Кровать слева была пуста. Парень, у которого выпилпли кусок ребра, сидел на стуле возле маленького столика и хлебал из белой тарелки какую-то беловатую жидкость. Он был одет, не хватало только жилета. Заметив взгляд Тоомаса, он задержал ложку у рта, чтобы улыбнуться ему.
— Приятного аппетита! — сказал Тоомас; сон освежил и приободрил его.
— Спасибо,— ответили и слева и справа.
Тоомас быстро повернул голову к больному бородачу. Тот тоже уже не лежал под одеялом, а в длинном сером халате, присев на краю постели, также ел. Как и у мальчика, на столике у его изголовья стояла тарелка с супом, который он как раз ел, хлеб и чашка еще с какой-то едой.
— Должно, и у вас желудок уже запросил пощады, земляк? — дружелюбно спросил бородач.
— Пожалуй.
— Ну, что же, попросим принести... Барышня уже несколько раз приходила смотреть, не проснулись ли вы,
— Барышня?
— Ну да, милосердная барышня.
— Сестра милосердия! — поправил мальчик.
— Ну что ты, разве так можно! Это господам она сестра, а для нас —барышня... Будем, значит, есть?
— Не мешало бы,— ответил Тоомас,-— но кому бы из нас пойти за едой? Вот разве молодой человек...
— О, не беспокойтесь,— на это у нас тут молния в стене.— И одноногий нажал белую пуговку у изголовья.
Через несколько минут вошла сестра. В комнате как будто посветлело от ее длинного белого передника, закрывавшего серое полосатое платье. От продолговатого бледного лица ее тоже, казалось, исходил свет. Ее высокая, стройная фигура неслышно проскользнула по комнате. Сестра остановилась под висячей лампой, и Тоомасу бросился в глаза золотистый блеск ее гладко причесанных волос и длинный белый пробор.
— У нас тут и третий проголодался, барышня,— сказал бородач.
Тотчас же белый передник очутился возле кровати Тоомаса. Когда Тоомас поднял глаза навстречу склонившемуся к нему лицу, на него взглянули два блестящих глаза — два больших синих цветка. А под ними раскрылся другой продолговатый красный цветок, обнажив белые тычинки. Мягкий, медово-сладкий голос произнес:
— Слава богу, наконец-то! Если больной просит есть, значит, выздоравливает. Поздравляю вас, Тоомас Ма-рьяпуу!
На лоб Тоомаса легла нежная легкая рука. Эта рука, этот голос согрели его душу. Он не догадался ответить и только смотрел, слушал, наслаждался. Затем и рука, и белое лицо, и светлое пятно передника отдалились, и стройная фигура, ступая также неслышно, как и при появлении, скользнула в двери, растаяв за ними.
Но только на пять минут. Женщина снова вернулась с едой. Это тонкое, нежное, светлое создание, вызывавшее изумление Тоомаса,— создание, подобных которому он никогда еще не видел так близко, которое, по его мнению, не подходило к здешней обстановке, снова появилось в комнате, на этот раз с подносом в руках, и принялось ухаживать за Тоомасом. Быстро и ловко. С улыбкой на лице и в глазах. Сестра сначала поставила кушанья на столик, потом, приподняв Тоомаса за плечи, помогла ему сесть, опереться на подушки, которые она принесла с соседней пустой кровати и, взбив их, поставила стоймя. При этом она, точно обращаясь к ребенку, приговаривала: «Во-от, во-от, та-ак, та-ак»,— а когда Тоомас поморщился, спросила с сочувствием: ^Ай, ай, так больно?» После этого она пристроила поднос с едой па подушке, на коленях у Тоомаса, и спросила, сможет ли он есть один, без ее помощи.
— Да, барышня, да,— живо ответил он.
— Зовите меня сестра Эмма,— поправила она с улыбкой.
Тоомас испытывал смущение. Не столько из-за того, что за ним ухаживала бырышня, сколько оттого, что ему приходилось сидеть перед ней в одной рубашке. Неловко взял он ложку и неловко стал есть. К счастью, сестра Эмма, видя, что все в порядке, вышла, не забыв пожелать больному приятного аппетита.
— Хороший она человек, очень хороший,— похвалил бородач, который, покончив с едой, теперь, опершись на спинки двух стульев, пытался стать на здоровую ногу, как бы заранее приучаясь обходиться без другой ноги.— Бывают же и среди господ хорошие люди. Ни капли гордости, одно слово — сестра!
— Сестра милосердия,— пробормотал Тоомас так понравившееся ему слово.
— Вот именно,— подтвердил бородач.
У Тоомаса было такое ощущение, точно в сердце его, в жилы вливалась свежая кровь. В груди стало легко, свободно, словно перед взором его открылась широкая улица.
— А доктор? — спросил он.
— Их тут несколько. К нам приходит самый главный.
— Самый главный?
