.. И тотчас же, словно гром из тучи, конец, заставивший стынуть кровь, конец, отпечатавшийся в памяти, словно выжженный в ней клеймом: винтовки поднимаются с сухим щелканьем, наводятся... Продолжения не было, хотя в картине явно чего-то не хватало...
Но о каком-то продолжении все говорило здесь. О продолжении этом Тоомас ничего не знал, но оно, по-видимому, предшествовало тому, что начиналось сейчас: оно не было «концом», не было вечной ночью, а лишь мраком перед новым зарождением света. За смертью странным образом последовала жизнь. Тоомас молниеносно понял это и в полной мере оценил дар возвращенной ему жизни. Душа его всеми силами, всем своим существом ухватилась за это понятие, за это ощущение • жизни, как утопающий хватается за любую щепку, попавшуюся ему в волнах. В какой-то клеточке мозга вспыхнуло неясное сознание опасности, угрожавшей этому вновь обретенному дару жизни, и у Тоомаса достало присутствия духа, чтобы искать защиты от этой неведомой угрозы. Он промолчал, хотя был в состоянии говорить. Вопрос, заданный ему в столь дружеском тоне, он оставил без ответа. Он боялся ошибиться, сказать что-нибудь такое, что нанесло бы вред его драгоценному достоянию. Он сообразил, что, прежде чем ответить, нужно подумать. А это требовало времени, так как обстановка, в которой Тоомас очутился, была ошеломляюще новой. Размышление обо всем этом потребовало столько времени, что у человека, задавшего вопрос, не хватило терпения дождаться ответа, и он ушел, оставив в покое Тоомаса, молча лежавшего с закрытыми глазами.
Наступила тишина. Тоомас еще некоторое время скрывал свою тайну за смеженными веками, а потом приоткрыл глаза, чтобы окинуть взглядом окружающее. Ни одной, ни другой головы не оказалось уже поблизости. Тоомас скользнул взглядом по собственной белеющей груди и дальше, по нижней части тела, скрытой под чем-то серым, пока не задержался на двух сверкающих золотом шариках. Они возвышались по обеим сторонам в его ногах. Открытие это обрадовало Тоомаса — он узнал медные шишки железной кровати. Это подтвердило промелькнувшее у него прежде ощущение, что он лежит на кровати, которая находится в комнате, что в окна вливается свет, что предметы домашнего обихода, которые глаз его различил еще раньше, действительно существуют. И, поняв, что опасность на этот раз миновала, он вдруг широко открыл глаза и принялся смело обозревать окружающее.
Туман исчез,— теперь Тоомас ясно видел все. На мучивший его вопрос: «Где я?» — он по крайней мере получил теперь единственный ответ, который ему могли дать глаза, ответ, дополненный умозаключениями. «Ты ранен,— быстро сказал оп себе,— и находишься здесь на излечении. Но где может находиться это «здесь»? Чья это комната и кто тебя лечит? И когда — черт побери! — ты сюда попал?»
Новая волна возбуждения жаром обдала его душу, испуг задержал биение сердца. «В чьих руках находится твоя судьба?» Эта мысль насквозь пронзила его. И когда он в страхе бросил взгляд направо и палево — до этого он глядел только вверх и вперед — и по обе стороны увидел еще две железные кровати, на каждой из них по человеку, он почувствовал вдруг, что ясность и свет, в которых пребывало его чувство, меркнут. Между этим и следующим представлением снова легла черная полоса беспамятства.
Но не широкая. И не густая. Словно рассвет, затканный в сумерки летней ночи.
Просыпающаяся сила жизни победила минутную слабость. Сквозь мутную тень Тоомас снова увидел брезжу-щий свет,— мысль его начала работать раньше, чем окончательно пробудились его чувства. «У тебя есть соседи,— сказал он себе,— и они, так же как и ты, лежат в постелях. Следовательно, они тоже больны. Но если мы все трое лежим в постелях, то мы, очевидно, находимся в больнице. Но, может быть, эти двое не больны, а просто спят в этой комнате? Может быть, болен ты один? В таком случае... в таком случае...— Тоомас поспешно соображал, в висках его стучало так, словно под черепом работал часовой механизм.— В таком случае ты, может быть, находишься в солдатской казарме? Среди тех самых, которые...»
