— Не для красоты. Монета на похороны.
— Этого что ли всего не хватит? — показал я на браслеты.
— Это всё стрелок пропить может или в кости проиграть, или свои же товарищи снимут и поделят после его смерти. Даже с раненого могут ободрать. А похоронную монету никакой стрелок не возьмёт, она тому предназначена, кто тело хоронить будет. И пропить её может только самый последний забулдыга, это же всё равно, как собственную смерть пропить. Хотя такие тоже встречаются. Но их не уважают.
Мне оставалось только подивиться прихотливой сложности чужих обычаев. «Нож на правый бок перевесь, — приказал мне Гхажш, наконец, закончив меня оглядывать. — Вот, как у меня».
У него на правом боку висел короткий прямой меч в потёртых ножнах.
— Да зачем это, — отмахнулся я. — Я же не левша.
— В Осгилиате все бывалые вояки так носят, — пояснил Гхажш. — Кто знает, тот оценит.
— А доставать как? Неудобно же.
— Удобно. Смотри, — Гхажш стал, подбоченившись, так что согнутая в локте правая рука упиралась в бок тыльной стороной ладони. — Приседаешь немного, ножны вниз идут, а ты рукоять вверх тянешь. Как только остриё из ножен выйдет, сразу делаешь выпад с рубящим ударом снизу вверх. Попробуй. Пляшешь ты отлично, у тебя должно получаться.
Я попробовал. Действительно, получалось легко.
— В Осгилиате народ буйный собрался, — продолжал тем временем Гхажш, — так что, если кто будет задираться, ты не удивляйся. Но и не бойся. До поножовщины дело редко доходит. Будет что серьёзное — я рядом с тобой встану. Меня будешь называть Нар или Огонёк, как тебе больше нравится. А теперь — в лодку, и поплыли.
«Как же так, — хотел ответить я. — А ребятам сказать пару слов?» Но не успел я эту мысль даже до конца додумать, как оказалось, что мы уже качаемся на речной волне, и течение быстро уносит нас на юг. В Осгилиате были к вечеру.
Гхажш привязал лодку к железному крюку, торчавшему из камня пристани, перемолвился парой слов на певучем языке Гондора с хмурым одноглазым лодочным смотрителем, получил от него деревянную дощечку с чёрной руной, заплатил за неё несколько медных монет и повёл меня к воротам крепости.
Ворота были распахнуты настежь, с обеих сторон створки подпирали плечами два сонных стражника довольно затрапезного вида. Народу в ворота туда и обратно сновало множество, но стражники обратились почему-то именно к нам.
— Кто такие? — лениво протянул левый и сделал движение, словно собирался преградить нам путь копьём.
— Адонар, — ответил Гхажш и щёлкнул пальцами по медной бляшке на золотой цепи. — Восемнадцатый ордо, возвращаюсь на службу после ранения. А братишка со мной, в стрелки записаться хочет.
— Забавно, — подумал я. — Мы же с ним совсем непохожи. Почему он назвал меня «братишкой»?
— А сюда чего? — также лениво тянул стражник. — Чего не в кордегардию?
— По реке пришли, — пояснил Гхажш. — От бъёрнингов сюда было удобнее. Переночуем, пива попьём, а потом — в Минас-Тирит.
— Восемнадцатый ордо, говоришь, — протянул уже правый стражник. — Там кто у вас капитан?
— Сейчас не знаю, — пожал плечами Гхажш. — Был Брад-живодёр. Я тяжело был ранен — чуть не год провалялся.
— Живодёр, говоришь, — вздохнул правый стражник. — Живодёр восемь месяцев назад сам на живодёрню попал. Одну голову нашли и ту еле узнали. В восемнадцатом сейчас Дъерг заправляет.
— Кривой? — Гхажш казался обрадованным.
— Во-во, Кривой Дъерг, — правый стражник задумчиво зевнул. — Чего он у вас «кривой»? Вроде не одноглазый.
— Он раньше у нас над вторым платунгом начальствовал. А «кривой» потому, что ему под Кирит-Унголом жилу на шее с одной стороны перерубили. Ходит, всё время голову набок. Плечо ухом трёт. А что? Наши в крепости? Меньше бы хлопот, и в кордегардию не надо.
— В Южном Гондоре сейчас ваши, — ответил левый стражник. — Кхандцев пасут, или они их.
— Слышь, братишка, — обратился он ко мне, — одёжку-то где надыбал?
— В Карроке, — ответил я, — на рынке.
— Оно и видно, — стражник усмехнулся. — Зря потратился, король тебе такое же тряпьё, новое, выдаст. Плащик в крепости лучше сними: не любят стрелки, когда кто-то под них рядится. Морду могут набить.
— Ты за него не бойся, — Гхажш потрепал меня по плечу. — Братишка не из простых, бывалый. Мы вместе с ним не одну лигу отшагали. Не смотри, что ростом не вышел, любому громиле шесть из восемнадцати вперёд даст.
