ее зубы. Тогда она ударила меня хлыстом по лицу так, что у меня искры из глаз посыпались, а сама исчезла... На следующий день у меня нос распух, а под глазом была красная полоса.
— Так тебе и надо, болван этакий! Барышня желает, чтобы ее поцеловали, а он: «Не хочу!..» Послушай, старуха, этот парень весь в тебя — ты точь-в-точь такая же полоумная.
— Да помолчи ты, отец! — остановила его Мари; она еще не потеряла интереса к рассказу брата.— Йоозеп, не слушай его, рассказывай дальше!
— На следующий день натаскала мне в конюшню всяких сладостей, добрый кусок лосиного мяса, бутылку хорошего вина, и шут его знает чего еще. Даже пять рублей насильно сунула мне в карман...
— Они у тебя остались?
— Да.
— Боялась, должно быть, что пойдешь жаловаться барону? — решила мать.
— Может, и так. Вечером была опять у меня. Долго не говорила ни слова. Вертелась вокруг и щелкала хлыстом. Вдруг плюнула на хлыст и выбросила его. И тут повисла у меня на шее, целует в щеку, в распухший нос, в губы... А потом опять умчалась как ветер.
— Ну, теперь ясно, что она любила тебя,— серьезно проговорила Мари.
— Я тоже так думаю,— подтвердила мать. А отец жалобно причитал:
— И поэтому — человек тоя^е называется — бежит с мызы. Ну посудите сами, разве у него чердак в порядке?.. Если девчонка его так любила и попросила бы родителей, то парень в конце концов мог бы стать баронским зятем— что тогда!
Мари и мать громко захохотали, и это еще сильнее обидело старика.
— Ржете, дуры! Над кем ржете?! Над собой! Я-то знаю, что говорю. Почему мой сын не может стать баронским зятем? В таких случаях, знайте, глядят, каков отец, и ежели он толковый, то нет ничего невозможного. Я ведь хозяин двора Карикара, не забывайте! — И старик стукнул себя кулаком в грудь, так что она загудела.— Он ведь знал, каковский он.
— Чтобы барон выдал свою дочь за сына бобыля 1 — про такое и в газетах еще не писали,— засмеялась Мари, размахивая руками и дрыгая ногами.
— У нас на мызе этой осенью была большая охота на зайцев — господа называют ее парфорсной охотой,— продолжал рассказывать Йоозеп.— Собралось отовсюду человек поди сто, старые и молодые господа и даже несколько барышень. А знаете ли вы, как ведут эту парфорсную охоту?
— Ишь ты, о другом заговорил,— ворчал старик.-— Выкручивается! А что ему в оправдание своей глупости сказать!
— На парфорсной охоте все верхом, у каждого в руке длинный хлыст. Несутся во весь опор — насколько лошадь выдерживает. Егерь, понятно, с ними. Я был у него в помощниках. Небось думаете, на парфорсной охоте бьют зайцев из ружей...
— А чем же?
— Хлыстом.
— Что ты мелешь! Разве хлыст стреляет?
— Не стреляет. Хлыстом забивают зайца до смерти.
— Не бреши.
— Ей-богу! Своими глазами видал. Господа разъезжаются широкой дугой, гоняются сломя голову за зайцами через кусты и деревья, через пни и камни. Затравленный заяц от одного страха уже обалдеет, что говорится, до полусмерти — тогда господа его настигнут и хлыстом добивают. Уж как эти зайцы улепетывают -— и туда и сюда, и кувыркаются на бегу, ничего не помогает — охотники верхом все время по пятам, знай щелкают хлыстами... Я видал зайцев, у которых глаза повылазили от страха... и видал зайцев, что плакали...
— Плакали? — Мари, побелев, широко раскрыла глаза.
— Да, плакали! Сами-то они давно застыли, а глаза еще мокрые. Звери тоже плачут, коль в беде,—- а ты разве, Мари, не знаешь этого?
— А почему же господа так — почему же хлыстом?..
— Это уж такой способ охоты, иначе бы не называлась парфорсной.
— Ты говоришь, что на охоте были и барышни, разве и они хлыстом?..
— А то как же — все хлыстом, барышни, известное дело, тоже хлыстом. Барышни — они самые прыткие зайцев бить. Потому — кто больше всех набьет зайцев, получит заячий хвост на шляпу. Это большая честь перед другими. Все кланяются ей, жмут руку и поздравляют. Я сам отрезал хвосты у зайцев, и наша барышня прицепляла их на шляпу. Десять зайцев, сказывает, забила насмерть.
— Десять зайцев,— медленно повторила Мари.— И другие ей кланялись и поздравляли!
Что же вы с зайцами делали? — спросила старуха,— Если молодая барышня десять убила, а господ было сто?..
— Всего забили сорок восемь зайцев. Что мы с ними сделали? Егерь и я, мы собрали их, положили па телегу и привезли на мызу. Там скормили собакам и кошкам.
— Разве господа сами не ели?
— Что ты, Мари! Кто же станет есть зайцев, забитых хлыстом!
— Выходит, их убивали так, попусту?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38