— Да что это с вами, Мюльберг? Вы дрожите как в лихорадке!
Перед ним — тучный толстяк с одутловатым лицом цвета ржавой меди, с крепкой синевато-красной шеей. Затылок этой неимоверно откормленной туши прорезает глубокая складка. Маленькие выпуклые глаза кажутся плавающими в кровавом жиру. Он пытается скрыть, что у него подкашиваются колени, дрожат руки, и, в то время как он старается втиснуть свое грузное тело в стоящее возле письменного стола кресло, на его покрытом холодным потом лице появляется бессмысленно-глупая улыбка.
— Я... я... право, немного озабочен,— трусливо заикается толстяк.
— Чем именно?
— Меня беспокоит будущее, господин барон.
— Глупости, Мюльберг! Для чего же солдаты и военное положение! Мы можем положиться на правительство. Ведь поручили же наказание мятежных крестьян помещикам? Разве не по составленным нами спискам и указаниям будут наказывать виновных? Телесное наказание, которое мы всегда поощряли, теперь снова применяется. Из всего этого мы можем сделать наилучшие выводы на будущее...
Баронесса между тем отворила форточку, так как она не переносит запаха смазных сапог управляющего. В открытое окно долетают хриплые звуки песен, которые ветер снизу из людской через двор доносит до господского дома.
Барон усмехается.
— Сыны степей пируют! Да, да — не так скоро они забудут гостеприимство балтийских хозяев!.. Послушайте, Мюльберг, сколько вы им отпустили спирту?
— Три ведра... Половину того, что осталось от погромщиков.
— А этого хватит?
— Вряд ли. Они ведь пьют его почти неразбавленным.
— В таком случае дайте им еще. Они ведь на тяжелой работе... А пива?
— Этого у них достаточно.
— А у тебя как дела, моя дорогая? Не поскупилась наша экономка на угощение?
— Я дала ей указания. У них не должно быть недостатка ни в чем.
— Так... Дора, а тебе что тут надо? Почему ты покинула гостей, дитя мое?
Худощавая, рыжеволосая, уже в летах барышня входит в кабинет барона. Она старается держаться робко, словно молоденькая девушка.
— Они пьют, папа!
— Это они и должны делать! Надеюсь, ты не забыла угощать их как можно любезнее?
— Они уже принялись за вторую бутылку коньяку. Бенедиктин показался им чересчур слабым.
Медвежья пасть барона открывается для добродушной усмешки.
— Ты не должна быть такой трусихой, золотце! Русский солдат много переносит. Время у нас беспокойное: мы доляшы смотреть сквозь пальцы на выходки наших гостей, в помощи которых так сейчас нуждаемся.
— К тому же они дворяне — один из них даже князь, пусть кавказского или татарского происхождения,-— добавляет мать.— Вернись к ним и извинись за нас обоих — ведь мы должны составлять список. Мы с папой скоро тебя сменим.
— Так, значит, 'вы дрожите за свою и за нашу жизнь, эх вы, трусишка,— снова обращается барон к управляющему, когда Дора уже вышла из кабинета.— Но ведь должны же мы уничтожить в волости всех подстрекателей и агитаторов, всех этих мерзких горланов и зачинщиков, из-за которых у нас и так было достаточно неприятностей, иначе нам не добиться покоя и безопасности.
— У расстрелянных и запоротых остаются родственники, господин барон!
— Ага, вы, значит, боитесь их кровавой мести — этакой эстонской? Ну, я хотел бы видеть, осмелятся ли еще поднять голову те, по которым прошлись наши розги. И если бы даже была такая опасность,— внезапный приступ гнева заливает краской голову барона, так что кожа под волосами багровеет,— и если бы мне с моей семьей пришлось босиком бежать за границу, я не посчитался бы с этим и поднес бы этим мужицким псам то, что они заслужили, этим прохвостам, которые окрепли только благодаря нашему несчастному беспалочному времени. Я хочу оставить им такую памятку, которую будут помнить их далекие потомки!
При этом он, судорожно впиваясь ногтями, хватается за синеющий сталью браунинг на столе и пристальным взглядом пробегает по двум совершенно новым ружьям, висящим на степе, оклершой кроваво-красными обоями.
— А теперь примемся за список смертников, Мюль-берг!
Все трое придвигаются поближе к столу, барон подает управляющему лист бумаги, и тот дрожащими пальцами берется за перо. Крупные капли пота блестят на лбу толстяка. Его сытая жизнь слишком ему дорога!
— Ну, вы держите себя так, как будто должны подписать свой смертный приговор!
— У меня расшатаны нервы, господин барон. Баронесса улыбается ласково и извиняюще. Барон
громко и раскатисто смеется, а затем деловито продолжает:
— Кандидатов-смертников отмечайте двумя жирными крестами, подлежащих тяжелым телесным наказаниям,— одним крестом. Тех, кому присудим сто или меньше ударов, не стоит вообще записывать — их возьмем оптом. Под конец отметим тех немногих, коюрых солдаты вообще не должны трогать... Начнем с тех, кто служит в имении. Здесь только один, которого придется отметить двумя крестами: это, конечно, лакей, эта сволочь, у которого я нашел револьвер и который тайком читал мятежную эстонскую газету... Он не удерет из погреба?
— Он связан, господин барон.
— Он так и не признал себя виновным?
— Нет, он утверждает, что не виновен.
— Но для чего он тайком приобрел револьвер?
— Револьвер у него был якобы уже задолго до беспорядков. Он его выменял у кого-то на карманные часы.
« Но если у него не было злых намерений в отношении пас, почему он не пустил в ход оружия против разбойников?
— Он был слишком напуган.
— А запрещенная газета?
— Он утверждает, что это была газета, допущенная цензурой, как любая другая.
— Запишите этого пса! Мне он давно уже казался подозрительным!
— А длинный Яан, дорогой Эвальд,— вносит свое предложение баронесса,-— этот наглый батрак, который во всеуслышание заявлял: «Кто посеет ветер, тот пожнет бурю»?
— Гм, он хороший работник, дитя мое...
— Но опасный подстрекатель — поверь мне! Куда более опасный, чем этот мальчишка со своим револьвером!
— Ну, ладно, запишем и его, Мюльберг!
Перо в неуклюжей мясистой руке управляющего скрипя ползет по бумаге, оставляя пляшущие на кривых ножках буквы.
Из столовой время от времени долетают звуки бьющего через край веселья: хлопанье вылетающих пробок, звон хрустальных рюмок и громкие тосты, к которым примешиваются хохот и позвякивание шпор и сабель. На дворе, в людской, русские песни уже сменились гамом, там слились в беспорядочный шум хриплые выкрики, горланящие голоса, свист и хлопанье дверей.
Барон, ухмыльнувшись, отрывает глаза от списка:
— Храбрые воины веселятся!
— Из волостных запишем прежде всего читателей эстонских бунтарских газет и их сотрудников — корреспондентов,— продолжает он, поглаяшвая бородку.— Имена их мне известны. Они все заядлые мятежники, анархисты и социалисты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38