— Да мне-то что, — пожал плечами стражник. — Я предупредил, а там, как хочет. Два белых звена с него, за вход в крепость, — он посмотрел на правого стражника, тот кивнул. — Ещё два — за ношение оружия.
— Плати, — подтолкнул меня в спину Гхажш.
Я достал из торбы кисет с монетами и отсчитал стражнику четыре штуки. Мне показалось, что это простое действие сильно повысило его уважение ко мне. Во всяком случае, стражник сделал глубокомысленное лицо, переглянулся с правым, а потом достал из поясной сумки две деревянных плашки с затейливыми чёрными рунами.
«Круглую носить на себе, на видном месте, — сказал он, протягивая их мне, — так, чтобы стража порядка могла свободно видеть. Треугольную — на рукояти оружия, также на виду. Разрешение действует до конца недели. Если захочешь остаться в крепости надольше, следующее можно получить у любой воротной стражи. Если к тебе обратятся стражи порядка, подчиняться их приказам беспрекословно иначе повиснешь высоко и коротко. У нас с этим строго. Стража порядка носит вот такие бляхи». И показал медный кругляш-застёжку на своём плаще с выдавленным изображением то ли совы, то ли филина: «Понятно?»
Я кивнул.
— Немногословный он у тебя, — сказал стражник Гхажшу. — Сразу видно, что северянин. Ты присматривай за ним тут, пока парень не обтешется. Сам знаешь, какие оторвы здесь водятся.
— Не боись, — Гхажш только ухмыльнулся. — За себя сам встанет. Ты лучше скажи, курятник Толстухи Фли всё ещё в «Глухом кабане»? Или, может, место поменяли?
— Что, груз с дороги сбросить спешишь? — понимающе засмеялся стражник. — Тамошние курочки тебя живенько растрясут.
И сделал приглашающее движение копьём: «Проходи!»
Подробно рассказывать о крепости я не буду. Не понравилась она мне. Камень, камень, камень, серый, грязный камень со всех сторон. Камень под ногами, камень по обеим сторонам улиц, и, кажется, даже, что камень над головой. Пыльные узкие улицы, вдоль которых, по канавам, текут нечистоты; толпы пьяных стрелков в одинаковых серо-зелёных плащах и висящий в воздухе густой запах, от которого к горлу подкатывает тошнота. Вот такой мне запомнилась крепость Осгилиат. Много позже, когда я побывал уже и в Минас-Тирите, и в Эсгароте, и в Умбаре, я понял, что бывают города и почище, и посветлее. Но тот, первый увиденный мною настоящий город, показался мне омерзительным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
— Этого что ли всего не хватит? — показал я на браслеты.
— Это всё стрелок пропить может или в кости проиграть, или свои же товарищи снимут и поделят после его смерти. Даже с раненого могут ободрать. А похоронную монету никакой стрелок не возьмёт, она тому предназначена, кто тело хоронить будет. И пропить её может только самый последний забулдыга, это же всё равно, как собственную смерть пропить. Хотя такие тоже встречаются. Но их не уважают.
Мне оставалось только подивиться прихотливой сложности чужих обычаев. «Нож на правый бок перевесь, — приказал мне Гхажш, наконец, закончив меня оглядывать. — Вот, как у меня».
У него на правом боку висел короткий прямой меч в потёртых ножнах.
— Да зачем это, — отмахнулся я. — Я же не левша.
— В Осгилиате все бывалые вояки так носят, — пояснил Гхажш. — Кто знает, тот оценит.
— А доставать как? Неудобно же.
— Удобно. Смотри, — Гхажш стал, подбоченившись, так что согнутая в локте правая рука упиралась в бок тыльной стороной ладони. — Приседаешь немного, ножны вниз идут, а ты рукоять вверх тянешь. Как только остриё из ножен выйдет, сразу делаешь выпад с рубящим ударом снизу вверх. Попробуй. Пляшешь ты отлично, у тебя должно получаться.
Я попробовал. Действительно, получалось легко.
— В Осгилиате народ буйный собрался, — продолжал тем временем Гхажш, — так что, если кто будет задираться, ты не удивляйся. Но и не бойся. До поножовщины дело редко доходит. Будет что серьёзное — я рядом с тобой встану. Меня будешь называть Нар или Огонёк, как тебе больше нравится. А теперь — в лодку, и поплыли.
«Как же так, — хотел ответить я. — А ребятам сказать пару слов?» Но не успел я эту мысль даже до конца додумать, как оказалось, что мы уже качаемся на речной волне, и течение быстро уносит нас на юг. В Осгилиате были к вечеру.
Гхажш привязал лодку к железному крюку, торчавшему из камня пристани, перемолвился парой слов на певучем языке Гондора с хмурым одноглазым лодочным смотрителем, получил от него деревянную дощечку с чёрной руной, заплатил за неё несколько медных монет и повёл меня к воротам крепости.
Ворота были распахнуты настежь, с обеих сторон створки подпирали плечами два сонных стражника довольно затрапезного вида. Народу в ворота туда и обратно сновало множество, но стражники обратились почему-то именно к нам.