Неодолимое желание ясно, определенно узнать все овладело его рассудком... И вместе с тем он снова понял, что в поисках истины должен оставаться осторожным, сдержанным, хитрым, скрытным. Вспомнился прочитанный когда-то рассказ о человеке, который, притворившись мертвым, избежал когтей льва. Еще несколько историй в том же роде промелькнуло в его памяти. Против предположения, что всему конец, конец его вновь отвоеванной жизни,— против этого весьма правдоподобного предположения восставал, бунтовал весь мир его чувств. Смерть прижала его своей лапой, как лев — упавшего охотника. Это было ясно. Это был факт, который он отчетливо помнил. Но фактом являлось и то, что Тоомас живым вырвался из-под этой лапы. Вот это было в самом деле чудо. Так почему бы ему не спастись еще раз от притаившегося зверя? Первое чудо совершилось без вмешательства разума, второму, быть может, придет на помощь хитрость. И потом эта спасительная возможность: может быть, льва и нет поблизости; может быть, он понапрасну опасается его.
Как бы там ни было — осторожность, осмотрительность! Тоомас повернул на подушках голову и исподлобья бросил взгляд направо. Шагах в трех от себя он увидел на кровати заросшего волосами человека, чья длинная черная борода, точно связка листового табака, лежала поверх серого одеяла. Из-под узкой белой полосы между бородой и спадавшими на лоб волосами, на Тоомаса глядели два смеющихся глаза. Бородач приветливо обратился к Тоомасу:
— Здорово, парень!
— Здравствуйте! — с радостно забившимся сердцем ответил Тоомас; от родного эстонского языка и дружеского тона незнакомца на него повеяло домашним теплом.
— Ну, как здоровье?
«Ага,— подумал Тоомас,— теперь только бы не промахнуться!»
— Здоровье ничего, а ваше как?
— И мое неплохо. Только нога вот! — усмехнулся сосед.
— Ну, ничего, заживет...
— Какое там, братец, заживет,— ее уже нет у меня! И бородач, откинув одеяло, показал Тоомасу толстый,
обмотанный бинтами обрубок левой ноги, по длине доходивший до колена правой ноги.
— Неужели отрезали?
— Отхватили, как же! По самое колено...
У Тоомаса не оставалось времени удивиться томут как это человек, которому отрезали ногу, может быть в таком хорошем настроении. Он почувствовал, что набрел на тропинку, ведущую к истине, и с трепетом продолжал идти по ней. До сих пор все выходило неожиданно удачно,— каждый вопрос, заданный Тоомасом наугад, приближал к цели.
— А не мог ли доктор вылечить вашу ногу как-нибудь иначе? — спросил он.
— Антонов огонь, попробуй вылечи! Да и поломало ее шибко, исковеркало,— местами кость вылезла...
— А как это с вами случилось?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Но о каком-то продолжении все говорило здесь. О продолжении этом Тоомас ничего не знал, но оно, по-видимому, предшествовало тому, что начиналось сейчас: оно не было «концом», не было вечной ночью, а лишь мраком перед новым зарождением света. За смертью странным образом последовала жизнь. Тоомас молниеносно понял это и в полной мере оценил дар возвращенной ему жизни. Душа его всеми силами, всем своим существом ухватилась за это понятие, за это ощущение • жизни, как утопающий хватается за любую щепку, попавшуюся ему в волнах. В какой-то клеточке мозга вспыхнуло неясное сознание опасности, угрожавшей этому вновь обретенному дару жизни, и у Тоомаса достало присутствия духа, чтобы искать защиты от этой неведомой угрозы. Он промолчал, хотя был в состоянии говорить. Вопрос, заданный ему в столь дружеском тоне, он оставил без ответа. Он боялся ошибиться, сказать что-нибудь такое, что нанесло бы вред его драгоценному достоянию. Он сообразил, что, прежде чем ответить, нужно подумать. А это требовало времени, так как обстановка, в которой Тоомас очутился, была ошеломляюще новой. Размышление обо всем этом потребовало столько времени, что у человека, задавшего вопрос, не хватило терпения дождаться ответа, и он ушел, оставив в покое Тоомаса, молча лежавшего с закрытыми глазами.
Наступила тишина. Тоомас еще некоторое время скрывал свою тайну за смеженными веками, а потом приоткрыл глаза, чтобы окинуть взглядом окружающее. Ни одной, ни другой головы не оказалось уже поблизости. Тоомас скользнул взглядом по собственной белеющей груди и дальше, по нижней части тела, скрытой под чем-то серым, пока не задержался на двух сверкающих золотом шариках. Они возвышались по обеим сторонам в его ногах. Открытие это обрадовало Тоомаса — он узнал медные шишки железной кровати. Это подтвердило промелькнувшее у него прежде ощущение, что он лежит на кровати, которая находится в комнате, что в окна вливается свет, что предметы домашнего обихода, которые глаз его различил еще раньше, действительно существуют. И, поняв, что опасность на этот раз миновала, он вдруг широко открыл глаза и принялся смело обозревать окружающее.