— Ну да, хозяин клиники. Он-то и режет. Ну и мастер он на это... Большой мастер...
— Говорят, у одного вынул кишки,— перепутались они, что ли,— привел в порядок и снова зашил живот,— с детским восторгом рассказал мальчик.
— Ого, и больной выжил? — спросил Тоомас, не донеся ложки до рта.
— Ну да, выжил.
— А как же! — со своей стороны подтвердил и бородач, раскачивая между стульями свой обрубок.— Говорят, будто он может вырезать все, что только у человека есть,— легкие, печенку, почки! Вот сестра расскажет вам, если попросите... Одной беременной,— бородач понизил голос,— это мне больной из соседней комнаты сказал,— одной женщине он вырезал ребенка из живота, и, скажи ты, оба живы — и мать и ребенок!
Тоомасу очень захотелось увидеть врача.
— Сегодня он еще придет осматривать нас? — спросил он.
— Придет, должно быть. Если не нас, здоровых, то вас-то уж наверняка.
Тоомас чувствовал, что его ожидает нечто интересное и волнующее. Нечто такое, чего он жаждал и вместе с тем боялся. Ему казалось, будто сейчас должна настать большая, решающая минута в его жизни. От возбуждения у него пропал аппетит, и он отложил ложку и ломтик булки.
— Только-то? — спросил сосед.
— Больше не хочется,— улыбнулся Тоомас, берясь за поднос, чтобы отставить его, в чем ему тотчас же помог бородач.
В эту минуту открылась дверь, и вошла сестра Эмма, а за нею — тот, кого ждал Тоомас.
Он!
Он самый!
Тоомас немедленно узнал его...
Он видел его раньше!
Видел не раз.
Во сне? Наяву? И во сне и наяву!
Он узнал эту голову... Она принадлежала то хищному зверю, то людоеду. А теперь она оказалась головой чудотворца, спасшего Тоомаса от смерти.
Эта могучая голова, принадлежавшая высокому человеку с широкими плечами, так близко склонилась к Тоо-масу, что тот смог разглядеть серебряные нити во вьющихся волосах, разглядеть сеть тонких морщинок на белом лице. Затем Тоомас снова увидел темные как ночь большие глаза с бархатным блеском, взгляд которых еще недавно пугал его, словно таинственным острием вонзаясь ему в душу. Он и теперь испытывал страх перед этой большой курчавой квадратной головой, этим лицом, словно высеченным из мрамора, и черными пылающими глазами. Но к страху теперь примешивалось иное: чувство спокойствия и бодрости,— так смотришь на чудотворца, спасшего тебе жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
— Приятного аппетита! — сказал Тоомас; сон освежил и приободрил его.
— Спасибо,— ответили и слева и справа.
Тоомас быстро повернул голову к больному бородачу. Тот тоже уже не лежал под одеялом, а в длинном сером халате, присев на краю постели, также ел. Как и у мальчика, на столике у его изголовья стояла тарелка с супом, который он как раз ел, хлеб и чашка еще с какой-то едой.
— Должно, и у вас желудок уже запросил пощады, земляк? — дружелюбно спросил бородач.
— Пожалуй.
— Ну, что же, попросим принести... Барышня уже несколько раз приходила смотреть, не проснулись ли вы,
— Барышня?
— Ну да, милосердная барышня.
— Сестра милосердия! — поправил мальчик.
— Ну что ты, разве так можно! Это господам она сестра, а для нас —барышня... Будем, значит, есть?
— Не мешало бы,— ответил Тоомас,-— но кому бы из нас пойти за едой? Вот разве молодой человек...
— О, не беспокойтесь,— на это у нас тут молния в стене.— И одноногий нажал белую пуговку у изголовья.
Через несколько минут вошла сестра. В комнате как будто посветлело от ее длинного белого передника, закрывавшего серое полосатое платье. От продолговатого бледного лица ее тоже, казалось, исходил свет. Ее высокая, стройная фигура неслышно проскользнула по комнате. Сестра остановилась под висячей лампой, и Тоомасу бросился в глаза золотистый блеск ее гладко причесанных волос и длинный белый пробор.
— У нас тут и третий проголодался, барышня,— сказал бородач.
Тотчас же белый передник очутился возле кровати Тоомаса. Когда Тоомас поднял глаза навстречу склонившемуся к нему лицу, на него взглянули два блестящих глаза — два больших синих цветка. А под ними раскрылся другой продолговатый красный цветок, обнажив белые тычинки. Мягкий, медово-сладкий голос произнес:
— Слава богу, наконец-то! Если больной просит есть, значит, выздоравливает. Поздравляю вас, Тоомас Ма-рьяпуу!
На лоб Тоомаса легла нежная легкая рука. Эта рука, этот голос согрели его душу. Он не догадался ответить и только смотрел, слушал, наслаждался. Затем и рука, и белое лицо, и светлое пятно передника отдалились, и стройная фигура, ступая также неслышно, как и при появлении, скользнула в двери, растаяв за ними.