— Кто такие? — лениво протянул левый и сделал движение, словно собирался преградить нам путь копьём.
— Адонар, — ответил Гхажш и щёлкнул пальцами по медной бляшке на золотой цепи. — Восемнадцатый ордо, возвращаюсь на службу после ранения. А братишка со мной, в стрелки записаться хочет.
— Забавно, — подумал я. — Мы же с ним совсем непохожи. Почему он назвал меня «братишкой»?
— А сюда чего? — также лениво тянул стражник. — Чего не в кордегардию?
— По реке пришли, — пояснил Гхажш. — От бъёрнингов сюда было удобнее. Переночуем, пива попьём, а потом — в Минас-Тирит.
— Восемнадцатый ордо, говоришь, — протянул уже правый стражник. — Там кто у вас капитан?
— Сейчас не знаю, — пожал плечами Гхажш. — Был Брад-живодёр. Я тяжело был ранен — чуть не год провалялся.
— Живодёр, говоришь, — вздохнул правый стражник. — Живодёр восемь месяцев назад сам на живодёрню попал. Одну голову нашли и ту еле узнали. В восемнадцатом сейчас Дъерг заправляет.
— Кривой? — Гхажш казался обрадованным.
— Во-во, Кривой Дъерг, — правый стражник задумчиво зевнул. — Чего он у вас «кривой»? Вроде не одноглазый.
— Он раньше у нас над вторым платунгом начальствовал. А «кривой» потому, что ему под Кирит-Унголом жилу на шее с одной стороны перерубили. Ходит, всё время голову набок. Плечо ухом трёт. А что? Наши в крепости? Меньше бы хлопот, и в кордегардию не надо.
— В Южном Гондоре сейчас ваши, — ответил левый стражник. — Кхандцев пасут, или они их.
— Слышь, братишка, — обратился он ко мне, — одёжку-то где надыбал?
— В Карроке, — ответил я, — на рынке.
— Оно и видно, — стражник усмехнулся. — Зря потратился, король тебе такое же тряпьё, новое, выдаст. Плащик в крепости лучше сними: не любят стрелки, когда кто-то под них рядится. Морду могут набить.
— Ты за него не бойся, — Гхажш потрепал меня по плечу. — Братишка не из простых, бывалый. Мы вместе с ним не одну лигу отшагали. Не смотри, что ростом не вышел, любому громиле шесть из восемнадцати вперёд даст.
— Да мне-то что, — пожал плечами стражник. — Я предупредил, а там, как хочет. Два белых звена с него, за вход в крепость, — он посмотрел на правого стражника, тот кивнул. — Ещё два — за ношение оружия.
— Плати, — подтолкнул меня в спину Гхажш.
Я достал из торбы кисет с монетами и отсчитал стражнику четыре штуки. Мне показалось, что это простое действие сильно повысило его уважение ко мне. Во всяком случае, стражник сделал глубокомысленное лицо, переглянулся с правым, а потом достал из поясной сумки две деревянных плашки с затейливыми чёрными рунами.
«Круглую носить на себе, на видном месте, — сказал он, протягивая их мне, — так, чтобы стража порядка могла свободно видеть. Треугольную — на рукояти оружия, также на виду. Разрешение действует до конца недели. Если захочешь остаться в крепости надольше, следующее можно получить у любой воротной стражи. Если к тебе обратятся стражи порядка, подчиняться их приказам беспрекословно иначе повиснешь высоко и коротко. У нас с этим строго. Стража порядка носит вот такие бляхи». И показал медный кругляш-застёжку на своём плаще с выдавленным изображением то ли совы, то ли филина: «Понятно?»
Я кивнул.
— Немногословный он у тебя, — сказал стражник Гхажшу. — Сразу видно, что северянин. Ты присматривай за ним тут, пока парень не обтешется. Сам знаешь, какие оторвы здесь водятся.
— Не боись, — Гхажш только ухмыльнулся. — За себя сам встанет. Ты лучше скажи, курятник Толстухи Фли всё ещё в «Глухом кабане»? Или, может, место поменяли?
— Что, груз с дороги сбросить спешишь? — понимающе засмеялся стражник. — Тамошние курочки тебя живенько растрясут.
И сделал приглашающее движение копьём: «Проходи!»
Подробно рассказывать о крепости я не буду. Не понравилась она мне. Камень, камень, камень, серый, грязный камень со всех сторон. Камень под ногами, камень по обеим сторонам улиц, и, кажется, даже, что камень над головой. Пыльные узкие улицы, вдоль которых, по канавам, текут нечистоты; толпы пьяных стрелков в одинаковых серо-зелёных плащах и висящий в воздухе густой запах, от которого к горлу подкатывает тошнота. Вот такой мне запомнилась крепость Осгилиат. Много позже, когда я побывал уже и в Минас-Тирите, и в Эсгароте, и в Умбаре, я понял, что бывают города и почище, и посветлее. Но тот, первый увиденный мною настоящий город, показался мне омерзительным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108