Наивные люди в толпе настораживаются. Наивные и несведущие, те, что не знают о событиях и не слышали еще, какую роль играют господа бароны в «подавлении местных беспорядков», или не хотят, не смеют этому верить. Прислушивается и хозяин Кадака... Значит, человек, от которого ждали защиты, спасения,— этот самый человек признал их бунтовщиками, толкнул их под розги, под приклады, под пули! Толкнул бессовестно, злонамеренно! А сам стоит перед ними, как праведник, спокойно и гордо, с сознанием того, что показания его делают излишним судебный допрос, что его показаний достаточно, чтобы жизнь семи человек угасла навсегда, а жизнь сотни других была искалечена! Он стоит перед ними с видом человека, совершившего доброе и полезное дело!..
Резким движением Яан поднимается на правую ногу, левой он еще стоит на колене. Затем он выпрямляет и эту и, пошатываясь, направляется прямо к барону. За ним, наперегонки, ползут такие же ослепленные, наивные, как он.
Видя, чего хотят от него, барон, сей праведный судия, придает своему лицу выражение великодушия и идет толпе навстречу. Он ничуть не горд, он их выслушает.
— Да, мои милые,— начинает он,— кашу, которую вы заварили, вам же самим придется расхлебывать! Нельзя поднимать бунт и оставаться безнаказанными...
— Господин барон,— возражает хозяин усадьбы Ка-дака,— разве мы трогали вас или ваше имущество?
— Уж вы бы постарались, не будь здесь их! — И он большим пальцем показывает через плечо на казаков.
— Нет, этого мы бы не сделали, никому и в голову не приходило ничего подобного...
— У вас были намерения и похуже,— миролюбиво усмехается великодушничающий барон.— Разве на своем митинге вы не требовали всерьез, чтобы не только земская, но и государственная власть перешла в руки народа, то есть крестьян, рабочих и прочей шантрапы?
— Там говорилось о всеобщем избирательном праве, господин барон...
— И разве вы не хотели лишить помещиков их старых законных привилегий, а пасторов — церковных земель?
— Там говорили о равных правах для всех, насколько я понимаю, и об упразднении привилегий...
— Разве этого недостаточно? Разве это не бунт? К тому же вы собирались провести это насильно, если нельзя иначе...
— Я лично стоял за прошение, за верноподданническое прошение! — плача, вставляет учитель.
— Разве питать мятежные вожделения это не то же, что быть мятежником? Брось мудрить и морочить мне голову, дорогой мой!.. Своими прошениями вы и так надоели правительству. Три месяца назад вы послали в Петербург длиннейшее прошение, полное несправедливых жалоб на помещика и уездную управу. Составителями же этого послания были волостной писарь и ты!
— Но это было сделано по предложению господина министра, и не только у нас, но и во многих других волостях.
— Сделать это, однако, должны были только те волости, где действительно было на что жаловаться,— голодающие русские волости, к примеру. Но вы — помилуй бог,— что у вас за нужда? Вы же все сыты!
Великодушного барина, который удостоил выслушать крестьян, никто не осмеливается огорчать возражениями. Неумно раздражать человека, в распоряжении которого солдаты, патроны и палки... Лучше ограничиться самозащитой.
— Насилия, господин барон, насилия никто из нас но хотел применить! — говорит волостной старшина, дрожа всем телом и прижимая к груди сложенные руки.
— Вот как? Но ораторам, которые призывали вас применить насилие — этому городскому подстрекателю и нашим леснику и писарю,— вы хлопали в ладоши, горячо одобряя их, не так ли?
— Нет, этого мы не делали! — раздаются возгласы из толпы.
— Но в душе вы соглашались с ними?
— Нет, нет!
— Как же нет? Почему же никто не возражал?
— Не каждый умеет говорить перед людьми, господин барон!
— Ага, это только со мной вы умеете спорить!.. Однако каждый из вас сумел бы прикрикнуть на оратора: «Заткни глотку!» Не так ли?
— Но вам даровали свободу слова, господин барон...
— Глупости! Свобода слова не для подстрекателей и не для скандалистов, а для уважающих порядок и выполняющих приказания... А вы не выставили этих проповедников грабежа, не упрятали их в мешок, не натравили на них собак, не побили их дубинами, этих городских бродяг! Эх вы, невинные овечки!
— Мы против всякого насилия, милостивый господин барон!
— Насилия? Уничтожать бунтарей — это не насилие, а защита порядка. Терпеть же мятежника и щадить его — значит презирать порядок, А те, кто презирает порядок, тоже мятежники. Вот вам и подоплека вашего судебного приговора! Но у вас рыльце еще больше в пуху... Эти мальчишки там, что подсовывали вам листовки и книжки,— разве вы их выдали полиции или хоть поколотили как следует? И не подумали. Напротив, вы принимали от них воззвания, читали их, терпели в своей среде их распространителей, этих висельников, как порядочных людей. А на Тартуский съезд, где были приняты эти огненно-красные резолюции, вы направили своих делегатов — волостного писаря и лесника!..
— Мы не проводили в жизнь этих резолюций, господин барон...
— За это вам и присудили такое мягкое наказание: свинец — только зачинщикам, остальным — красные штаны, как и подобает мятежникам... Да, милые люди, у вас достаточно оснований благодарить вашего помещика за это... за это снисхождение.
Грязной пощечиной ударяет в лицо этот цинизм: содрогаясь, крестьяне отступают и молчат. Один хозяин Ка-дака не унимается. Пребывая в состоянии долгого сна он поглупел. Слышал-то все, но понять не понял. Яан все ближе подходит к барону, поднимает к нему свое обезображенное, с кровавой культяпкой вместо носа, лицо, смотрит ему прямо в глаза и говорит:
— Господин барон, я сторонник порядка, я исполнитель закона! Если вы накажете меня, вы накажете человека закона!
Помещик спокойно смотрит ему в лицо и медленно произносит:
— Надеюсь, что наказание сделает из тебя еще более ревностного поборника закона... Между прочим, почему ты, собственно, считаешь себя таким уж ревнителем закона? Сделал ли ты что-нибудь, чего другие не делали, или не сделал того, что делали другие?
Кадака Яану нечего возразить. Агитаторов он не перекричал, не побил их, не связал мальчишек, которые раздавали прокламации, и не свел их в полицию, подписал посланную в министерство петицию о местных аграрных условиях.
— Вот видишь? Немножко больше законности не повредит тебе! Как ты думаешь? — спрашивает барон.
И он хочет повернуться к нему спиной. Но крестьянин ногой преграждает ему дорогу и заставляет его подольше лицезреть кровавую гримасу своего лица.
— Господин барон, я уже достаточно тяжело наказан: меня искалечили прикладами, мое имущество разграблено, мой дом сожжен!
— Видишь ли, дорогой мой, это, так сказать, неприятные явления, сопутствующие карательным мерам, и с этими явлениями волей-неволей приходится мириться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38