Но только на пять минут. Женщина снова вернулась с едой. Это тонкое, нежное, светлое создание, вызывавшее изумление Тоомаса,— создание, подобных которому он никогда еще не видел так близко, которое, по его мнению, не подходило к здешней обстановке, снова появилось в комнате, на этот раз с подносом в руках, и принялось ухаживать за Тоомасом. Быстро и ловко. С улыбкой на лице и в глазах. Сестра сначала поставила кушанья на столик, потом, приподняв Тоомаса за плечи, помогла ему сесть, опереться на подушки, которые она принесла с соседней пустой кровати и, взбив их, поставила стоймя. При этом она, точно обращаясь к ребенку, приговаривала: «Во-от, во-от, та-ак, та-ак»,— а когда Тоомас поморщился, спросила с сочувствием: ^Ай, ай, так больно?» После этого она пристроила поднос с едой па подушке, на коленях у Тоомаса, и спросила, сможет ли он есть один, без ее помощи.
— Да, барышня, да,— живо ответил он.
— Зовите меня сестра Эмма,— поправила она с улыбкой.
Тоомас испытывал смущение. Не столько из-за того, что за ним ухаживала бырышня, сколько оттого, что ему приходилось сидеть перед ней в одной рубашке. Неловко взял он ложку и неловко стал есть. К счастью, сестра Эмма, видя, что все в порядке, вышла, не забыв пожелать больному приятного аппетита.
— Хороший она человек, очень хороший,— похвалил бородач, который, покончив с едой, теперь, опершись на спинки двух стульев, пытался стать на здоровую ногу, как бы заранее приучаясь обходиться без другой ноги.— Бывают же и среди господ хорошие люди. Ни капли гордости, одно слово — сестра!
— Сестра милосердия,— пробормотал Тоомас так понравившееся ему слово.
— Вот именно,— подтвердил бородач.
У Тоомаса было такое ощущение, точно в сердце его, в жилы вливалась свежая кровь. В груди стало легко, свободно, словно перед взором его открылась широкая улица.
— А доктор? — спросил он.
— Их тут несколько. К нам приходит самый главный.
— Самый главный?
— Ну да, хозяин клиники. Он-то и режет. Ну и мастер он на это... Большой мастер...
— Говорят, у одного вынул кишки,— перепутались они, что ли,— привел в порядок и снова зашил живот,— с детским восторгом рассказал мальчик.
— Ого, и больной выжил? — спросил Тоомас, не донеся ложки до рта.
— Ну да, выжил.
— А как же! — со своей стороны подтвердил и бородач, раскачивая между стульями свой обрубок.— Говорят, будто он может вырезать все, что только у человека есть,— легкие, печенку, почки! Вот сестра расскажет вам, если попросите... Одной беременной,— бородач понизил голос,— это мне больной из соседней комнаты сказал,— одной женщине он вырезал ребенка из живота, и, скажи ты, оба живы — и мать и ребенок!
Тоомасу очень захотелось увидеть врача.
— Сегодня он еще придет осматривать нас? — спросил он.
— Придет, должно быть. Если не нас, здоровых, то вас-то уж наверняка.
Тоомас чувствовал, что его ожидает нечто интересное и волнующее. Нечто такое, чего он жаждал и вместе с тем боялся. Ему казалось, будто сейчас должна настать большая, решающая минута в его жизни. От возбуждения у него пропал аппетит, и он отложил ложку и ломтик булки.
— Только-то? — спросил сосед.
— Больше не хочется,— улыбнулся Тоомас, берясь за поднос, чтобы отставить его, в чем ему тотчас же помог бородач.
В эту минуту открылась дверь, и вошла сестра Эмма, а за нею — тот, кого ждал Тоомас.
Он!
Он самый!
Тоомас немедленно узнал его...
Он видел его раньше!
Видел не раз.
Во сне? Наяву? И во сне и наяву!
Он узнал эту голову... Она принадлежала то хищному зверю, то людоеду. А теперь она оказалась головой чудотворца, спасшего Тоомаса от смерти.
Эта могучая голова, принадлежавшая высокому человеку с широкими плечами, так близко склонилась к Тоо-масу, что тот смог разглядеть серебряные нити во вьющихся волосах, разглядеть сеть тонких морщинок на белом лице. Затем Тоомас снова увидел темные как ночь большие глаза с бархатным блеском, взгляд которых еще недавно пугал его, словно таинственным острием вонзаясь ему в душу. Он и теперь испытывал страх перед этой большой курчавой квадратной головой, этим лицом, словно высеченным из мрамора, и черными пылающими глазами. Но к страху теперь примешивалось иное: чувство спокойствия и бодрости,— так смотришь на чудотворца, спасшего тебе жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38