Туман исчез,— теперь Тоомас ясно видел все. На мучивший его вопрос: «Где я?» — он по крайней мере получил теперь единственный ответ, который ему могли дать глаза, ответ, дополненный умозаключениями. «Ты ранен,— быстро сказал оп себе,— и находишься здесь на излечении. Но где может находиться это «здесь»? Чья это комната и кто тебя лечит? И когда — черт побери! — ты сюда попал?»
Новая волна возбуждения жаром обдала его душу, испуг задержал биение сердца. «В чьих руках находится твоя судьба?» Эта мысль насквозь пронзила его. И когда он в страхе бросил взгляд направо и палево — до этого он глядел только вверх и вперед — и по обе стороны увидел еще две железные кровати, на каждой из них по человеку, он почувствовал вдруг, что ясность и свет, в которых пребывало его чувство, меркнут. Между этим и следующим представлением снова легла черная полоса беспамятства.
Но не широкая. И не густая. Словно рассвет, затканный в сумерки летней ночи.
Просыпающаяся сила жизни победила минутную слабость. Сквозь мутную тень Тоомас снова увидел брезжу-щий свет,— мысль его начала работать раньше, чем окончательно пробудились его чувства. «У тебя есть соседи,— сказал он себе,— и они, так же как и ты, лежат в постелях. Следовательно, они тоже больны. Но если мы все трое лежим в постелях, то мы, очевидно, находимся в больнице. Но, может быть, эти двое не больны, а просто спят в этой комнате? Может быть, болен ты один? В таком случае... в таком случае...— Тоомас поспешно соображал, в висках его стучало так, словно под черепом работал часовой механизм.— В таком случае ты, может быть, находишься в солдатской казарме? Среди тех самых, которые...»
Неодолимое желание ясно, определенно узнать все овладело его рассудком... И вместе с тем он снова понял, что в поисках истины должен оставаться осторожным, сдержанным, хитрым, скрытным. Вспомнился прочитанный когда-то рассказ о человеке, который, притворившись мертвым, избежал когтей льва. Еще несколько историй в том же роде промелькнуло в его памяти. Против предположения, что всему конец, конец его вновь отвоеванной жизни,— против этого весьма правдоподобного предположения восставал, бунтовал весь мир его чувств. Смерть прижала его своей лапой, как лев — упавшего охотника. Это было ясно. Это был факт, который он отчетливо помнил. Но фактом являлось и то, что Тоомас живым вырвался из-под этой лапы. Вот это было в самом деле чудо. Так почему бы ему не спастись еще раз от притаившегося зверя? Первое чудо совершилось без вмешательства разума, второму, быть может, придет на помощь хитрость. И потом эта спасительная возможность: может быть, льва и нет поблизости; может быть, он понапрасну опасается его.
Как бы там ни было — осторожность, осмотрительность! Тоомас повернул на подушках голову и исподлобья бросил взгляд направо. Шагах в трех от себя он увидел на кровати заросшего волосами человека, чья длинная черная борода, точно связка листового табака, лежала поверх серого одеяла. Из-под узкой белой полосы между бородой и спадавшими на лоб волосами, на Тоомаса глядели два смеющихся глаза. Бородач приветливо обратился к Тоомасу:
— Здорово, парень!
— Здравствуйте! — с радостно забившимся сердцем ответил Тоомас; от родного эстонского языка и дружеского тона незнакомца на него повеяло домашним теплом.
— Ну, как здоровье?
«Ага,— подумал Тоомас,— теперь только бы не промахнуться!»
— Здоровье ничего, а ваше как?
— И мое неплохо. Только нога вот! — усмехнулся сосед.
— Ну, ничего, заживет...
— Какое там, братец, заживет,— ее уже нет у меня! И бородач, откинув одеяло, показал Тоомасу толстый,
обмотанный бинтами обрубок левой ноги, по длине доходивший до колена правой ноги.
— Неужели отрезали?
— Отхватили, как же! По самое колено...
У Тоомаса не оставалось времени удивиться томут как это человек, которому отрезали ногу, может быть в таком хорошем настроении. Он почувствовал, что набрел на тропинку, ведущую к истине, и с трепетом продолжал идти по ней. До сих пор все выходило неожиданно удачно,— каждый вопрос, заданный Тоомасом наугад, приближал к цели.
— А не мог ли доктор вылечить вашу ногу как-нибудь иначе? — спросил он.
— Антонов огонь, попробуй вылечи! Да и поломало ее шибко, исковеркало,— местами кость вылезла...
— А как это с вами случилось?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38